— Тогда откуда человеку взять силы, если ему никогда не дозволялось стать счастливым? — спросил Парнелл. — И веру в то, что жизнь стоит прожить?

— Не знаю, — пожала плечами Мадлен. — Вы о своей сестре говорите? Мне кажется, она сильная личность и не разделяет вашего цинизма. Она может быть счастлива. Эдмунд сумеет сделать ее счастливой.

Парнелл остановился и оглянулся. Они уже практически дошли до долины. Мадлен тоже обернулась. Александра с ее братом спустились на берег, но стояли у подножия утеса и не двигались с места.

— Может, и так, — отозвался Джеймс Парнелл. — Надеюсь, что вы правы. Может, в мире действительно есть справедливость. Я поверю в это, если Алекс станет счастливой.

Они ступили наконец на траву, и Мадлен встряхнула юбки. Песка почти не оказалось, пляж был мокрым и твердым.

— Вы не в меру жалеете себя. Полагаю, у вас с Александрой было трудное детство, вас воспитывали в немыслимой строгости. И вы видели мало счастья. Но сейчас-то вы живете. И вы все еще молоды. Вы сможете стать счастливыми, если захотите и постараетесь. Но вы, мистер Парнелл, так привыкли жалеть себя, что сами обрекли себя на мучения и невзгоды. Не могли же вы, в самом деле, столько выстрадать меньше чем за тридцать лет!

Какая грубая и невоспитанная речь! В подобном духе она могла разговаривать, например, с Домиником, не опасаясь обидеть. Но с посторонним человеком так не говорят. И она бы никогда не позволила себе ничего подобного, если бы до сих пор не злилась па то, что ей пришлось провести такое прекрасное утро в неприятной компании.

Парнелл ничего не ответил, и она с опаской взглянула на него. Мадлен уже приготовилась было извиниться перед ним, но слова застряли у нее в горле, стоило ей увидеть выражение его лица. Слава Богу, он смотрел вперед. Каждый мускул напряжен, в черных глазах полыхает ярость.

— Что вы знаете о моей жизни, о моем прошлом? — спокойно начал он, и это спокойствие напугало ее куда сильнее, чем открытая ярость. Он еле сдерживал себя — это было видно. — Только человек глупый и начисто лишенный воображения может заявить, что его собеседник не мог выстрадать слишком много, поскольку ему еще нет тридцати и он все еще жив. Вам ничего не известно о моей жизни. Ничего!

Мадлен пришлось прибавить шагу, чтобы поспевать за ним. Она даже не могла разозлиться на Парнелла за этот выпад и подобное суждение о ее характере. Как будто она заслужила и то и другое.

— Вы правы. Глупо утверждать подобные вещи. Я просто хотела сказать, что жизнь такова, какой мы ее делаем. Нельзя жить прошлым, каким бы ужасным оно ни было. Жизнь надо прожить. И вас, и меня еще многое ждёт впереди. Разве правильно отказываться от будущего? Это же ниспосланный нам дар!

— Дар? — резко обернулся он, в голосе его звучало презрение. — И кто же, позвольте спросить, даритель? Бог? Если бы он действительно существовал, я бросил бы этот дар ему в лицо. Вы неисправимый романтик.

— И поэтому меня можно унижать и обращаться со мной, словно я мерзкий никчемный червяк, ползающий у ваших ног? — Гнев снова пришел на выручку Мадлен. — Уж лучше быть романтиком, чем циником, сэр. Кто из двоих более счастлив, позвольте спросить? А вы к тому же атеист, насколько я понимаю. В таком случае мне действительно очень вас жаль. Теперь понятно, почему вы так относитесь к жизни. У кого нет Бога в душе, у того нет и надежды.

Парнелл рассмеялся, но в смехе его не было ни радости, ни веселья.

— Еще одна цитата из проповедей вашего брата? — спросил он. — Интересно, у вас собственные мысли вообще имеются?

— Это уж слишком, сэр! — Мадлен остановилась и кинула на него испепеляющий взгляд. — Мне кажется, вы обязаны извиниться.

Он тоже остановился и взглянул на нее сверху вниз, в глазах — ледяная стужа.

— Давайте по порядку, — с издевкой произнес Парнелл. — Я кланяюсь. Так? Затем говорю, что, если я вдруг задел вашу нежную женскую натуру, пусть у меня вырвут мой язык. Или вы предпочитаете обойтись без театральных жестов? Мне очень жаль. Похоже, я позволил себе обидное высказывание по поводу ваших умственных способностей.

Мадлен нахмурилась. Она готова была вот-вот заплакать, но не хотела показывать ему, насколько сильно задели ее эти слова. Она ни за что на свете не доставит ему такого удовольствия.

— Почему вы ненавидите меня? — спросила она. Он раздраженно отмахнулся от нее и продолжил путь.

— Опять театр. Хотите, чтобы я упал перед вами на колени?

— Вы ненавидите меня. Я не просто не нравлюсь вам, нет! И это не простое презрение к глупой дурочке. Вы меня ненавидите!

— Чушь! — возразил он ей. — Человек способен ненавидеть только тех, кто в той или иной степени дорог ему. И чем же вы дороги мне, скажите на милость? Вы — сестра будущего мужа Алекс. Мы просто обязаны находиться в компании друг друга, так будет и впредь. Ни вы, ни я не испытываем по этому поводу никакой радости. Мы не нравимся друг другу. Но это еще не причина лезть в душу, вам так не кажется? Давайте же будем вести себя как цивилизованные люди и придерживаться нейтральных тем разговора.

— Ага, давайте, — передразнила его Мадлен. — Замечательная идея, а главное, такая свежая! Между прочим, я постоянно из кожи вон лезу, стараясь найти тему для беседы, однако вынуждена нести бремя разговора практически в одиночку. Моих тем вы не поддерживаете и своих тоже не предлагаете.

Парнелл снова остановился и опять посмотрел на нее сверху вниз, на лице — непроницаемая маска.

— Возьмите меня под руку, — неожиданно предложил он. — Сколько нам еще вести беседу? Около мили, да? Я поведаю вам о своих школьных годах, согласны? А если у меня кончатся забавные истории на эту тему, что ж, перейдем к двум годам обучения в университете. Вы можете вставлять в нужном месте «Неужели?» или «В самом деле?» или «Как здорово!», если захотите, конечно. Больше от вас ничего не требуется, можете полностью расслабиться. На этот раз я буду развлекать вас.

Мадлен просверлила его взглядом, мстительно просунула свою руку под его локоть, и они тронулись в путь. Джеймс Парнелл начал свой монолог.

Тропа казалась очень опасной. Поверхность скалы, которой касалось плечо Александры, была теплой, тропинка под ногами — твердой. Но отвесный обрыв в конце тропинки, довольно крутой спуск, ветер в лицо, пытающийся сорвать шляпку и путающийся в юбке, сверкающая в лучах солнца далеко внизу поверхность воды, крики чаек, которые кружили вокруг них и время от времени падали стрелой в воду, — все это завораживало и волновало кровь.

Сердце неистово колотилось в груди. Ничего подобного ей не приходилось раньше испытывать. Александра знала, что смотреть вниз ни в коем случае нельзя, голова может закружиться. Лорд Эмберли предупредил ее, она и сама прекрасно это понимала. Но в силах ли человек устоять перед подобным соблазном? Полоса прилива тянулась на многие мили, постоянно накатывая на песок белыми барашками. Прямо у них под ногами выгнулась дугой золотая полоска пляжа. Сколько же раз она останавливалась, чтобы вобрать в себя всю эту красоту? Ведь это счастье может уже никогда не повториться.

Весь путь Александра послушно держалась за руку лорда Эмберли. Но ее не пугали ни его прикосновение, ни его близость. Напротив, и то и другое придавало ей уверенности в себе и окутывало ощущением безопасности. Кроме того, он не сделал ни одной попытки ворваться в ее мысли и чувства. Он молчал, шел вперед, когда шла она, и останавливался, когда останавливалась она. Похоже, он понимал ее. И даже разделял ее желание насладиться тишиной.

Лорд Эмберли впервые заговорил, когда они подошли к широкому выступу, что на полпути к берегу.

— Мадлен и ваш брат уже спустились, — сказал он. — Это ничего, что мы так сильно от них отстали?

— Ничего, — ответила Александра. — Мне не хочется торопиться. Вот бы этот спуск никогда не кончился! — Она закрыла глаза и подставила лицо ветру. Потом виновато поглядела на графа. — Но вам, наверное, надо поскорее вернуться домой. Вас работа ждет.