– Я хочу зайти! – воскликнула она, когда мы прошли мимо тату-салона.

Я был весьма не против. Это её заявление – оно выглядело весьма неожиданно. Даже спонтанно. Но я был ко всему готов в тот день, и потому, наверное, согласился.

Все-таки мы были слишком разные. Я – глубоко притаившись где-то в дальнем углу своей ракушки, очень недоверчиво смотрел на вещи вокруг себя, она – напротив. Как видите – для неё оказалось обычным делом зайти в тату-салон, и сделать себе пирсинг на языке, просто так. Не подготовившись к этому даже на самый мизерный процент. Она была такой. Надеюсь, она остается такой же и до сих пор, но не могу сказать этого точно. Смею только надеяться и верить.

Оставив у меня на коленях свою сумку и пластинку Нирваны, она ушла куда-то в дальний кабинет салона. Сидя на кожаном диване в холле, я внезапно заметил то, как сильно у меня расстегнута ширинка. Сразу стало не по себе. Видела ли она мой позор? Придала ли этому какой-то смысл? Возможно, она заметила, но не подала вида, считая мою ширинку неким вариантом вентиляции? Да – возможно. Это и вправду имело бы место быть, если бы только не двадцатиградусный мороз на улице. Плюс ветер. Плюс буран. И как я только не заметил…

Застегнув пресловутую ширинку, я посидел её немного, а потом она вернулась.

Молча выйдя из салона она, кажется, на минуту задумалась о чем-то важном. Я сфотографировал её. Не предупреждая, не придавая этому какое-то мнимое значение важности. Просто сфотографировал на память. Чтобы было о чем вспомнить. Теперь вот, уже не имея той фотографии, я все равно помню все в точности, как это было на самом деле. Я очень стараюсь вспомнить нашу встречу, чтобы забыть о той девушке навсегда.

Спустя какие-то пятнадцать-двадцать минут нашей, теперь уже безмолвной прогулки (у нее наверняка болел язык), мы подошли к её дому. Я выказал ей своё удовольствие, находится в столь чистом районе, а она улыбнулась. Что ей ещё оставалось.

– У меня здесь недалеко бабушка живет, – уточнил я, когда мы все ближе подходили к её подъезду. Какого черта, я вообще сморозил эту глупость? Не знаю. Вот не знаю, и все тут.

Мы так хорошо начали. Я так долго её ждал. 1800 секунд, на морозе в минут двадцать. Нет, я не жалуюсь. Я даже не обижаюсь. Да и на кого мне, собственно, обижаться? Разве что только на себя… да! Я обижаюсь на себя. Я обижаюсь на то, каким придурком я тогда был. Что я мог сделать тогда, будь во мне хоть капля той уверенности, что есть сейчас, по прошествии чуть больше, чем четырех лет.

Так или иначе, мы пришли. И вот она стоит в двери подъезда, а я стою собираясь с мыслями. Очень долго я проживал ту пару секунд, пока она смотрела мне в глаза. Я успел придумать себе кучу идиотских отмазок, а ещё больше – её отказов. В моих мыслях, она могла оттолкнуть меня, обозвать, хлопнуть дверью перед носом, обозвать, еще раз обозвать!

Прошла её пара секунд, а потом ещё. Только я собрался достать руки из карманов, обхватить её талию и поцеловать в губы, как подъездная дверь открылась. Девчонка, лет десяти, с двумя маленькими собачками вышла на очередную прогулку. Руки остались в карманах. Я не поцеловал её ни в губы, ни в шею, ни ещё куда бы то ни было. Я просто остался стоять, вкопанный в сугроб, позади самого себя, стоило ей разочарованно хлопнуть перед моим носом той злосчастной дверью.

– Извини, но у тебя все равно не было шансов! – отозвалась девчонка с собаками.

Я не ответил ничего. Прикусил язык, словно сделал пирсинг. Выплюнул кровь. Зашел в ближайший магазин и купил пачку сигарет. Закурил. Потушил сигарету о чью-то машину на дворовой парковке и ушел восвояси. Больше я её не видел. Мы не встречались. Навсегда остался в моей памяти только лишь запах её духов. По крайней мере, до этого момента.

На следующий день, я не смог не написать ей. Мне было обидно. Обидно, и очень стыдно. Она видела мой стыд – тогда у подъезда. Видела мою нерешительность. Я вызвал в ней чувство отвращение. Кто вообще захочет поцеловать прокаженного неудачника, типа меня, который не может решиться даже не пустяшный поцелуй. Или так о себе думал только я? Быть может, она даже не заметила в моих глазах того ужаса и страха? Быть может, она до сих пор, даже спустя целую ночь, думала обо мне иначе? Ох, как я надеялся на подобный исход. Конечно, думать о том, чтобы она винила себя за то, что увидев мою нерешительность, сама не поцеловала меня – было верном идиотизма и эгоизма, но не вините меня строго. Мне было только восемнадцать лет. Я должен был с ней поговорить как можно скорее…

– Ты сегодня немногословна… – заметил я, пытаясь развести её хотя бы на пару смайликов в чате.

– Да как обычно, – холодно написала она, спустя мгновенье, словно отправила мне копию написанной ранее строчки.

Я решил пойти ва-банк.

– Ты не знаешь, что вчера произошло?

– Ты подарил мне пластинку, я сделала себе пирсинг, а потом ты проводил меня домой.

Кажется – это была пустая затея.

– Кстати, как твой пирсинг? – попытался я перевести тему.

– Кстати, выпал.

– О, как! И сколько было крови?

– Много. И ощущение, словно я глотнула гранатовый сок, а выплюнула кровавую мэри.

– Звучит неплохо…

– А к чему ты спросил про вчера?

В моем мозгу хаотично появилась куча ответов, но утром прилив крови к мозгу был недостаточно велик, поэтому я написал:

– Да так… думал, что может быть, мне не показалось…

Внезапно я почувствовал как к горлу подступила рвота. Это все нервы. Я не спал целую ночь. Лег в семь утра, проснулся в девятом часу, а теперь, почувствовал едкий привкус органики.

Выбежав в туалет, я выпустил все, что копилось во мне со вчерашнего завтрака. Больше я ничего не ел. Что-то оранжевое, с кусочками бананов. Или то были не бананы вовсе. Не знаю. Выглядели они, в любом случае, противно. Приобняв унитаз, я просидел в туалете около пяти минут. Пять минут беспрерывной рвоты. Я такое навряд ли забуду. До сих пор во рту этот ужасный привкус. Когда я вернулся, она была оффлайн. «Была шестнадцать минут назад» – вот и поговорили.

Она написала ближе к вечеру. Написала мне сама, когда я собирался с мыслями о новой главы для тогдашнего рассказа. Это не столь важно.

– У меня есть парень, – написала она.

Меня охватила странная буря эмоций. Я оказался подавлен, удивлен, оскорблен, унижен, снова подавлен и в конце концов – разбит.

– И что мы будем с этим делать? – спросил я, в надежде получить искомый шанс.

– Чего? – явно удивилась она. – Понятия не имею. Я не знаю, что ТЫ будешь с этим делать. Просто, прими как факт.

– И все? Вот так просто…

Какого черта я с ней гулял? Без шапки, без шарфа, даже без чертовых перчаток. Рисковал подхватить туберкулез, менингит, остеохондроз, гематомы головного мозга, раковую опухоль в области, не застегнутой ширинки, да что угодно, ёб твою мать! И все это только ради того, чтобы упустив свой шанс, без права на второй, прочитать на мониторе это их бабское, ебанутое: «У меня есть парень».

– Ты очень хороший человек! – написала она, пока я возмущался о посягательстве на своё итак неслабо подкошенное эго. – Ты хороший писатель. У тебя есть потенциал. Ты пишешь интересные вещи, пишешь то, что видишь, или видел. Твоя биография очень интересна мне, как и ты сам, но моё сердце занято. Не пойми меня не правильно, я хочу чтобы мы остались друзьями, просто усвой то, что мы с тобой никогда не будем вместе.

Я постарался сформулировать свой ответ так, чтобы показать ей то, как её слова не помогают ситуации, но она стараться сделать все как можно лучше. Короче говоря – я хотел выпендриваться на лаврах униженного и оскорбленного. Не самая почетная роль, как и мои действия в ней, но все было так, как было на самом деле.

Меня прошиб пот. Снова заурчал живот, но блевать было нечем, а потому я просто корчился от боли, выдавая на полу крики, похожие за зов лягушки: «Ква-а-а-а…» – издавал я истошный крик.