Задремали.

— Что это? — забеспокоился Культя.

— Что ещё?..

— Да гудит что-то, — критик приподнялся. Вскочил, замахал руками. — Мухи чёртовы. Сожрут ведь всё.

Некоторое время Культя сидел перед своей кучей, отгоняя голодных насекомых. Потом вспомнил про таз. Нащупал его в темноте, аккуратно накрыл кучку, застелив дырявое дно рубахой.

— Вот вам и таз, — сказал сам себе Культя.

Утром вокруг не выспавшегося от бдения и забот по охране своих сокровищ Культи собрались все товарищи коммунисты. Стали давать дельные советы:

— В руках пусть несёт, — сказал Сява. — Не такой уж этот Кал и противный.

— Раструсится много, — не одобрил совет Кнут.

— Можно было бы в тазу донести, — догадалась Вася.

— Таз-то дырявый.

— Так на ободке.

— Можно было бы, да раструсится.

— Да уж. Это от тыквочек такой жидковатый бывает. От мясной пищи, Кал добротный, густой, толстый, — высказался Сява с уверенностью знатока.

— Высушить его надо, — посоветовал вырубала. — Сухое легко донести. Хоть в руке, хоть в кармане.

— Ждать долго. По-о-ка он высохнет, — капризничал Культя. — Да и убудет много. Докажи им потом, что это полная порция.

— Ну и сиди тут со своим говном, — сказал Кнут. — Соображай.

— Кумекай, — поддакнул Сява. — Додумывайся. А мы пойдём…

Культя растерянно смотрел вслед уходящим товарищам. Потом быстро стянул рубаху, перекидал всё в неё, свернул узелком.

— Давно бы так, — порадовался Сява.

— Башковитый, — похвалил критика вырубала.

— Хочешь я понесу? — услужливо предложила Проня.

— Ишь чего захотела! — вознегодовал Культя. — Тебе доверься, потом всю жизнь жалеть будешь.

На городском рынке, вопреки ожиданиям, с продуктами оказалось, мягко говоря, не густо. Несколько типов, в огромных брезентовых кепках, торговали камешками и колючей травой. У остальных на прилавках лежала ореховая скорлупа.

— И это можно есть? — удивился критик.

— Зачем есть, дарагой. Ты лучше панюхай, как пахнет!

— Не понимаю. Где тыквочки, где картошки? Я должен покритиковать ваши продукты, чтобы вы боролись за повышение их питательных и вкусовых свойств, а у вас, нате — одна скорлупа.

— Да ты её критикуй, критикуй, дарагой, но только она всё равно хорошо пахнет.

— Да зачем мне ваша скорлупа? Я что зря свой Кал сюда тащил, зря рубаху мазал?

— Зачем кричишь, дарагой? Зачем привередничаешь? Зачем нам твой Кал? У нас своего девать некуда. У меня три бабы в норке живут. Две блондинки и один — брюнетка. Жрут за семерых. Кала от них столько, что уже весь колхоз завалили. У нас на этом Кале опарыши с палец толщиной вырастают. А вот скорлупу девать некуда. Ты её покритикуй, а я с тобой расплачусь. Будешь нюхать, меня вспоминать, родню мою вспоминать, город наш вспоминать… Красносоп-сон-сор-цлвск. Вот, падла, никак не выговорить!

— Что ты мне зубы заговариваешь?! — взвился Культя. — Нет тыквочек, нет картошек — опарышей давай, раз они у вас жирные. Надо, кстати, на них ещё взглянуть, какие они жирные. Оценить, таковы ли они на самом деле.

— Опарышей мы на Партвзносы сдаём. Их в Хремль отвозят, а вот скорлупу…

— Звезды на вас нет! — вскричал Культя. — Где ваш Секретарь Парткома?

Кнут уже закатывал рукав. Сява стоял ошеломлённый и не соображал, что делать. Выпрашивать тут было нечего. Проня охотно демонстрировала сиськи чернявому с огромными ушами колхознику. Тот сиськи потрогал, но в расчет предложил всё ту же скорлупу, только покрупнее. Проня подавила кулаком скорлупки и стала расшатывать прилавок.

— Безобразие! — возмутился ушастый. — Труженики полей и огородов не могут спокойно работать! Заявляются тут бродяги всякие…

Кулак Кнута пришёлся чернявому прямо в глаз.

— Раз, — сосчитал Кнут. Плюнул и опять замахнулся.

На рынке гортанно загалдели. Из-за прилавков высыпали юркие сытые колхозники и быстро окружили пятерых путников.

— В Партком их! — раздавалось со всех сторон. — В Партком!

— В Партком! — закричали Кнут, Культя, Сява, Вася и Проня.

Очень толстый Секретарь, питающийся явно одними опарышами, вальяжно развалясь в плетёном кресле, внимательно выслушал обе стороны.

— Так-так, — сказал он и стал думать.

Колхозники усмехались.

— Значит, ты, как критик, недоволен положением дел на рынке нашего славного Красно-сол-н-ц-в-с-ка? — спросил Секретарь у Культи.

— Ещё бы, конечно недоволен.

— А чем конкретно?

— Отсутствием наличия продуктов, пригодных для удовлетворения насущных потребностей.

— Для удовлетворения чьих потребностей? — спросил Секретарь въедливо.

— Как это чьих? Моих и вот — ихних.

— А почему колхозники должны удовлетворять ваши потребности, коль им от вас ничего не надо?

— Да каждый Коммунист в нашей родной Коммунякии имеет право всё получать по потребностям! Или у вас здесь не Коммунизм? — Культя грозно взглянул на Секретаря.

— Коммунизм. И каждому Коммунисту воздаётся по потребностям.

— Так в чём дело?

— А ты Коммунист разве?

— Я?! Да я… — Культя вырвал из кармана Партбилет, потряс им в воздухе.

— А-а-а! — радостно закричал Секретарь. — Этот проходимец раздобыл где-то Партбилет и смеет называть себя Коммунистом. А сам даже не знает, что живём мы не в Коммунякии, а в Коммунизии. Он критикует наших славных тружеников, а сам скрывается от Партвзносов!

— Я никогда не скрывался! — возмутился Культя.

— Молчать! Где ты в последний раз отдавал Партвзносы?

— В Красноздравске.

— А мы все вчера сдавали. В честь досрочного переименования Родины.

— Мы бы тоже сдали, — растерялся Культя. — Но мы были в пустыне…

— Понятно. Скрывались от Партвзносов, — Секретарь брезгливо брызнул слюной.

— Лишить его Партбилета! — заорали местные.

— Именем Великого Кузьмича, именем родной Коммунизии, именем Святой Веры в Мировую Революцию я лишаю тебя Партбилета и звания Коммуниста.

— Заговор, — ошарашено лепетал Культя. — Вы здесь все сговорились.

— Немедленно сдай Партбилет!

— Уж лучше я умру, — прошептал критик.

— Этих тоже давай лишай! — орали колхозники. — Они все заодно!

— Шайка, — шипел Сява. — Банда. Мафия.

— Надо бежать, — Кнут придвинулся к критику. — Чуешь, чем пахнет?

— Чем? — не понял Культя и стал принюхиваться.

— Сейчас нас всех здесь разжалуют в беспартийные, дурень, — зашипел Кнут.

— Нет, — охнул Культя. — Только не это.

Дрожащими руками он развязал узел на рубахе, выпрямился, шагнул к Секретарю и влепил свой, никому здесь не нужный Кал, прямо в его бесстыжие глаза. Секретарь Парткома охнул, хотел вскочить, но пошатнулся и завалился на спину.

Кнут врезал кому-то в глаз, громко крикнув: «Раз!», Сява финтил, прыгал, юлил, вертелся, нырял и, в конце концов, вырвался на свободу, держа в руках чью-то вполне приличную рубаху и две огромные брезентовые кепки.

— Три! Четыре! Пять! — кричал вырубала, обрушивая кулаки направо и налево. За его спиной к выходу пробиралась Вася.

Проня била колхозников руками, локтями, головой, коленями, глушила их сиськами. Но самым сокрушительным оружием в её боевом арсенале оказался зад, двигая которым, она заваливала до десяти человек сразу.

Культя так хищно озирался, так яростно сверкал глазами, так злобно замахивался тазом, что к нему просто боялись приближаться.

Впереди всех нёсся Сява. За ним, чуть приотстав, мчался Культя. Кнут дышал ровно, но он тянул за руку Васю, которая совсем задыхалась.

— Быстрей! — вскрикивал попрошайка. — Скорей! Если нас изловят, нам хана. Конец нам. Копец! А может, даже и писдец!

— Ой, не могу больше, — стонала Проня, сильно отставая.

Сзади всё ещё слышался топот колхозников, крики, клубилась пыль.

Друзья даже не подозревали, что бегут к границе, где вечно сонные добровольцы охраняли Священные Рубежи, а, вернее, огромную дыру в проржавевшем Железном Занавесе.