— Оклемался, вычислил этих ребят и взорвал? — спросил Арчи.

— Почти так. Но сам он не смог бы провернуть такую операцию. Я навел справки: газетчик был прав. Бур и вправду обратился к конкурирующей группировке. Вроде как, к айзерам. Ему и помогли отомстить. Обоюдная выгода…

Опять помолчали. Потом Павел Олегович продолжил:

— Вычислять его, говорить напрямую — не хотел. По своим каналам передал ему: претензий нет. Если хочешь — возвращайся. Через полтора месяца мне передали ответ без слов. Только одну фотку. Девчонка в платьице с выпускного бала, беззаботная мордашка. Шариковой ручкой поставлены кружочки на этом платье и на голове. Видимо, куда вошли пули. Я все понял. Васю он не простил.

Наконец-то Арчи посетила чудовищная догадка:

— Так это он взорвал Нину?

— Он взорвал Васю, — сказал Павел Олегович. — Конечно, он был бы рад убить его одного, не задевая никого из посторонних. Но не получилось. Когда Вася при мне, под него бомбу так просто не подсунешь. А я старался после той истории его от себя не отпускать. Сам потерял бдительность.

— Он знал, что в машине женщина с годовалым ребенком?

— Чужая душа — потемки. И я копаться в ней не собираюсь. После Боснии я его не видел. Таким, каким он был — бабу с пацаном взорвать не смог бы. А теперь он другой. Кроме того, считаю, ты сам дал объяснение, почему мои люди тихо эвакуировали тебя из больницы: только думаю, что целью Бура был Вася. Но ничто не могло мне дать гарантии, что у взрывника не нашлось заказчиков именно для женщины и ребенка. Если человек ушел в наркоту — колется или торгует, — у него уже другие глаза. И мозг. А рисковать я не имею права. Тем более, взрывчатку заложили ночью у дома Васиной подруги, а рванули только среди бела дня.

Павел Олегович сделал паузу и отхлебнул коньяк. Говорил он медленно и с очевидной неохотой, особенно о двух своих бывших военных друзьях: Василии и Буре.

— Еще вопрос, Главбух, — решился Арчи. — Прошло-то не день, а два месяца. Ты это знал с самого начала? Или сегодня выпало «окно», и ты решил мне все рассказать?

— Работать по первой версии — версии Бура, я начал уже на второй день. Когда понял, кому предназначался основной заряд. Уже вскоре я имел полный расклад: где в тот день был Бур, у кого он покупал «пластид». Нашел даже пацана, который делал отвлекающий маневр. Кстати, удивляюсь вам с Нертовым, почему не отработали мальчишку? Я-то сразу опросил мороженщиц и торговок на лотках по пути следования. И скоро свидетельница нашлась. Через нее я вышел еще на двух граждан и смог сложить всю картину.

Арчи мог бы сказать, что его не было в России сразу же после убийства, а потом именно он, прилетев сюда с Лазурного берега, пытался убедить Алексея: мол, нельзя отрабатывать только одну версию. Нертов тогда отмахнулся. И именно поэтому состоялся поход сыщика в больницу, завершившийся встречей с Главбухом. Но вместо этого бывший оперативник лишь проворчал:

— Кстати, удивляюсь, почему об этом Нертов не знает. Почему ты не рассказал ему сам?

— Это и мое дело. Шли параллельно, мне повезло больше. Но ты меня перебил. Картина сложилась. Я даже пригласил парня из Нижнего, который у Бура учился подрывному ремеслу. Если ты хороший ученик, то руку учителя узнаешь всегда. Он оказался хорошим учеником. И честным. Но мне не хватало малости: второго пацана, который саму бомбу заложил, пока Василий оставил машину без надзора у дома своей подруги. Так вот, вчера этот пацан нашелся. Ему сунули десять «тонн», рублей, разумеется, и отправили домой к тете — в Петрозаводск. Он деньги потратил, опять вернулся сюда бродить и бомжевать. Пацан сразу признал Бура на фотке. Следствие, сыщик, закончилось. Теперь будет приговор.

— Ты хочешь сообщить это Нертову сам?

Главбух покачал головой:

— Нет. Это мое дело. Я с Буром знаком семь лет. Впрочем, какое там — «знаком»! Однажды вечером мы вышли и прошли десять километров. Туда и обратно. Было нас пятнадцать человек. Утром, когда мы вернулись — я, Вася, Бур и еще один парень, — выпили, не чокаясь, одиннадцать раз. Поэтому Бур будет моим.

Однако скупыми мужскими эмоциями Арчи было не прошибить. Поэтому он продолжал ворчать, сетуя: мол, какого черта было надо вытаскивать его сюда? И перед разговором брать клятву, что Нертову — ни слова.

— Нашел бы этого Бура, сделал, что хотел, тогда нам все и рассказал бы. И вообще, тебе не кажется, что вся твоя «бухгалтерия» заигралась в секретность? Сначала твои люди просто не дали мне позвонить домой, жену успокоить. Потом по твоему же требованию я несу ей какую-то чушь, что «уехал в командировку». Но Женевьева — не дура, волноваться все равно будет. Не много ли сложностей?

— Ты, Николай Иванович, — Главбух неторопливо пожевал кусочек шоколадки, которой закусывал «Ахтамар», — будешь моим телеоператором. И случится это завтра. Максимум, в среду немного побегать.

— Мне придется, что ли, бегать возле вас с камерой?

— Нет, — покачал головой Главбух. — Ты сам будешь камерой. Увидишь все, что произойдет, а потом расскажешь юристу. Его я брать на эту работу не хочу. Он начал бы спорить, говорить, что это его дело. И по-своему оказался бы прав. Вернее сказать, прав на уровне своей информированности. Пока что, большего ему знать не надо. Что произойдет с Буром, он узнает послезавтра вечером.

— Интересно, обрадует ли это Нертова? — невесело усмехнулся Арчи.

— Может, и обрадует. Кстати, когда ты с ним последний раз говорил?

— Вчера днем он собирался на одну встречу. Потом исчез. Я разок пытался набрать его номер. Но он, наверное, его отключил или шарится где-то «вне зоны обслуживания».

Павел Олегович допил коньяк, Арчи сделал то же самое. После этого хозяин кабинета закрыл бутылку пробкой, давая тем самым понять, что разговор закончен.

— Главбух, Последний вопрос. На этот раз исключительно из любопытства. Я слышал, что в спецназе любят тампаксы и презервативы — ими хорошо затыкать раны. Это так?

— …

— Тогда скажи, как вы используете памперсы «бэби драй»? Я видел у тебя в прихожей целую упаковку.

Павел Олегович в очередной раз ненадолго приумолк. Он полузакрыл глаза, и было непонятно, то ли раздумывает, стоит ли отвечать на такой вопрос, то ли пытается скрыть смущение.

— Ты откуда знаешь, как спецназ использует тампоны? — наконец произнес он.

— Сразу и не вспомнить. Вроде, у Кивинова прочитал. Или у Воробьева с Карчиком.

— Еще раз прочти повнимательней. На одной из страниц написано и про памперсы.

В этот момент в очередной раз запиликала главбуховская «труба». На этот раз хозяин не стал ее выключать, а наоборот, приступил к разговору, выразительно взглянув на Арчи. Тот понимающе кивнул, быстро пожал руку и покинул кабинет.

В России мало гор, поэтому у нас нет гномов. Их заменяют существа, схожие обликом, а иногда и характером — домовые; мелкие, с кошку величиной старички с огромными бородами.

Так выглядит сельский домовой — житель недолговечной деревянной избы. Считается, что в городе домовых нет, но это конечно не так. Домовые населяют и городские здания. Другое дело, что облик их совершенно другой: тела высушены временем, а бороды осыпались, словно новогодние елки к концу января. Иной раз может показаться, что от домовых остались лишь шорохи и скрипы, пугающие по ночам жильцов.

Однако у старинного особняка графов Езерских в конце XX века был свой домовой. То есть человек, которого невозможно представить без этого дома и без которого невозможно представить этот дом. Домового звали Константин Сергеевич. Он родился за десять лет до того, как Езерские потеряли и свой особняк, и Россию. Уезжая, они оставили дом на сохранение Сергею Ивановичу, назначив его и сторожем, и дворником, и истопником. Через пятнадцать лет, когда Сергей Иванович умер от пневмонии, в особняке остался его сын — Константин.

Конечно, новая власть не собиралась платить зарплату тому, кто бережет дом для господ, мирно живущих в Париже. Поэтому, уже с 1918 года в доме появились новые обитатели. Некоторое время там был санаторий для пролетариев-туберкулезников: строение, окруженное пышным садом, напоминало загородную усадьбу. Потом санаторий перевели под Сестрорецк, и в особняке появилась школа, которая там тоже не прижилась. И стали вселяться-выметаться различные конторы. Конторы по преимуществу не первой важности — все-таки дом был на отшибе, и какой-нибудь серьезный начальник не имел желания положить на него глаз. Так сложилось, что учреждения менялись раз в пять-десять лет. Директоров с почетом провожали на пенсию (впрочем, в тридцатые их иногда расстреливали), бухгалтеры растрачивали вверенные им суммы, молодые специалисты уходили на повышение. И лишь один сотрудник неизменно оставался в штате. Это был Константин Сергеевич.