Фредерик отстраняется от Жаннетты. Люсьен поворачивается к нему.

Люсьен. Возвращайтесь. Я возьму машину Азарьяса и привезу врача. (Фредерик не сразу уходит. Он подходит к Люсьену и берёт его руку.) Торопитесь. На этот раз яд настоящий.

Уходя, Люсьен уводит с собой Фредерика. Почтальон, оставляя дверь открытой, следует за ними. Длинное молчание. В белом платье, обхватив себя руками, Жаннетта стоит, не двигаясь, на гуляющем по комнате сквозняке.

Жаннетта (поворачиваясь). Теперь можешь войти.

На пороге появляется тень мужчины в накидке, которая сверкает каплями дождя. В то время как тень заходит, занавес падает.

Отец. Машина здесь?

Люсьен. Да.

Отец. Хорошо. (Отводя его в сторону.) Не скрою, я не обижаюсь, что они уезжают. Неделя! Этот мальчик живёт у нас неделю и за это время ни разу не раскрыл рта. Я же старой школы… вежливость по мне важнее всего. Если бы моя невеста была и в агонии, я, во-первых, человек светский, я поддержал бы разговор. А он — ничего.

Люсьен. Твой разговор сам себя поддерживает.

Отец. Улия чуть не умерла. Понятно! Но вот уже неделю, как она спасена… Я сказал себе, что теперь нужно бы было сделать усилие. И всё равно ничего!

Люсьен (ласково). Но он-то, может быть, не спасён.

Отец. Я рад, что он сматывается отсюда, не скрою. Я, в таком случае, вообще предпочитаю с самим собой говорить. По крайней мере, понимаешь, в каком направлении движешься. (Издалека доносится музыка. Он кричит.) Сделайте так, чтобы эта музыка перестала!

Люсьен. Невозможно.

Отец. Я кажусь спокойным, но я на грани нервного срыва.

Отец спокойно устраивается в кресле и закуривает сигару. Люсьен подходит к Фредерику.

Люсьен. Нужно признать, что эта выходка с оркестром не очень деликатна. В принципе, мы не должны его слышать — замок слишком далеко. Но она, видимо, устроила оркестр на краю парка, чтобы быть уверенной, что вы услышите. Это, наверное, красивая свадьба. Перед оградой стоят пять Ситроенов. Господин Азарьяс имеет связи…

Отец (из угла). Даже прислать приглашения! (Пауза. Отвлечённо.) Где, ты думаешь, они заказали обед?

Люсьен. У Бирона.

Отец (с презрением). Пуф! Классика. Кнели из щуки, бок ягнёнка, пулярка. Так хорошо представляю себе, словно сам всё это уже ем!

Люсьен. На что же ты жалуешься?

Отец. На жест.

Люсьен. Ты и его переваришь!

Отец. Никогда! Я — добрый малый, но злопамятен, как слон. Я ничего не прощаю. Я ничего не говорю, думают, он — добряк, а я, в один прекрасный день смертельно раню моего погонщика. Сыр, мороженное, пирожное мока, шампанское. Бирон знает только один набор яств. Если бы они удостоились спросить моего совета, я б им сказал: идите к Фоме. Только Фома в здешних краях приготовит вам настоящий обед. Яйцо Мимоза, омар Термидор, фаршированная баранья лопатка… прелесть, пальчики съешь!

Люсьен. Для тебя всё одинаково.

Отец (язвительно). Это правда. (Пауза.) Думаешь, я мог бы его надеть, если бы меня пригласили?

Люсьен. Кого?

Отец. Мой фрак.

Люсьен. Обязательно.

Отец. Для них было бы слишком много чести. В конце концов, я знал отца этого Азарьяса.

Люсьен. Теперь он знает твою дочь, вы — квиты.

Отец. Ты из всего фарс сделаешь. У меня это вырезано вот тут. (Прикоснувшись ко лбу; музыка играет сильнее. Он встаёт и кричит.) Остановите музыку!

Люсьен. Сам пойди и останови её.

Отец. Они будут слишком рады! Пусть играют неделю, я неделю буду строить из себя глухого. Музыканты устанут раньше меня. Как ты думаешь, сколько им стоил такой оркестр? По меньшей мере, шесть музыкантов. Положи по сто монет на душу, и увидишь, куда заведёт тебя эта затея.

Он уходит в сад.

Люсьен (возвращаясь к Фредерику). Она, значит, хотела, чтобы мы услышали её свадьбу, чтобы Улия слышала из постели, свекровь на кухне, и всё селение. Колокольного звона им было недостаточно, она посадила ещё и распиливать бемоли в кусты. Она, должно быть, всех их ненавидит, но я хорошо представляю её в разгар праздника. И она заставит всех плясать до утра, вымотает их за наше здоровье. Фредерик. Улия сейчас встанет. Через час мы уедем.

Люсьен. Мы возьмём на себя заботу об этом ей сообщить. Это обойдётся нам некоторым спокойствием. Представляю, что эти потоки благозвучия предназначены непосредственно вам.

Фредерик. Может быть.

Люсьен. Она хочет быть уверена, что вам будет больно одновременно с ней. Малышка вас обожает. Вы заметили, как она красиво разрезала руку? Пожалуйте вам! Уже не помню, как они говорят по-латыни. Она отколола очаровательный номер!

Фредерик. Ну тогда почему, почему сразу после?

Люсьен. Вы неисправимы, старина! Вы всё хотите понять. Нужно потерять эту дурную привычку. Никто никогда не узнает, почему. Даже она сама. (Фредерик опять падает головой в подушку.) Это доставляет боль, не так ли, сначала. Кажется, не выдержишь и минуты. Нужно закричать, сломать что-нибудь. Но не их — нельзя. Мебель? Нелепо! Когда поймёшь, что ломать нечего, начинаешь становиться мужчиной. (Присаживается рядом с Фредериком. Пауза.) С болью прекрасно живётся, вот посмотрите… как только её узнаешь. Узнаешь тонкости её и складочки. Наконец, становишься по ней специалистом. Знаешь, как кормить её ежедневно, и от чего она заболеет. Узнаешь, какое дуновение её пробуждает, и от какой мелодии она спит. А потом — после, значительно после, когда, наконец, выйдешь из одиночества и сможешь поговорить об этом с другими, начинаешь водить по ней других, как смотритель в музее. Надеваешь фуражку чиновника своей боли. Тогда — всё равно погибаешь — но спокойнее.

Фредерик встаёт, как если бы хотел от него отвязаться, подходит посмотреть в окно.

Люсьен. Так вот, не торопитесь страдать! У вас впереди вся жизнь. Выгода рогоносца в том, что у него есть время. Я не говорю о тех хамах, которые истребляют всё при первом же подозрении и отшибают себе башку… Я говорю вам о рогоносцах-художниках, добросовестных рогоносцах-трудягах. О тех, которые любят хорошо и по правилам, как следует сделанное дело.

Музыка играет сильнее.

Отец (появляясь на пороге застеклённых дверей). Весело! Присоединились и духовые… нам не удастся сомкнуть глаз всю ночь.

Люсьен (не допускающим возражений тоном). В любом случае, папа, мы бы их не сомкнули. (Отец опять выходит. Люсьен подходит к Фредерику.) Глаз ночью… странное выражение, не правда ли? Этот глаз представляется очень чёрным, открытым, как будто он наполняет всю комнату и смотрит. И невозможно его закрыть, сомкнуть. Извиваешься, корчишься, как только можно, а он прицепился к огромным векам… Глаз ночи всегда тут — зияет и созерцает нас без всякой мысли, бездонный и тупой, настоящий глаз человека.