Вот эта игра в поддавки как раз и была тем неведомым шансом, которого я дожидалась, бредя по узким тропам Лэна...
Однако прежде чем согласиться, я спросила:
- Сэн Верховный, скажите как родич родичке: вся эта катавасия с тягомотиной вам необходимы? В том смысле, что званых попировать на лэн-дарханской скатерти оказалось маловато и стоило бы поговорить с незваными?
А спросила я потому, что мой полк ославили бандой и что, собственно, ни в регулярных войсках, ни в разбросанных по горам отрядах, ни в самом Братстве Зеркала не наблюдалось единодушия. Динан твёрдую руку не жалует и не продаст свою волю ни за какие коврижки с пряниками. Так что с рекрутами и кандидатами в смертники у многоуважаемых Лона с Марэмом ожидался напряг.
И крыть мои козыри им было нечем. Так что ответ мне был дан утвердительный. В том плане, что да, вы необходимы до чёртиков.
- Тогда я выставляю условия. Мне как атаману - звание генерал-полковника регулярной армии, простым полковником меня и без того именуют. Также возможность набирать вольных охотников - в смысле партизан или народных ополченцев. Корсарский патент своего рода, только что сухопутный. Мне как некоему подобию дипломата - право в экстренной ситуации принимать решения по Лэн-Дархану без согласования со Ставкой.
- Уж очень круто забираешь, родственница, - говорит тогда Лон.
- Для пользы общего дела, - отвечаю с завидным хладнокровием. - Да что патент: государственники, бывало, подмахивали пакты и поважнее, чтобы при первом случае разорвать. К тому же через год помрёт либо ишак, либо падишах. Вот так, родич.
Он понял: и сама авантюра с переговорами оказывалась делом крайне рискованным, и у меня на лице было кое-что написано ярким чахоточным румянцем. Что у меня неладно с простреленным лёгким, я знала: что эта хворь исцеляется не салицилкой, не антибиотиками, даже не кумысом, а направленной дозой радиации - догадывалась.
Словом, отправилась я в очередной поход. Не взяла никого из верных, хоть и просились: им-то зачем пропадать, их собственная роль написана для живых. Сама верхом на кобыле, помню, Налта её звали, редкой золотисто-соловой масти, и конвой сплошь из красноплащников. Ну, а в городе придали нам полдесятка местных вояк. Эти позже не особо усердствовали - так, прогарцевали для форса.
Удивительный город: на окраинах чистенькие белые домики и трава лезет сквозь щели в брусчатке, далее плечом к плечу идут фасады в резьбе и лепнине, но тот же привольный бурьян. Вот представьте себе романтически запущенную Красную Площадь, да? Ближе к центру дома ниже, ограды выше, улицы пробивают себе путь через сады и парки. И падают ниц перед старой цитаделью, что сохранилась лишь чудом.
Нас ведь нарочно провезли через центр, чтобы показать башню с карильоном - колокола такие, на которых можно сыграть любую мелодию. Резиденцию же устроили в аристократической части, там, где камня мало, а зелени много. Кажется, лишь тогда я поняла, что пришла весна, а не просто сезон непролазной грязи.
И вот что скажу: Лэн-Дархан - город по сути и замыслу своим открытый, а дом показался нам крепостью.
Если вам случалось идти пешком от метро "Кропоткинская" до Парка Культуры, то вы могли обратить внимание на малый особнячок в восточном духе, некое смутное подобие сеговийского "Дома с остриями", возникающее по правую руку. Фасад покрыт мавританскими шипами, окна выведены вверху полукругом, парадный вход, куда ведут два марша довольно крутой лестницы, заглублён в полукруглую арку. Так и кажется, что с её свода готова сорваться опускная решётка.
В нашей резиденции этого не казалось: зубцы были настоящие, покрыты гладкой буроватой коркой окисла, что защищала их не хуже иной краски, - таким особенным свойством обладала сталь. Окна в верхнем, парадном этаже были небольшие и благодаря сетке переплёта выглядели подобием витража. Нижний этаж рассекало множество узких вертикальных щелей, намертво забранных чугунными копьями. Позади копий стояли толстые стёкла - знак того, что уже несколько столетий владельцам не приходилось вести стрельбу из бойниц. Деревья на несколько метров отступили от стен, но солнце, обходя дом то с одной, то с другой стороны, рождало внутри зеленоватый мерцающий полусумрак. Меня слегка огорчало отсутствие цветников - парк был заброшен, к нашему приезду его слегка расчистили, но и только. Зато лестница-трап, которую легко было поднять и тем отгородить верх от низа, порадовала несказанно. В той же мере, как и люк, наглухо перекрывающий отверстие. Не то чтобы я считала нужным забаррикадироваться наверху, отбивать атаки было некем и вообще не входило в мои функции. Однако успокаивало.
К тому же здешний карильон вступал со своей партией пять раз в сутки. И всякий раз это были новые звоны. Семь колоколов божественной октавы, семь ступеней, ведущих если не прямо к райскому небу, то к его восьмой ступени или сотому имени Аллаха - так любили здесь говорить. Помню, как я впервые взобралась на кромку природной чаши...
"Внизу, точно собранные в ласковую пригоршню мохнатых горных склонов, громоздились дома, островерхие башенки и крытые синей черепицей купола, темные платки садов... мосты и виадуки с легкими арками... четырёхугольный двор Кремника с колокольней..." - неожиданно вступил Дезире.
- Но как, мальчики?
"Вдруг из щели между горными вершинами хлынуло сияние, торжественно алое и золотистое, подобное аккорду; расплавляло формы и превращало их в сказку и мираж, - подхватил его речитатив Рене. - Всё смешивалось, дрожало тенями, одевалось сияющей зыбью, бросало искры, подобные мечам и копьям. И тут на колокольне мягко ударили высокие, "женские" колокола: чуть надтреснутая, робкая Горлинка и холодноватая, мерная Санта. Голоса сплетались и расходились. Малиновым бархатом окутал их игру звон "серединных" колоколов: Дива и Прелести. И когда уже слушать их стало невозможно - так замирало сердце от боли и восторга, два "мужских" колокола разорвали нежное плетение: Гром, гудящий и гулкий, как лесной пожар, и резкий Воин, более низкий и светлый по тембру. И уже забили бы их другие голоса и подголоски - как высоко взлетел и затрепетал серебряной нотой самый главный колокол - Хрейа, Светоч; грудной, легкий и сильный его звук вел возникшую мелодию, наполняя мир любовью".
- Мы прочли об этом в вашей крови, - объяснил Дезире. - Вот ещё одно преимущество совместной жизни.
- Тогда я вообще стану помалкивать, - возразила Та-Циан, - неинтересно же.
- Ой, простите, - спохватился Рене. - Всё это вот он - в любой дырке затычка, для любой пороховой бочки затравка. Увлеклись мы оба. Ваше искреннее чувство ведь тоже даёт яркую окраску событиям.
"А во втором лице не всегда бывает ловко повествовать о тайнах души, - скрытно добавила женщина. - О Каорене. О Дженгиле. О Вечном городе - самой жизни моей, вручённой как незаслуженный дар".
Вспоминала.
Их повели представляться временщику с присными, не дав хорошенько отдохнуть с дороги и обиходить лошадей. Как потом выдумали злоязыкие, "госпожа главный переговорщик" не оделась должным образом и торчала посреди изысканного общества этаким чертополохом посреди сплошных роз и лилей. Словно не понимают, что любая средней руки танцорка Тергов прежде всего подбирает себе облик, который бы её выделил. Иногда стоит сыграть на гармонии, иногда создать резкий диссонанс. Несовершенство может зацепить чужой глаз куда эффектней вылощенной красоты. Бывает, ты не догадываешься, что тебя ждёт, - тогда действуй по наитию, оно у тебя развито сильней, чем у прочих людей.
"Не знаешь, что надеть, - возьми английский костюм, говорят в Европе. К тому времени у меня завелись всевозможные наряды на все роли, - говорит Та-Циан сама себе. - Даже мундир "красного плаща", тык в тык скопированный с фасонистой оболочки друга Нойи. Но тогдашний мой наряд более всего напоминал об английских денди начала девятнадцатого века: тёмно-серый пиджак с широкими лацканами, такая же юбка-карандаш, белейшая сорочка с воротником, подпирающим подбородок, и чёрным пластроном. И башмачки вместо туфель: из тончайшей кожи, с двумя крошечными солнцами вместо пряжек - так хорошо начищены.
