Кэланги уже, видимо, поняли, что города им не отстоять, и убедили в том законную власть: а обывателя и убеждать было не надо - верховым чутьём брал. Нет, вот штатского народу на улице как раз толклось немало - горячечная весёлость так и прыскала изо всех углов. Всё кругом какое-то раздольное и нечёсаное, прикидывала Та-Циан, машинально лавируя в гуще толпы. Никак не Эрк-Тамир с его солнечным избяным уютом, не чистый и строгий Дивэйн: храмы с парадными "лицевыми" иконами на фасаде увенчаны драконьими головами в чешуе, светская архитектура раскудрявлена завитушками, пронзена стрелами, куда ни сверни - путаница слепых тупиков, узких дворовых колодцев, витринного стекла, мигающего модной электрической рекламой. Оцепенелая красота в окружении пёстрого пепла.
Но иногда - на фоне густо-синего декабрьского неба и розоватых снегов, в сплетении заиндевевших ветвей - столица столиц вставала перед девушкой во всей изначальной прелести, как и была задумана владыкой-основателем. Рыже-коричневатые сухари ретроготики, серые шпили протестантских соборов соседствовали с белотелыми и пышноколонными ампирными особняками, чугунные, все в завитушках барочные балконы - с хрустальной гладью бездонных венецианских окон. Мир казался чист, словно его собственное отражение в замерзшей озёрной воде: прошлый снег, выпавший утром и ещё не успевший обратиться в будущее дневное месиво, прикрывал всю грязь и все огрехи настоящего продолженного бегства.
Притрёпанную нынешними событиями юную дворяночку мало кто замечал в толкотне: такие всегда выделялись разве что горделивой осанкой да летящей поступью, но не нарядом, а в последние дни и вовсе отощали, поблёкли. Та-Циан казалась в чём-то хуже, в чём-то лучше иных.
Хочешь как следует замаскироваться - будь самим собой. Не играй, не изображай тех вещей, что тебе не присущи. Золотое правило разведчика.
Но та светлая девочка на истёртых ступенях подъезда - она выделялась, нисколько не играя.
Белокурые, лёгкие, словно пух, волосы. Слегка как бы смазанные, но прелестные черты лица. Серые глаза с прихотливым рисунком радужки - в предгорьях, где такой цвет редок, говорят: "Ресницы в очах отразились" и считают, что такие люди видят мир сокровеннее прочих. Европеец бы выразился точней и грубее - "через розовые очки". Вот она подняла руку - стянуть, поправить распахнувшийся ворот пальтеца. Жест, невесомый, как она сама. Улыбка - легче крыла бабочки.
Та-Циан подобрала под себя тяжёлую суконную плахту, села рядом:
- Видно, не торопишься. Идти, что ли, некуда?
- Так все по жизни идут непонятно куда. И спешат при этом. Глупо, правда?
- А если утвердиться на месте, будто камень из тех, что под нами обеими, всё на свете будет идти мимо нас, сквозь нас, прямо к нам?
Редкое ответвление философии недеяния. Но девочка поняла:
- И уносить нас с собой, словно мощная река: крупицу за крупицей.
- Я - Та-Циан Эркени, но это не все мои имена. Только те, которые останутся, когда другие прихлынут и снова схлынут.
- Родом из Эрка? Я тоже. Майя-Рена. Думаешь, одно имя лишнее? Но вдвоём мне не одиноко.
- Втроём, - поправила девочку юная женщина. И обхватила нечаянную подругу за плечи.
IV. ПЕРВОЕ ПРЕТЕРПЕВАНИЕ
Та-Циан проснулась как в молодости: будто кто шилом в бок кольнул, но не страшно и совсем без боли. Голова свежая, сна ни в одном глазу, в животе вовсю поёт орган.
А её постояльцы как же?
Дверь в их комнату была туго закрыта. Делать нечего: побрела в общий санузел, пустила смыв и душ на полную мощность, с наслаждением ополоснулась в воде - сначала последняя была тепловатой и от неё наносило хлоркой, но вскоре приобрела дух и свежесть горного ручья. Она таки добралась под конец до гор, подумала женщина. Возможно, цена была непомерно высокой, но тот, кто ведёт наверху бухгалтерские книги, по всей видимости, иначе не умеет. Или так - или приучайся не желать ничего и брать всё, что лежит впереди на дороге.
На кухне Та-Циан запустила крутиться кофемолку-автомат, под её характерное верещание воткнула в сеть бурливый чайник и залила содержимое первой, пересыпанное в керамическую турку, содержимым второго, ещё не дозревшим до состояния белых пузырей. И сразу на газ.
Довести дело до конца ей удалось, в общем, успешно, не считая того, что кофе попытался убежать, заклокотал, гнусно зашипел, выплеснулся и отчасти сгорел на плите, распространяя специфический запах. Но подавляющая часть была спасена и не без удовольствия выпита.
А потом она рискнула толкнуть, приотворить, затем распахнуть дверь.
Ребята никуда не делись - спали в обнимку, порозовевшие, благостные.
Вот только чуть убавились в размере - и да: разве у этого народца кожа бывает такой горячей, не меньше тридцати семи по Цельсию?
- Никак перебрали, - пробурчала Та-Циан себе под нос. - Кто ж его знал, что они и внутри такие дети!
"Не соблазняйся видимостью, - учил аньда. - Перевёртыши сами не понимают, как течёт для них время. Сто лет равны одному дню, неделя - месяцу. Всё зависит от наполненности чужой жизнью. Отрезвить их может лишь одна непостижимая и в то же время простая штуковина. По непроверенным слухам".
- Интересно, какая из тех, на что было намёкнуто. Кровью напоить - банально до скуки, - неслышно бормотала женщина. - Устроить золотой дождь - литературщина, и кто потом постельное бельё отстирывать будет? Снова я? Кофе в постель - вообще анекдот из анекдотов, то и дело вспоминаешь, первому автору, наверно, всякий раз в гробу икается.
Тут Дезире шевельнул рукой, что-то пробормотал в полусне, да так и застыл, приоткрыв нежный рот. Повинуясь нежданному импульсу, Та-Циан опустилась перед матрасом на колени, выпростала левый сосок и капнула внутрь незримым молоком былых времён - тех, в которых, быть может, у неё родился сын. Дитя тотчас сделало губки курьей гузкой и зачмокало.
- Кот, - позвала тем именем, которым называла про себя.
Дезире кое-как приоткрыл глаза и захлопал ресницами. Тут до него дошло:
- Госпожа Та-Циан. Ох, а мы тут во всей простоте...
Живо приподнялся (он был голый по крайней мере до пояса) и затеребил соседа за мочки ушей, приводя в чувство.
- Дезька, отвали, ведь точно выдеру, - пробормотал тот.
- Сколько раз обещал, а толку? - хихикнул тот. - Подумаешь, испугал кота сарделькой.
"Кто-то при мне уже вспоминал расхожее динанское присловье, - подумала женщина. - Не дай боги, я сама".
Пока заправляла грудь обратно за пазуху, сообразила, что вдавленный клеймом треугольник не просто сам по себе исчез: возросшие с летами габариты бюста делали шрам похожим на дальние последствия мастопатии. Что явно не есть хорошо.
Тут проснулся и Рене, чуть более одетый и, по счастью, вполне вменяемый.
- О, сударыня...
"Вежливые, однако".
- С чего вас обоих так развезло? - с нежным участием спросила Та-Циан. - Не простудились ли часом, через фрамугу вылетамши и влетамши?
- Да нет, просто слишком много от вас взяли. Поневоле, - ответил тот вполне вменяемо. - Нас, видите ли, сильные эмоции заводят.
"Так, что отказывает чувство меры: словно у обжоры и питуна за праздничным столом, - без особой жалости добавила женщина. - Едва не проговорился - но, можно сказать, уже".
- Вот значит как? - Второй вопрос прозвучал куда как холоднее первого. - Что же, и не хотела я вас добивать, но придётся: разбередили было зажившее. Не думаю, право, что до смерти, пелеситы мои.
- Госпожа, вы в который раз говорите слово и не объясняете.
- До того вы должны одеться как следует, помните? Такое условие я поставила. А если, шарясь по сайтам кукольной одежды, вы не растолкуете для себя расхожий термин, - я не виновата.
Та-Циан нарочно спровоцировала вопрос: тактика, автопилотом возникавшая у неё на экзаменах. Наводить преподавателя на вопросы, которые ты знаешь, - причём мгновенно и без участия каких-либо мозгов. Как бы вываживать на леске или длинном поводе до совершеннейшей усталости.
