Время от времени мы перебирались через высокий порог и проводили в такой башенке, низкой, с едва намеченным зародышем крыши в виде карниза, около суток - я не хотела тратить силы непонятно на что. С остальным миром мы тоже ладили, даже когда совсем исчезали деревья. Там, где вода протекала близко от поверхности, трава была чуть более влажной по виду, съедобные корни отличались от ядовитых более тусклым цветом листвы, созревшие плоды чуть просвечивали на солнце. Возможно, я всего-навсего приспособилась, это всегда получалось у меня неплохо, только на сей раз я чувствовала некие эмоции, токи, что исходили от окружающего. "Кажется, необходимо хорошенько побуянить в жизни, чтобы получить право смириться и радостно принять то, что сулит иной путь", - так подвела я итог, чётко проговаривая в душе каждый звук. Обычные мысли ведь скорей аморфны...
Ну и вот. Однажды посреди равнин я увидела каменный купол, широкий в основании. Дверной проём приветливо зиял, но своды были сплочены так, что никому и ничему было оттуда не проникнуть. Внутри оказалось довольно чисто: за время пути я прониклась мыслью, что животные соблюдают некий договор с человеком и не занимают его место даже спустя сколько-то времени. А самое главное и удивительное - вокруг росли деревца с гибкими ветвями, узкой и как бы покрытой пыльным налётом листвой: такие часто вырастали неподалёку от воды. Подойдя ближе, я разглядела бутоны, такие же сизые и невзрачные, как листья, но готовые зацвести.
- Давай останемся здесь на некоторое время, - сказала я дочери, висевшей у меня на груди. - Жаль ломать на дверную плетёнку этот гибрид лоха и бобовника, но его не так уж мало. Может быть, до холодов придумаем что получше - если минует нас гибель от жары.
Оказалось достаточным проредить заросли, освобождая от сухих веток, чтобы открылся колодезь - яма с мутной водицей, которая, стоило копнуть лопаткой раз-другой, забурлила и закрутилась, почти достигая краёв. Мне не раз приходилось обмакивать в такую жижу тряпки, выкручивать в бурдюк и наполнять самодельное ведро. Только что из палого корья не получалось ничего долговечного.
Потом я поискала съедобных луковиц и корней - обычно мне хватало полной горсти, чтобы наесться самой и напоить дочку. Разожгла костёр из сушняка и на всякий случай прокалила над ним тряпки. Они поистрепались, но не так уж сильно: ткань я заранее испытала на трение и разрыв, длинные лоскутья кое-как пораздёргала на нитки, а иголки здесь торчали из каждого куста. Впрочем, и в ножнах кинжала, как я обнаружила, было спрятано неплохое шило.
На следующий день я прикинула, сколько сусликов и тушканчиков надо освободить от шкурок и распялить оные на сушильных рамках из прутьев, чтобы смастерить откидную дверь. Выходило, что около сотни - это при том, что в день я позволяла себе не более одного экземпляра. Для быстрейшего достижения цели можно было сделать лук с тетивой, ссученной из моих волос, но было жаль и косы, и антилопы. Стада сайгаков и джейранов нам попадались нередко, но подходить ближе не собирались: я еле могла отличить одних от других благодаря повадке.
Но верный путь и правильное поведение вознаграждаются...
Мальчишки дружно хихикнули, таким образом дав о себе знать.
- А, я уж думала, что вас нет в живых, так увлеклась своей робинзонадой, - проговорила Та-Циан. - На самом деле всё просто, как в сказании о Мерлине и хрустальном гроте. Не так давно здесь жил отшельник, и когда он умер, кочевники, проходя со стадами, всякий раз навещали место, где обитала тень его души. Нет, похоронили его не здесь и, как я думаю, по обряду огнепоклонников. Я поискала могилу, но не нашла: зато обнаружила подобие жертвенника, откуда позаимствовала чашку из половины кокоса, перевёрнутую вверх дном. Почистила и утвердила в правильном положении.
На следующее утро сизый миндаль зацвёл, дружно и сразу. Все кусты, а из-за лёгкого ветерка - вся земля под кустами покрылись нежным розовым цветом.
Теперь я отрину поэзию и дам описание реальной жизни. Даже не описание, но разъяснение происходящего с точки зрения социума: то, что было бы само по себе занятием нудным и неблагодарным.
Дальние миражи приблизились. Один из них был овечьим стадом, другой - подобием кошары, но не целиком глинобитной, а в виде скопления шатров. На юге Эдина их соединяют, размыкая часть решёток, служащих остовом, и по-иному соединяя войлочные и кожаные покрышки.
Я никогда особо не скрывалась по пути, а тут и вовсе перестала. Когда я возилась по хозяйству, Раима висела в особом мешке у меня за спиной. Желая покормить, я брала её на руки, для путешествий перекидывала мешок на грудь, отдыхая - выпускала дочку поиграть на земле под строгим присмотром. Мне не так уж хотелось, чтобы видели, до чего она резво бегает.
Да, конечно. Мы оказались под прицелом множества глаз, хотя большая часть принадлежала овцам и собакам. Сыны и дочери степей умеют отлично сливаться с природой хоть днём, хоть ночью, им без разницы. Я так и не увидела, кто клал в чашу и около чаши подаяние.
А было там многое из того, в чём мы обе нуждались: лохматый ковёр в количестве одной штуки, поношенная одежда и одеяла, сушёная баранина и конина в тонких ломтях, сыр, кислое молоко всех степеней брожения и перегонки: слабое - пить, крепким - обтираться от заразы. Пшеничный хлеб там тоже ели, но я, при моей недоказанной святости, могла рассчитывать лишь на корки и объедки от пирожного.
Весна увядала от лихорадки, которая забирала всё круче. Ночами мы с дочкой набрасывали на себя всю одежду и не тушили огня, разожжённого посреди жилого купола, днём почти не показывали носа наружу. А если я всё же выходила, то укутавшись в толстенный халат, чтобы сохранить внутри него нормальную температуру тела. Только меня, видимо, всё равно разглядели в мельчайших подробностях. Возможно, составили как мозаику, потому что обтиралась и ополаскивалась целиком я не иначе как внутри дома.
И вот на стыке жары вообще и жары невыносимой ко мне явилась своего рода делегация. Двое пеших то ли пастухов, то ли воинов в кольчугах и с посохами, закрученными наверху не хуже епископских, вели под уздцы белую кобылу. Верхом на кобыле восседала женщина, с ног до головы укутанная в шелка: снизу показывались концы шаровар и носки башмачков, сверху - высокое очелье венца, который придерживал волосы под широким головным покрывалом. По мере приближения процессии всё это переливалось и шелестело всё сильнее.
Я стала в дверях, на всякий случай загораживая собой видимое пространство дома. Впрочем, Раима либо притворилась спящей, либо в самом деле спала, невинно посапывая носиком.
Женщина сошла с седла при бережной поддержке спутников и направилась к дому. Став лицом к лицу со мной, она откинула покрывало с лица и оказалась очень молодой и смугленькой шатенкой: только глаза были необычно голубые для такой масти.
- Я Дзерен, - представилась она. - Позволено ли мне узнать имя уважаемой пришелицы?
Такой оборот дел я предвидела и давно выбрала себе псевдоним, созвучный с одним из настоящих имён. Придуманная кличка должна выскакивать из тебя как автомат, и не дай боги песков тебе сбиться. К тому же в этом сочетании звуков не один смысл: и клинок, и жрица, и... Шариат-хакикат-тарикат знаешь, Рень? Три пути следования в суфизме?
- В иных краях меня звали Таригат, - ответила я, пропуская красавицу в дверной проём и одновременно указывая на охапку тряпья. Женщина сбросила дорогую шелуху и опустилась на лохмотья изысканным движением, я рухнула напротив.
Потом мы скрестили ноги и языки в самой изысканной восточной манере.
Бессмысленно пытаться передать все извивы нашей беседы, потому что я их не запомнила. Скажу только, что владела классической литературой я хорошо, а моя гостья - виртуозно. Также меня сразу начали душить мои суконные покрышки. Её же собственные хлопок и атлас представляли собой идеальную теплозащиту, отточенную веками, - возможно, даже тысячелетиями. Свободный чехол наподобие турецкого чаршафа (широкая туника с воротом-капюшоном плюс широченная юбка с перехватом между ног) прятал под собой нечто вроде изящного казакина и узких штанов, заправленных в невысокие сапожки.
