В соседнюю квартиру длинно позвонили. Открыв дверь, Марья Антоновна хмыкнула, глядя на стоящую за ней женщину:

— Ну, здравствуй, Анжела.

— Анжелика, — сухо поправила та.

— Как скажешь, милая, — кротко поправила та. — Не сердись на старуху. Сама видишь: дряхлая я, имена путаю…

— Скоро и свое забудешь, — ядовито подхватила Анжелика, проходя в квартиру и, за хозяйкой, на кухню.

Поставив на стол коробку с тортом, опустилась на табурет, с любопытством оглядев самую обычную кухню небогатой пенсионерки.

— Что ж ты с покупным-то, Анжелочка, — покачала головой Марья Антоновна. — Неужто так и не научилась за столько-то лет?

— Сама говорила, что у меня руки не оттуда растут, — буркнула Анжелика, опуская глаза.

— Говорила. Так не подарок-то дорог, а внимание. Хоть бы и кривыми испекла, я бы и горелой корочке из твоих рук порадовалась.

— Хорошо, в следующий раз испеку, — пообещала Анжелика. — А этот забрать, что ли?

— Да куда уж забирать, раз принесла. Сейчас чай пить будем. Чай у меня нынче хорош… С травками… Самое здоровье от них!

Анжелика вздрогнула. Внимательно принюхалась к поданной жидкости, с обреченным видом пригубила.

— Да ты пей, милая, не бойся, — улыбнулась Марья Антоновна, нарезая творожный торт. — Тортика вот съешь. Творожный, мой любимый. Вижу — помнишь. Спасибо, угодила. Пей, говорю. Сроду гостей не травила, да уж поздно начинать.

— Шуточки у тебя, — буркнула Анжелика, отпив и прикрыв глаза от удовольствия. — Зачем девчонку прислала? Да еще в такое время. А если бы Вадим ее первым не увидел да ко мне не привел?

— Так увидел же, — улыбнулась Марья Антоновна. — И привел. Хоть какая-то польза от твоего Вадима случилась, кроме постельной.

— Тебе смешно, а мне забота.

Покатав глоток чая на языке, Анжелика склонила голову набок.

— Багульник, что ли?

— Самая малость, — кивнула Марья Антоновна. — Люблю его. По молодости всерьез баловалась, а сейчас так, в чай по капельке. Что ж у тебя за такая забота с моей девочкой? Ты ведь ей судьбу-то поменяла. Да ловко так, я и не поняла сразу.

— Не поменяла, а выбор дала. Я не ты, не доросла еще знаки смерти стирать. А у нее такой был… на пол-лица. Я даже подумала… — Анжелика запнулась.

— Решила, небось, что я девочку нарочно к вам прислала, раз ей срок вышел? — покачала головой Марья Антоновна. — Хорошо же ты о старухе думаешь.

— Прости дуру, — вздохнула Анжелика. — А зачем тогда? Дара у нее нет, в ученицы не годится. И кровь в ней не твоя. Или попросил кто?

— Некому за нее просить, — грустно улыбнулась Марья Антоновна. — Сирота девочка, одна живет. На личико неказистая, огонька в ней нет, вот и мужика найти не может. А девочка хорошая: уважительная, скромная, живет чисто…

— Пожалела? — недоверчиво спросила Анжелика.

— Пожалела, — кивнула Марья Антоновна. — Да и соседка она неплохая. Неизвестно, кто бы в ее квартирку заселился. Как же ты ей дорожку-то раздвоила, милая? Неужели сама?

— Попросила кое-кого. Он девочке душу ее нарисовал, а душа ей и подсказала в нужный момент.

— Хитро… А если б не услышала?

Анжелика усмехнулась.

— На той картинке вся Лысая Гора была вокруг девчонки. Мертвый бы услышал, как они подсказывают в один голос. Вот не послушаться могла. Это уж ее вина была бы. Ничего, справилась. Знак-то исчез?

— Исчезнет, куда он денется, — равнодушно пожала плечами Марья Антоновна, подливая себе и гостье еще чаю. — Ну, а с меня спрос какой? Я девочку по-соседски попросила…

— По-старушечьи, — подхватила Анжелика. — Как была ты, Мария, хитрой, так и осталась. Все чужими руками любишь жар загребать. Ну, смотри. Мой спрос — мой и ответ. А камешек с горы ты покатила. Девочка твоя и сама выбралась, и подругу вытащила. Той-то срок вышел тоже, да вот с соседкой так не повезло…

— Что ж с того?

— А ничего, — усмехнулась Анжелика. — Будем дальше жить. Благодарю за чай, Мария, ох и вкусный он у тебя.

— На здоровье, милая, — сухо отозвалась Марья Антоновна. — На здоровье.

Дверь за поздней гостьей закрылась. Марья Антоновна вымыла чашки, убрала со стола и вышла на балкон. Луна смотрела равнодушно и светло, умытая чужой смертью, растворенной в лунном свете. Покачав головой, Марья Антоновна скинула халат, на миг оставшись нагишом, и сразу же

… к бледно-желтоватому шару над городом взлетела крупная птица, мягко и упруго хлеща крыльями ночной воздух. Наташа улыбнулась во сне. Птица села к ней на балкон, заглянула в комнату, круглые желтые глаза тревожно всматривались в Наташино лицо. Покрутив головой, птица ухнула — и снялась, улетая вдаль. Сон про Марью Антоновну и Анжелику сменился чем-то веселым и бессмысленным, в этом сне была Нинка, которая трясла Дракона, а из него сыпались премиальные; и Витюня рассказывал Наташе, что при конвертации в графический файл магические свойства фотографий не теряются, а изменяются по экспоненте, и совокупность заключенной силы концентрируется в середине снимка, создавая область наивысшего напряжения…

— Какого снимка, какие магические свойства? — удивлялась Наташа, и Витя улыбался смущенно, продолжая рассказывать, но все, что он рассказывал, Наташа тут же забывала, восторженно глядя ему в красивые — оказывается — глаза и думая, что если снять с него вечную толстовку и оторвать от компьютера… Ночь длилась, и вместе с ней уходили из памяти Наташи Лысая Гора и Странная Компания, старинный французский прононс и собачий запах байкера, улыбка Вадима и вкус вина, поданного Анжеликой. А луна все смотрела, грустно улыбаясь, и где-то далеко большая ночная птица кувыркалась в струях ветра, наслаждаясь полетом, тьмой и одиночеством.

Когда Витька Парфенов уходил в очередной запой, об этом сразу узнавала вся деревня. Получив «боевые», как именовалась в народе пенсия за службу на Кавказе, Витька первым делом брал в сельпо пол-ящика водки, пакет немудреной закуски и врубал на полную громкость музыкальный центр — единственную дорогую вещь, оставшуюся в родительском доме. Следующая неделя становилась для соседей адом: хриплые голоса, поющие про невинно осужденных страдальцев, сидящих уже пятый срок, не давали спать ни днем ни ночью. Родители Витьки несколько лет назад разбились на машине, в большом пустом доме, пропахшем перегаром, табачным дымом и прочей вонью, Парфенов жил один. На увещевания женщин отмалчивался, мужиков посылал, а близнецам Костиковым, что пришли с требованием выключить чертову бандуру, набил морды и выкинул за калитку, хоть были близнецы на голову выше и в плечах куда шире, к тому же трезвы как стеклышко. Местный участковый, двоюродный брат Витьки по отцу, только пожимал плечами и в очередной раз обещал поговорить с непутевым родственником, а потом снова исчезал из деревни в райцентр, где жил.

На третий день запоя Витька переставал показываться во дворе, на пятый день Пират, огромная кавказская овчарка, никогда не спускаемая с цепи, начинал жалобно выть от жажды и голода, едва не перекрывая вопли из динамиков, и, наконец, ровно на седьмой день этого кошмара качающийся, опухший, дико воняющий Парфенов выползал на крыльцо. Кинув Пирату остатки засохшей еды и налив воды в миску, Витька едва ли не на карачках лез топить баню, где заранее были приготовлены дрова и вода. А вернувшись в дом, открывал, невзирая на погоду, окна и выключал орущий центр ровно на месяц, до следующих «боевых».

В этот раз Витькин запой ненормально затянулся. Шел уже десятый день, а музыка все так же ревела на всю улицу, и оставалось только радоваться, что парфеновский дом стоит в самом ее конце, да еще на отшибе, так что достается нервам всего нескольких семей. Только вот радостью это назвать было трудно…

Пожилая женщина в отглаженном ситцевом халате вздохнула, разливая из фарфорового чайничка, расписанного нежно-розовыми пионами, заварку в такие же хрупкие, словно нарисованные, чашки. Гостья беспокойно поерзала на стуле.