Тогда он поднял голову и глянул прямо:
- Негоже молиться о том, чтобы обнесло чашей на пиру. Если ты оставишь мне жизнь, она будет принадлежать одной тебе. Но не думай, что я буду благословлять тебя за дар. Такого ты от меня добивалась? Это хороший ответ?
Я лишь кивнула и продолжила:
- - Лет пять назад тебя прочили в легены. Ты не захотел тогда: "Королём быть не хочу, герцогом не соблаговолю. Я Волк". Но сейчас - бери. Это сделается быстро: в ритме форс-мажора.
- Кто придумал - ты или они?
- Лишний вопрос.
Уклончиво, как у нас любят. Как ты мог подумать? Да, я.
Он оценил.
- Бьюсь о заклад, что душа Кергелена при сем возликовала. Надо же - преступник сам себя обвиняет, сам защищает, сам приговаривает, а остальные только смотрят, до чего ловко у него получается.
- Я смотреть не собираюсь, - отозвалась я в прежнем духе. Поди пойми - захочу участвовать по-настоящему и наравне со всеми - или устранюсь.
Но я ведь была магистр. Меня больно поддели этим "для чести", то бишь намекнули, что почёт почётом, неприкасаемость - неприкасаемостью, а решать предстоит не мне.
Описать вам обряд? Он не был таким, как когда хотят устроить торжество по всей форме. Не вполне настоящим, но всё-таки со всеми правами истинного.
Как мы все были одеты? Никого это не волновало, но мы всё-таки соблюли обычай. Пока ехали-собирались, одежда сильно пропахла дорогой, было не оттереть, в отличие от тела. А в резиденции каждого ждал "легенский строй", в своё время сшитый по фигуре: складчатая белая рубаха до полу, нечто вроде шаровар или хакама из того же материала, очень тонкого, чёрное атласное платье или тонкий кафтан с широкими откидными рукавами поверх узких белых и такой длины, что понизу едва виднеется подол нижнего платья. На кафтане мужчины носят широкий пояс и на нём шпагу или саблю, женщины - своего рода ожерелье с кинжалом или стилетом. Поверх всего накидывается кожаная мантия с прорезями для рук и капюшоном, по обводам вся в вышивке. У легенов она тоже чёрная или тёмная, а вот какая положена мне - я так и не удосужилась выяснить. Нусутх.
- А? - переспросил Рене.
- Ерунда. Хавэл. Прах и пепел.
Значит, говорю дальше. Совет обычно располагается рядом со статуями, почти под световым колодцем, но вот хоть убейте, не помню, был он тогда открыт или нет. Никто не поднимал глаз и тем более не задирал головы: хотя смутная голубоватая фосфоресценция мерцала под сводами.
Стол, за которым усаживаются легены, приносят в Зал Статуй по частям вместе с креслами. Это не круглый стол короля Артура, но скорее древесный лист - рябины, ясеня и тому подобного. Нет, пожалуй, дуба: широкий овал рассечен глубокими вырезами по краю и швами на месте прожилок, а короткие перемычки и шипы, которыми он соединён, почти незаметны. Однако места председателя и того, кто "отвечает последним" выделены и находятся на концах длинной оси или ости.
Почёт нам был оказан: меня усадили во главе, его там, откуда обычно у листа растёт черенок. Оба мы были без почётного оружия.
И вот что ещё: Джен сразу снял и положил кольцо власти далеко перед собой. Это не значило, как у Диамис, что он просит у легенов разрешения уйти: так освящают силт, когда его владельцу даруют более высокий пост. Но в таком случае рядом должно быть его оружие.
За то время, пока его несли и выкладывали, я, кажется, спала с тела настолько, что могла бы легко снять и собственный перстень.
А когда разглядела саблю, предположение стало уверенностью.
Богатые ножны, тусклое серебро наполовину выдвинутого клинка, гарда в виде плоской чаши украшена рельефными фигурками танцовщиц, длинная рукоять вмещает поперёк полторы мужских и две узких девичьих ладони...
Легены проникли в мой эдинерский дом и забрали Тергату.
Можно было тряхнуть кистью руки - и моё воплощённое магистерство покатилось бы по столешнице и дотронулось до лезвия крошечным щитом. Почти символ. Впрочем, несостоявшийся.
Та-Циан замолчала.
- А о чём там говорили? - ввернул своё любопытный Дезире.
- Это не разговор, мальчик. Даже не как тогда со мной. Так как надо было не ввести в ближний круг, не поднять, а по сути лишь утвердить на высоте, Джена по всей форме привели к присяге. С доманов ничего подобного не требуют, хотя они произносят нечто похожее и ведут себя так, будто их клятва - это наглухо склёпанный пояс. Да, точный текст... Его я, конечно, помню. "Вяжу себя клятвой и окружаю словом". Это обыкновенный зачин, который говорят, приняв оружие на раскрытые ладони. "Обещаю - по мере сил моих и сверх земных сил моих - держать древний закон прямо и землю мою в целости. Соблюдать то, что должно свершиться, и отсекать уклонения. Да не будет мне в моих делах весов более точных и судьи более сурового, нежели честь моя и моя совесть. Но ежели изменю себе или не в силах буду свершать должное, да обернётся против меня мой клинок, на котором даю сие ручательство".
А далее полагалось бы одному из легенов опоясать нового собрата мечом, вернее, поясом с уже подвешенной к нему саблей, или самому собрату принять её из рук и прицепить к кушаку. И потом только надеть силт на средний палец правой руки. Каорен, которому поручили действо, сделал только второе. Тергату оставили лежать - до завтра.
Халиф на час. Воспользоваться своей властью-однодневкой он мог бы, ему, безусловно, такое позволят, но это не к лицу тому, кто от рождения несёт свою гордость как боевой штандарт.
И снова был вечер с обилием рукотворных огней. И вновь - ночь, неотличимая от здешнего дня. Мы были под стражей, но в наши дела она не вмешивалась; одиноки, но рядом. Не спрашивали друг друга - что с кем будет после того, что неотвратимо. Но и так понимали: кто не делится властью, принимает на себя полноту ответственности. Кто тщился проложить русло широкой реки, но кончил тем, что еле удержал в своей ладони исток, не достоин ни милости, ни пощады.
- Как-то это не по-человечески, - пробормотал Рене, светлый мальчик.
- Если смотреть с точки зрения Рутена, "это" кажется фабрикацией обвинения, возведением напраслины и так далее, - заметила Та-Циан. - Только вот в Динане лишь подобными вещами и живы. Сплошная и предельная искренность. Никакой лжи, никакого поклёпа, всё на... как его? Чистом сливочном масле. Здесь давно так не говорят, а масла такого и вовсе не пробовали.
Так вот, я спросила:
- Как думаешь, после оглашения приговора тебя уведут сразу или промедлят?
- Думаю, заберут без запинки, - ответил Джен. - Свобода мне ни при каком раскладе не светит. Имею в виду телесную.
- Тогда скажи теперь. Между нами чисто? Есть у меня какие-либо долги перед тобой?
- Я хотел от тебя дочь, - ответил он, подумав. - Наверное, и ты сама её пожелала, но от головного хотения у таких, как ты, зачинаются лишь сыновья-смертники, и чтобы выжить, ему пришлось обрядиться ею. Девочка же, рождённая наперекор природе, сделалась чёрной дырой, которая исказила ткань мира. И всё стало туда втягиваться. Думаю, напрасно я так сделал. И кому, как не мне, лечь пластырем поперёк образовавшейся прорехи. Только вот я остался тем, кем и был, и одержим прежними похотями.
Я поняла, что он имеет в виду. Выигрыш в давнем состязании. Смерть от моей руки и дитя от моих чресел. Первое не осуществилось, второе медлило - его пришлось накликать на себя. А третьим была моя месть.
Три слагаемых рока по имени Тергата. Напыщенно до крайности.
Я молчала.
- Знаешь? Сыграй со мной в ту давнюю игру, - пробормотал Джен. - Амазонка и взятый с бою пленник.
Нет, ничего такого криминального. Да ведь и в те лихие мои годы согласие присутствовало. Несмотря на тотальное молчание жертвы. На ритуальную грубость моих парней, которые готовили добычу к закланию. На то, что никакой клятвы не давали ни я, ни мой нечаянный любовник. Он мог украсть оружие или попробовать убить меня голыми руками. Я... да не надо притворяться глупцами, дети мои. Мы не могли возить за собой зряшных едоков, а стать одним из моих людей и воевать против прежних товарищей обе стороны, его и моя, считали верхом подлости.
