- Как тебе это сейчас, скороспелка? Нет, не раскрывай рта. И глаз пока не раскрывай этак возмущённо, наоборот, зажмурься. Думай. И как только придёт в голову нечто без оттенка явной чепухи - валяй.

- Чепуха - признак правильного мозгового штурма, - пробормотала я.

- Вот и оставь сей штурм унд дранг при себе, - ответила моя тогдашняя наставница. - Бурей и натиском в шиллеровском духе ничего стоящего не преодолеешь - тут не запад, восток нужен.

В свете динанской географии стороны света меняются местами, но метафора есть метафора и касается лишь образа мысли.

("А теперь и в самом деле помолчим - имеем право, как говорится. Пусть парни ловят не фактуру, но запах. Потому что я в конце концов произнесла:

- Никто не упоминает, как ход в шаре был проделан. Если шар был сложен из двух половин, тогда ещё понятно: протравлен или выточен алмазом до склеивания. Если, когда выдували, вложили тугоплавкую проволоку и потом выдернули... Если капнули плавиковой кислотой... Нет, не получается. Проволока порвётся или перегорит, кислота протечёт боком.

- Наплюй, - отозвалась Диамис. - Технолог из тебя никакой. Не изобретай лампочки накаливания в энном веке до нашей эры. Первая догадка верна, остальное - белый шум. Или там дым. Разноцветный. Ну?

- Кто прошёл толщу впервые, тот может с успехом странствовать до бесконечности, - вдруг ответила я. - Правильный вопрос уже заключает в себе ответ. Остальное неважно.

- Браво, - ответила она без такого уж восторга. - Отыскала свой модус операнди".)

- А что вы там делали, в большущей стеклянной головоломке? - спросил Рене. - Вместе держались? У вас там хоть был проводник?

- Сверхпроводник, - хихикнул Дезире. - Ты бы ещё спросил, вышла ли наша инэни оттуда или осталась внутри.

("Этот явно умнее своего напарника. Неудивительно для кошачьей натуры. Хотя человечий пёсик, возможно, лучше притворяется. Что скажу им вслух? В какой-то мере я и осталась в стеклянном дворце, чисто технически - и не только - это было единое сооружение, стоящее на природном базальтовом постаменте. Потому что сквозь твоё тело сразу начало идти чистое знание, никак не выраженное в звуках и знаках, отделяя тебя от других, обволакивая и проницая насквозь, и нельзя было говорить о тебе и мне. Знание - это и был материал башен. Знание нужно было принять как себя, стать им - но ты мог взять лишь то, что тебе предназначено, и не более. Когда тебе становилось невмоготу, стены исторгали тебя наружу. Я сделалась и знанием, и зданием, но Вард-ад-Дуньа со всеми своими чудесами возвышается в точности там, где была".)

- Огромная радость и страшное напряжение, - сказала Та-Циан наконец. - Мистик описал бы это как встречу с божеством, только к происходящему был совсем другой ключ. Зрелище для всего тела. Современный человек скажет - информация, но у него не появится мысли о том, что чистая информация есть наиреальнейшее в мире, realiora. Раньше моё "я" было отчасти риторическим: имелся в виду некий обобщённый ученик. Конкретно мне, именно той, что носила имя Таригат, удавалось в известной мере держать полученное знание в отдалении от себя: тем и спасалась. В конце концов, я была из рода Тергов.

("Многозначительная обмолвка. Возможно, напрасная. Во всяком случае, не стоило бы так акцентировать насчёт рода, а не служения".)

Надо пояснить, что конкретно происходило со мной. В голову вкладывались не сами мысли и факты, но многофакторный, многофактурный ключ к тому неясному, что их воспринимает и производит внутри самого человека: к корню, истоку, типу и форме мышления. То есть каждая беспризорная деталь попадала на заранее приготовленное место, подвергалась обработке и осваивалась. Будто ты заранее знал, что чего стоит, а не выводил это путём индукции. От рождения имел живое чувство мироздания. Или - уже давно знал, и теперь это знание раз от разу проявлялось и закреплялось.

В Сухой Степи я уже начала чувствовать, что события моей жизни как бы подстраиваются под меня, чтобы подхватить. Если я отказывалась от воли, то начинала чувствовать некие токи и пределы и следовать им.

- Река, - тихо ответил Дезире. - Вы сравнивали.

- Да, именно. Только сильнее, отчётливей. И теперь я по вечерам размышляла: не только над вереницей совпадений, не такой уж и удивительной, - над самим эроским образом жизни. Ведь жить в нашем кочевье было, не в пример иным местам, легко. Любое умение ложилось прямо в руки. Ни разу нам не приходилось разбираться с сапной лошадью. Ягнята рождались и росли крепенькими, волк, если его не удавалось отогнать, никогда не резал больше одной овцы, и то в чём-то ущербной. Разумеется, он такой не выбирал - получалось натуральным образом.

В тех местах, где расчищали делянки и сажали какой-нибудь злак, его не забивало пыреем, не гнездилась на нём и спорынья - казалось даже, что если вдруг попадалась, то ради того, чтобы из неё сделали лекарство. Но и дикорастущей красоты и полезности колыхалось целое море - рви не хочу. Ни о каких "Красных книгах" тамошние девочки-сборщицы не слыхивали. Отблески сей благодати накрывали и Динан, так что непросто было отделить один образ существования от другого; это здесь, в Рутении, я почувствовала сплошной мрак. Говорю не о политике.

В результате у моих степняков было время творить красоту и обряды. Не знаю, задумывались ли вы о том, почему старинные крестьянские и ремесленные изделия так совершенны. Зачем форму любого, самого утилитарного предмета выверяли и шлифовали годами, покрывали резьбой, полной гармонии тайных смыслов, передавали из поколения в поколение?

Предки так молились.

На последних словах Та-Циан изобразила улыбку.

- Уверена, что вы читали: если не Библию и не святоотеческое, то истории, рассказанные Морисом Дрюоном. Почему лилиям негоже прясть?

- Лилии - старинный французский герб, - ответил Дезире. - Салический закон запрещал женщинам королевского рода править иначе, чем через сыновей.

- Но это пошло из писаний, - уточнил Рене. - Я не знаю дословно, примерно так: "Посмотрите на лилии полевые, они не трудятся, не прядут, но и Соломон во всей славе своей не облекался в такие прекрасные одежды".

- Откровенная проповедь тунеядства, - довольно хмыкнула Та-Циан, - которую все толкователи стремятся превратить в нечто удобоваримое. Однако в Дни Хрусталя - так мы их тогда назвали - мне пришла в голову этакая лесенка сомнительных максим.

Труд - тупое рабство. В идеале человек должен не трудиться, но конкретно мыслить реалии. Рука - лишь служанка мозга.

Труд - великое отчуждение результатов от самого труженика. Чем дальше, тем меньше можно пощупать результат, из вещей пропадает душа, а время от работы до работы поневоле заполняется тупым убийством времени.

Труд - наглое вымогательство. Человеку и без того дано многое, однако он считает своим долгом расширяться сквозь все поставленные бытием пределы. Этакая дрозофила Господа Бога.

Труд - бездумное насилие над миром и природой. Оттого оно и возвращается к тому, кто его применяет, и социум не может обойтись без того, чтобы человек не истреблял человека. Мечта о мире, если вдуматься, лишь дразнит своим воплощением.

Человек, настаивающий на своём главенстве, идёт поперёк течения, и то, что его окружает, сопротивляется, вместо того, чтобы подхватить течением. Это исток любой войны.

Всю Великую Европеоидную Цивилизацию можно описать с помощью трёхсловного трюизма: родись - трудись - умри. Не помогают никакие ссылки на юбилейный год, загодя повышающий плодородие вдвое, и никакие запреты на субботники с воскресниками - ведь оттого, что гражданин корячится на себя, а не на чужого парня, мало что меняется в окружающей среде. Мельтешение мелких жизней - горсть пятаков, на которые мы разменяли червонец вечной жизни, да ещё приплатили кое-что сверху: наш страх и трепет перед неизвестным. Смерть - ну что же: самое лучшее, что о ней можно сказать, - она не то, что о ней думают. Возможно, это подобие переплавки в тигле: родись более удачным. Существует два вида бессмертия: рода и личности. На самом деле выбора нет - человек выбирает не себя, а род. То есть смертных детей, да побольше.