Закончив пение, а, вернее, забыв, наконец, и эту единственную строчку, Культя попытался ещё раз договориться с Васей и начал плести какую-то чушь о «томном свете Луны» и о «слиянии двух тел в экстазе звездопада», но, не добившись взаимопонимания, наконец-то уснул. Вася так и не поняла туманных намёков критика и прямо извелась, соображая, чего же такого от неё добивался этот странный извращенец.

На другой день, отработав, как и положено, на рынке, друзья решили держать путь к городу Краснозвёздску, в котором родилась и провела не худшие свои годы Вася.

— Никуда я больше с вами не пойду, — заявила Вася, со слезами на глазах осматривая до боли знакомые окрестности любимого предместья. Подбежав к родному песчаному холму, она с нежностью погладила камень, за которым многие годы справляла малую нужду, с грустью подошла к своей норке.

— Здесь кто-то уже живёт, — сообщила она без всякого огорчения.

— Выгоним, — пообещал Кнут.

— Зачем же? — неодобрительно фыркнула девица. — Для меня всегда место найдётся.

— Ну-ну, — сказал Кнут, присаживаясь. — Так и будешь тут мужиков мучить, значит?

— Сами себя они мучили, мне-то какое дело…

— Бросаешь нас, значит?

— Я никого не бросаю. Это вам с вашими способностями бродить всю жизнь надо, а мне-то зачем? Мне уже бродить надоело.

— В этой дыре будешь жить, значит?

— Не в дыре, а в норке, — ответила она и полезла знакомиться с новым хозяином её жилища.

Кнут подумал, что бы такого сказать на прощанье жестокого… Но так ничего и не придумав, обратился к Культе:

— А мы куда путь направим? В Столицу что ли?

— Можно и в Столицу. Я и раньше предлагал…

— Завтра?

— Давай завтра…

— После рынка?

— Как водиться.

— А сегодня?

— Сегодня я гулять буду.

Культя вылез из заведения совершенно пьяный.

— Идём к бабам. Бабы — это вещь! — провозгласил критик и трахнулся мордой об дорогу.

— Ну и нажрался же ты, браток, — позавидовал Кнут.

— Ага. В драбадан, — икнул Культя, пытаясь встать.

— Идти можешь?

— Могу. И иду. К Светлой Заре Коммунизма! — критик сделал несколько быстрых шажков и врезался в развалины.

Утром, очнувшись, Культя в первую очередь схватился за карман. Все его ценности были на месте.

— Вчера ты обещал мне два фантика за то, что я тебя там не бросил, — сказал Кнут, протягивая руку и нетерпеливо шевеля пальцами.

— Если обещал, то почему же не дал? — засомневался в правдивости товарища Культя.

— А потому что не мог.

— Вот в то, что не мог — верю, — согласился Культя, — а что два фантика обещал — не верю. Не могло такого случиться.

— Ну-ну, — пригрозил Кнут. — В другой раз брошу тебя на произвол судьбы.

— До другого раза ещё дожить надо, — по-философски рассудил критик. — Пойдём-ка лучше на рынок. А то что-то башка трещит.

Раскритиковав в пух и прах приглянувшиеся ему продукты и завладев самой крупной из имеющихся в наличии тыквочкой, Культя уселся на горшок, чтобы произвести необходимую сдачу Кала. Он тужился, краснел, пыхтел, но ничего не получалось.

— Ага! — радовался колхозник. — Небось, второй раз хочешь продукты отхапать. Меня не проведёшь.

У Культи от напряжения заломило в ушах и выпучились глаза.

— Эй, люди добрые, у меня тут на горшке настоящий жулик, — крикнул колхозник. — Кала нет, а всё туда же… Да ещё продукты мои ругал.

— В Партком его! — закричали труженики полей. Набежала толпа.

В Парткоме стоял шум.

— Прошу тишины! — приказал Секретарь. — И не галдите так, а то совсем гриб обрушите.

Кто-то ойкнул: на него с потолка упал кусок штукатурки.

Культя стоял перед Секретарём и усиленно думал, что ему говорить в свою защиту. Никаких подходящих идей не возникало. «Прощай, Партбилет», — молнией обожгла жуткая мыслища.

— Итак, уважаемые товарищи, начинаем заседание, — сказал Секретарь. — На повестке дня один вопрос: недостойное поведение Коммуниста Культи на колхозном рынке. Слово предоставляется Коммунисту, колхознику Ляпе.

— Вот этот, так называемый Коммунист, критиковал мои продукты. Хорошо критиковал, добросовестно, я не в претензии. И чтобы продемонстрировать свою неустанную борьбу за улучшение качества выращиваемых мною овощей, я выдал ему на пробу одну тыквочку, но товарищи!.. Этот тип оказался жуликом, он не смог сдать Кал. Что же это такое?!

— Да-а-а, — Секретарь грозно задвигал бровями. — Налицо явное введение трудовой общественности в заблуждение. Этот человек видимо сдал Кал кому-то другому, продуты съел, а тебя, товарищ Ляпа, хотел попросту одурачить и с помощью твоей тыквочки намеревался, видимо, удовлетворить не потребности, а какие-то неподобающие Коммунисту прихоти…

В зале негодующе загудели.

— Позор!

— Аферист!

— Пройдоха!

— Обманщик!

— Заклеймим позором!..

— Вон таких из Партии!

— Очистим наши стройные ряды!

— Слово предоставляется пока еще товарищу Культе, — объявил Секретарь, произнеся слово «товарищ» с явным неудовольствием.

Культя встрепенулся. В его глазах стояли слёзы. Он достал свой Партбилет из кармана, поцеловал его, прижал к сердцу и начал рыдающим голосом:

— Товарищи! У нас в Коммунякии… — в зале негодующе ахнули, — …всякое бывало… Да, кое-кого лишали Партбилетов за поведение недостойное высокого звания Коммуниста. И я сам, бывало, голосовал «за». Но никогда, никогда я не пытался обмануть родную Партию! Потому что наша Партия — Ум, Честь и Совесть нашей эпохи. Всю свою беззаветную любовь я посвятил Партии. И теперь, — Культя продолжал повышать голос, — когда благодаря неустанной заботе наших горячо любимых Членов Политбюро мы живем и Коммунизии, каждый, кто посмеет посягнуть на это священное… — «О, господи! Что я такое несу, ведь завтра могут переименовать» —…завоевание трудящихся масс! Не позволим проклятым капиталистам! — завизжал Культя неожиданно для самого себя. — Смерть буржуям! Пролетарии Всех Стран — Соединяйтесь! — Культя пустил петуха. Покашлял, скорбно опустив голову. — Простите меня, я очень волнуюсь.

Толпа зале пребывала в глубоком шоке. Стояла гробовая тишина. Патриотический восторг пылал на лицах собравшихся. Они уже готовы были грянуть «Интернационал».

— И ещё я хочу сказать. Только в нашей родной Коммунизии люди могут сполна удовлетворить все свои потребности и реализовать все свои способности. И знайте, никогда, никогда я не злоупотреблял своими способностями ради прихотей. Не такова наша Партия, чтобы позволить кому бы то ни было ставить прихоти в один ряд с потребностями! Наша Партия твёрдо стоит на достигнутых завоеваниях! Гордо смотрит вперед! Крепко держит в своих руках Красное Знамя Революции! Наша Партия — надежный Оплот Мирового Пролетариата!..

— Конкретней, попрошу, — Секретарь приподнял веки.

Культя опять понёс всяческую околесицу о завоеваниях Коммунизма и сплочении широких масс трудящихся вокруг горячо любимой, дорогой и ненаглядной Партии.

— Конкретней попрошу, — опять повторил Секретарь, которого не легко было сбить с толку. — Слова ты говоришь хорошие, правильные, но Кал всё-таки сдан не был? Конкретизируй этот неприемлемый политический факт. Я пока еще не говорю — контрреволюционный!

— Я не смог сдать Кал потому… потому что в последнее время, усиленно борясь за качество производимых продуктов, потреблял на пробу совершенно некачественные тыквочки…

— Ха! — подскочил на месте колхозник. — Ну, пусть хотя бы, извините за выражение, понос сдал, я же не против, я же не возвожу напраслину. Так ведь ничего… ничегошеньки!.. А уж как пыхтел, как тужился, чуть не лопнул!

Секретарь согласно покивал.

Культя стоял, понурив голову. Он не знал, что можно ещё сказать в свою защиту. Этот Секретарь не купился на его патриотические изыски — нужны были другие, более веские доказательства.