Звон падающих стаканов вместе с грохотом рухнувшей полки заглушил стон трактирщика. После гуляний ещё не всё прибрали, да вдобавок пришлось показать, что шутить тут никто не будет.

Раду присел рядом с хозяином трактира и сгрёб его за грудки. Тот вжался спиной в стену, со страхом глядя на ночного гостя.

— Что здесь происходит? Отвечай! Или проделать несколько дырок в твоей голове, чтобы ветер освежил мысли?

Появившийся перед носом трактирщика револьвер убедил того окончательно.

— Хорошо, — выдохнул хозяин. — Сядем.

Раду отпустил его и встал, делая шаг назад. Стоило только терять время.

Едва поднявшись, трактирщик крякнул, ухватился за бок и медленно потащился к ближайшему столику — полуразломанному, зато с недопитой бутылкой ракии и глиняными чарками. Раду последовал за ним.

— Спиридуши[1] вас принесли, не иначе, — буркнул тот, снова крякнул, покосившись на Раду. — Значит, давно дело было. Тёмное очень…

Заячья Губа нахмурился — не успели выпутаться из одного дела, тут же вляпались в другое. Впрочем, им не привыкать.

Трактирщик, решив, что молчание — прямое указание не останавливаться, продолжил:

— Временами появлялся у нас тут табор. Только не этот, что свадьбу гулял, а другой. Нечастыми гостями были, но…

Взяв бутылку, звякнул горлышком о чарку, быстро налил и опрокинул в себя. Раду приподнял бровь, но мешать не стал.

— Среди них цыганка была, Азой звали. Красавица, а пела уж — заслушаться, а она и рада стараться. И так приезжали они к нам несколько лет, а потом пропали. Пошли слухи, что случилось нехорошее, многие положили головы, в таборе драка была, а за Азой и вовсе морой[2] пришёл.

Раду не поверил своим ушам:

— Кто?

— Морой, — повторил трактирщик так просто, словно речь шла о жандармах. — Говорили, будто влюбилась она в одного парня, да только родня была против. Убили его, а Аза взяла да и прокляла всех. А потом случилась драка. Азу больше никто не видел, да и табор тут уже не появлялся. Я лишь раз видел Иоску и Нику, но и те сквозь зубы поздоровались и бегом со двора, будто им плохое собирались сделать. Даже сразу и не признал их, потом сообразил. А позже пришла из церкви жена и рассказала, как ночью у нас тут видели Азу. Бледная-бледная, идёт, будто плывёт, а смотрит — мороз по коже.

Раду похолодел. Вроде и сказку рассказывает, а на правду похоже. Сам чувствовал недобрый взгляд, сам видел целовавшую Марджелату девушку.

— Кто увидел?

— Да сейчас и не упомню, — рука хозяина снова потянулась к ракии, но Раду перехватил её. Не хватало ещё пьяных россказней. Трактирщик хмыкнул и положил руку на стол. — С тех пор она появляется здесь, если свадьбу играют. Появляется ближе к ночи, выбирает себе паренька поудалее и…

Сумасшедший порыв ветра ударил в окно, послышался звон битого стекла, осколки упали на пол. На миг Раду показалось, что не ночь заглядывала в оконный проём, а полные адской тьмы глаза молодой цыганки пытались утянуть к себе.

Трактирщик побледнел, перекрестился и глянул на Раду.

— Матерь Божья. С батюшкой Илие надо поговорить. Или… — нахмурился, выдохнул. — Лучше ступай к Станке, знахарке нашей. Уж даст совет получше других. Только не удивляйся, странная она. Дом её на окраине стоит — деревянный да покосившийся, а напротив церковь.

Тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение, Раду кивнул трактирщику, встал и направился к двери, говорить было не о чем. Но перед выходом обернулся:

— С путниками надо быть повежливее, — бросил и быстрыми шагами покинул трактир.

Ночная прохлада окутала сразу, стоило оказаться на улице. Луна и россыпь звёзд с ночного покрова небес освещали дорогу и темные дома. Будто и не гуляли свадьбу — покой и безмолвие. Раду передёрнул плечами и быстрым шагом двинулся вперёд. Заглянуть бы к Марджи, но нельзя время терять. Ночь на дворе, а ну как знахарка спит? И должна бы спать.

Жилище знахарки оказалось точь-в-точь таким, как описали. Раду едва ступил за калитку, как раздался заливистый лай собаки. Оглядевшись, он не увидел ни будки, ни собаки. Лай стих так же неожиданно, как и начался. Свет в окнах горел, значит, поздний визит не разбудит. Взбежав на крыльцо, поднял руку, чтобы постучать, но с тихим скрипом дверь сама отворилась, приглашая в тёмный проём. Раду замер в нерешительности.

— Ты заходи, заходи, — раздался смешок. — Не выпускай тепло-то!

Войдя внутрь, Раду замер. Небольшая комнатушка, деревянный стол со свечами и рассыпанными по цветастой скатерти бобами — верно, для гаданий. Над очагом висел закопченный котелок, в воздухе витал дурманящий запах сушеных трав, развешенных пучками под потолком.

— Да что ж ты стоишь? — спросили за спиной низким, но приятным голосом.

Раду чуть не подпрыгнул от неожиданности, резко обернулся и встретился с пронзительным взглядом чёрных глаз. Правая бровь приподнята, сеточка морщин-лучиков в уголках век, нос с едва заметной горбинкой, губы пухлые улыбаются как родному. Из-под бордовой косынки с нашитыми монетами выглядывают сизо-седые пряди. Шея открыта, белую рубаху с богатой вышивкой прикрывает монисто и нити красных и белых бус.

— Проходи, коль пришёл к доброй женщине.

Подтолкнув его к столу, Станка мелкими быстрыми шажками засеменила к очагу, взяла деревянную ложку, попробовала варево из котелка, кивнула и вернулась к гостю.

— Рассказывай, — велела она, садясь напротив. Достала потертую трубку и набила её.

Повинуясь околдовывавшему взгляду знахарки, Раду сам не понял, как выложил всё, что знал. Про свадьбу, цыганку, Марджелату и трактирщика. Станка не перебивала, только хмурилась и выпускала кольца ароматного дыма.

— Вот что, — произнесла она, когда Раду закончил. — Схлестнулись вы с тёмной силой. Придётся потрудиться, чтобы друг твой собой стал.

Полноватые пальцы знахарки принялись перебирать разложенные на столе бобы. Раду невольно отметил, что руки у неё вовсе не старые. Как и глаза. Вроде не юная девица, но что-то не так. Может, об этих странностях и толковал трактирщик?

Во дворе завыла собака, Раду глянул в окно. Но тут же Станка коснулась скулы и повернула его лицо к себе. Глаза горели чёрными солнцами, прожигали насквозь. По телу пробежала дрожь.

— Слушай меня, — низкий голос зачаровывал, изгонял из головы все мысли, не давал сопротивляться. — Азу с её мороями успокоить надо. Чтобы вернуть твоего Марджелату к жизни, нужно, чтоб он станцевал с ней под луной танец невесты и жениха. И поцеловался, да так, чтобы не было сомнений, что она единственная и желанная. Тогда призрак цыганки и уйдёт, упокоится она с миром. Но вам будут мешать морои, придётся с ними драться. Один не управишься, возьми кого-то из деревни. И из простого револьвера мороя не положить, серебряные пули нужны.

— Но где… где их взять?

Станка чуть отодвинулась:

— Пойдёшь в церковь, там есть серебряный крест, понял?

Раду нахмурился. Есть-то он есть. Только кто ж даст? Ладно, придётся брать без разрешения.

— Смотри только на батюшку Илие не наткнись, а то будешь лежать в сарае рядышком со своим дружком.

Раду кивнул:

— Понял, спасибо. Что я должен за… совет?

Станка расхохоталась — не смех, а звон цыганских монет.

— Сначала смертушку-невесту успокойте, а там сочтёмся. — Чёрные глаза вдруг нехорошо блеснули. — Должна она мне кое-что, ох, должна…

Стены церкви белели в ночной тьме, в окнах ничего не разглядеть — батюшка Илие, видать, спит сладким сном. Не будить же доброго человека! Пришлось обойти вокруг церквушки, присмотреться. Удача улыбнулась — одно из окон оказалось не закрытым. Заглянув и не увидев нигде спящего батюшки, Заячья Губа ухватился за деревянную покосившуюся раму и влез внутрь.

Темно, тихо — поди разбери, что тут — только звёзды светят за спиной. Но должно хватить и их. Раду осторожно ступил на скрипнувшие половицы и поморщился. Не хватало ещё разбудить священника. А крест-то вот он, не надо и искать даже. Стоит лишь подойти и протянуть руку через свечи к иконе. Перед нею как раз и лежит — серебряный, прямой, с распятием. Не то, чтобы мастер делал, но для деревенской церкви в самый раз. На мгновение стало совестно — коль тут по деревне и впрямь морои ходят, то дела плохи, нельзя жителям без защиты оставаться. Но Марджи… Раду протянул руку к кресту, но ухватить так и не успел.