Так и запихивает он в себя, торопясь, чтобы никто не увидел, кусок колбасы, килограмм помидоров, хлеб, полбутылки водки, словно чужое берет, и сам он будто и не человек вовсе, и еда на столе не людская. Он скорее машина, а живот - топливный бак, который надо доверху залить маслом, бензином, чтобы хватило на следующий месяц, чтобы не остановиться на полпути, потому что он должен идти и идти. Его съедают дни, часы, минуты щелкают его, как семечки, лишая надежд. Он пытается, мечтает достичь какой-то вершины, ползет, карабкается к ней изо всех сил, не видя ничего вокруг, не отрывая от него глаз. Но, добравшись до нее, вдруг видит, что это еще не конец, видит, сколько еще впереди крутых вершин и перевалов. Только иногда уходит он с тропинки в сторону попить воды из родника, остудить горящее нутро...
Так и идут по жизни многие из тех, кто сидит здесь. А на исходе жизни думают: "Зачем я приходил в этот мир? Жить? Разве это жизнь?" Хочет засмеяться - и не может, не получается, да и боится... Вам же предела нет. И никто у вас никогда не спросит: "Откуда все это?" Ведь такие дома, такую жизнь себе вы не могли обеспечить им, что получаете, зарабатываете. Может, вы Магомеды, Мусы, наместники Аллаха на земле, и если захотите, мановением руки вернете полдень, а захотите - реку остановите, и родник забьет там, где сотни, тысячи лет не было воды? Но это же не так, у каждого своя дорога, своя тропа. Почему с вас не спрашивается, когда вы сходите с нее? Она остается в стороне, а вы себе прокладываете новую, которая безмерна, и вы каждый раз вытягиваете настолько и в том направлении, которые вам нужны.
Почему же не спрашиваете ни у одного из этих: "почему ты это делаешь, по какому праву?"
Вот - Габибулла. Шесть лет ему дали по восемьдесят шестой. Ни одного зуба во рту, ни волоска на голове, кто глянет на его морщины, решит, что ему за девяносто. А на самом деле - сорок два. Он работал в чайхане, держал маленький буфет. Что там могло быть! Пять - десять пачек сигарет, сладкий хлеб, печенье. Все его клиенты - рабочие. Еле кормил десятерых детей. Однажды являются к нему с проверкой, составляют акт в тысячу раз длиннее провинности Габибуллы и передают в руки ваших работников. Ну, а какой мясник не освежует попавшего к нему барана? Оправдаться Габибулла не сумел. На суде уверял, что жил праведной жизнью, что никто из его знакомых не скажет, чтобы он пил, курил, гостей собирал. У него на это денег нет. Он и на свадьбы не ходит, слишком большой расход, когда все рассчитано до копейки, потом дверь не залатаешь. Ему говорили, что десять сыновей у тебя, десять свадеб играть, кто придет к тебе, если сам ни к кому не ходишь? Он отвечал, что свадеб не будет. Как станут уходить сыновья в армию, накажет каждому привезти себе оттуда жену, и профессии обучиться, шофера и слесаря, чтобы было чем прокормиться по возвращении. Он всю жизнь бился, чтобы вырастить их, на дальнейшее у него уже не хватит сил. Все знают, как они с женой экономно жили, и детей своих к тому же приучили. Одевались в дешевые уцененные вещи, но носили аккуратно, не то, что другие, не садились, на прислонялись, куда попало, чтобы выглядеть хорошо, достойно...
Все, кто был в зале суда, нарушая порядок, выкрикивали: "Верно, он прав!" и думали, что поддержка эта поможет оправдать Габибуллу.
Обращаясь к судьям, Габибулла сказал, что они с женой вырастили десятерых солдат, все они один за другим пойдут защищать Родину, защищать нас от врагов. Все они принадлежат народу, и он верит, что дети его, где бы ни служили, ни работали, никому не навредят. "Всю жизнь мы с женой работали на них. Не вышло бы у меня такой растраты, уладил бы я все, да отсрочки не дали. "Уладил бы" - это не значит, что стал бы резать по живому. Нет, никогда! Корова есть у нас, доится она сейчас. Думал, продам и верну все государству..."
Когда судья что-то шепотом говорил заседателям справа и слева от себя, у Габибуллы почернело в глазах, будто зал и все, кто находился в нем, поглотились тьмою. Но в этой темноте был беловатый свет, который она не могла погасить, видны были глаза, губы, когда они раскрывались в разговоре. Габибулла чувствовал, что заседатели будут согласны с судьей, и в то время, когда он пойдет выносить приговор, Габибулла окажется между светом и тьмой, причем спиной будет стоять к темноте, а лицом - к свету.
- Дорогие судьи, - сказал он, - хочу рассказать вам кое о чем. Слышал, подсудимый не лишен последнего слова, я не стану отнимать у вас драгоценного времени пространными речами... Обычно я покупал полкило мяса на двенадцать человек. Без костей! Мясник давал мне такое мясо не из уважения ко мне, а из жалости, зная, что нас двенадцать душ, и если разделить на всех полкило мясо, каждому достанется по небольшому кусочку, жена добавит картошки, дольет немного воды - вот и обед. Если б мясник клал мне кости, я все равно бы смолчал, особенно не побрыкаешься в моем положении, а вспомнишь закон - зовет участкового, говорит, что его оскорбили, составляется акт, присутствующие подписывают (иначе не покупать им больше здесь мяса) и в твоих действиях находят состав преступления. Короче, да будет доволен мясником Аллах, если забуду, добро его выйдет мне боком. Купил я как-то свои полкило мяса и отправился домой со старшим сыном. Работал я в рабочей чайхане. Когда все расходились, мыл содовой водой стаканы, блюдца, стирал пыль там-сям и шел домой. Ужинали мы все вместе. Накрыли на стол, расселись, жена поставила рядом с собой кастрюлю с гатыком и двенадцать блюдец. В каждое их них она выкладывала по большой ложке гатыка и ставила перед нами. В нашем доме не было тайн. Дети знали, что куплено мясо, значит должен быть мясной обед. Все удивленно посмотрели сначала на мать, потом на меня. А куда смотреть мне? Я тоже посмотрел на жену. Никогда не обижал я ее, да и как можно, ведь ей так тяжело приходилось... Жена под нашими взглядами заерзала на месте, и тут в комнату вошла наша черная кошка и, мяукая, уселась недалеко от нас. Она долго мяукала, потом по одному принесла четверых своих котят и снова замяукала, глядя то на нас, то на них. Потом также по одному отнесла их обратно.
Я понял кошку, она мне многое сказала.
"Габибулла, - сказала она, - живем вместе, едим вместе. Просто разные мы, и дело у каждого свое. Ты - чайханщик, бьешься, зарабатывая на кусок хлеба для своих детей: они у тебя сейчас, как высеянные осенью семена. Ты "поливаешь" их, чтобы укоренились, ведь впереди зима, задуют метели, ураганы понесутся над ними. И если они сейчас не пустят крепких корней, то до весны не доживут, а доживут - не дадут плодов. То, что приносишь ты своим "семенам", своим "всходам" на пропитание, охраняю я от воровитых котов, крыс, мышей. Это моя работа, и я ее выполняю. И кур ваших тоже стерегу. Всю жизнь в нашем дворе было шесть кур, среди них и наседки с цыплятами. Но к весне не оставалось ни одного, какие от болезни сдыхали, других вороны потаскали, а иных тетя Пейкан зарезала, детей накормила. Но шесть кур всегда оставались нетронутыми, они и зимой неслись. Дети твои уж больно падки на яйца, в день по двадцать штук глотать могут. Каждый из них в день по два раза ощупывал кур, проверяя есть яйцо или нет. И так плохо приучили их, что кто ни проходит мимо, куры тут же приседают и кудахтают. Хорошие они - все эти шесть кур, яйца несли размером с гусиные и сразу поднимали шум - идите, дети, забирайте. Я и яйца не оставляла без присмотра, чтобы никакая тварь не поела. Днем и ночью охраняла я дом и двор от крыс и мышей, а поздно ночью, перемахнув через высокий забор прокурора, начальника милиции или председателя райисполкома, лазила по их мусорным ящикам, пробавлялась, чем могла. Но всегда возвращалась к тебе, Габибулла. У каждого должен быть свой уголок на земле, который бы он назвал своим. Говорят, "кто косо глянет на мастера, учителя, у того из глаз кровь прольется". Видела я, как тяжело тебе кормить семью, и не могла еще и я быть тебе обузой, мне этого не позволили бы ни совесть моя, ни убеждения. Ты - умный человек, что не смеешься над этими моими словами - "совесть", "убеждения". Ведь многие думают, что нашему роду-племени ничего такого не дано. От пресмыкающихся до плавающих и летающих есть душа во плоти, а если они есть, так что сомневаться в том, что плоть со ртом и зубами? Рот кормит плоть, поэтому ему должно работать, чтобы жило тело, которое все это носит.
