Наталья и Валентина встретили Мовчана радостно, хотя и удивились:

– Что это вы сами, Трофим Сергеевич? Дело же пустяковое!

– Ведите, – велел Мовчан.

Повели на второй этаж, к номеру Геннадия.

Евгений шел поодаль, пока молчал.

Геннадий на стук открыл без вопросов и без промедления, словно ничего не опасался.

– Нарушаем? – спросил Мовчан.

– Ничего подобного. Человек хочет вселиться в гостиницу, администрация отказывает, несмотря на наличие свободного места.

– Типичный российский конфликт закона и произвола, – подал голос Евгений.

– Не надо врать! – крикнула и ему, и всем остальным, Наталья. – Она сперва сама закон нарушила, а уже потом придумали заселиться! А если кто еще до заселения хулиганит, имею право не вселять, чтобы он дальше не хулиганил, так ведь, Трофим Сергеевич?

– Трофим Сергеевич думал не об этом, – сказал, приблизившись, Евгений. – Он смотрел на Светлану, которая в позе готовности к действию стояла сзади Геннадия, и думал о том, что мысль, что ему подсказал Евгений, то есть иметь сына от Светланы вместо утраченного, самое лучшее, что можно придумать.

– Это что еще за бред? – спросил Геннадий – возможно, выразив общее мнение.

Общее – исключая Мовчана, он не считал это бредом. Но признаться в этом не хотел, даже себе.

– Помолчи, – сказал он Евгению. И обратился к Наталье. – Кто именно нарушал порядок?

Наталья тут же сообразила, что Трофим Сергеевич хочет принять меры к кому-то одному, но ему нужны формальные основания, конкретное обвинение конкретного лица. Но как понять, кого именно хочет взять Мовчан?

Впрочем, Трофим Сергеевич облегчил задачу: видя сомнения Натальи, он прямо посмотрел на Геннадия.

И Наталья указала:

– Он.

– Пройдемте, – сказал Мовчан.

– Вы совсем с ума сошли, господин майор? – спросила Светлана дерзко, не выбирая выражений. – Вы что, мстите мне за то, что Степан погиб? Может, лучше найти виновников и им отомстить, если уж вы крови жаждете?

– Светлана попала в самую точку, – подтвердил Евгений. – Да, Трофим Сергеевич хотел отомстить. Но не ей, хотя она была отчасти виновата, а Геннадию, который к смерти сына не имел никакого отношения. Это было несправедливо, но Мовчан именно хотел несправедливости в ответ на несправедливую гибель Степана.

– Помолчи, сказал! – прикрикнул майор. И вторично пригласил Геннадия: – Пройдемте. За нарушение общественного порядка.

– Это вы нарушаете все что можно! Я с ним пойду! – Светлана встала рядом с Геннадием.

– Кто пойдет, это я решу. Третий раз прошу добром, пройдемте.

– А четвертый будет не добром? – усмехнулся Геннадий.

Майор начал действовать оперативно – рванулся с места, схватил руку Геннадия, заломил ее на спину. Но тот, в прошлом лучший ученик районной спортивной секции гимнастики, крутанулся на месте вокруг себя и оказался свободен. Майор посмотрел на это с удивлением и опять напал. На этот раз обхватил сзади за плечи, а потом завел назад обе руки, заставив Геннадия согнуться лицом вперед. Но тот не согнулся, а неожиданно кувыркнулся через голову, и руки его выскользнули из фиксирующих рук Мовчана. Опять свободен. Удар вернее захвата, вспомнил майор и, одним прыжком оказавшись рядом с Геннадием, ударил его под дых. Но попал в воздух, Геннадий изогнулся так, как матадор изгибается, пропуская мимо рог быка. Мовчан оступился, чуть не упал, схватился о косяк.

Все это произошло быстро, никто ничего не успел сказать или крикнуть.

– Хватит, – сказал Геннадий. – Я уважаю закон и представителей власти, даже если они сами не уважают закон и себя. Так воспитан. Пойдемте, раз уж вам так приспичило.

– Не надо, – сказала Светлана.

Геннадий, успокаивая, обнял ее, поцеловал и тихо сказал:

– Все будет нормально. Не ходи со мной. Утром расскажи все Ростиславу, он поможет.

– До утра целая ночь.

– Ничего страшного. Прости.

[37]

Бывают ночи предчувствия: ничего еще особенного не случилось, но что-то томит, беспокоит; оглядываешься на прожитый день – может, что-то забыл сделать? – нет, все было обычно, нормально, как всегда. Заглядываешь вперед – просматриваются вполне обыденные события, ни важных встреч, ни поездок, ни решительных решений. Не спишь, ворочаешься, рад бы отвязаться от навязчивых мыслей, но в том-то и дело, что их нет. Даже нарочно думаешь о каких-то проблемах в жизни, в быту, со здоровьем, а они всегда есть, но понимаешь, что обманываешь себя – не в этих проблемах причина твоего томления, в чем-то другом. Может быть, это моменты, когда душа догадывается: суть не в том, что что-то не так, а в том, что всё не так. И такие глупые вопросы лезут в голову, что сам себе удивляешься – вернее, тому кому-то в себе, кто задает их. Думаешь: почему я Петр, Иван, Алексей, Ирина, Елизавета, Елена? Что было бы, если бы я был Афанасий, Василий, Натан, Лейла, Люба, Людмила? Почему я лежу в этой постели, в этом доме и считаю, что так оно и должно быть? Кто мне сказал, что так должно быть, почему я в этом уверен? Этот человек, кто рядом со мной, откуда он и зачем? Потому что жили на одном пространстве, среди определенного количества людей, и это пространство, это количество и определило твой выбор? Ведь так, разве нет? Почему ты столяр, а не академик? Или, наоборот, почему академик, а не столяр? Почему в тебе рост метр сто семьдесят шесть, вес семьдесят пять, глаза серые, легкий астигматизм, почему ты обязан завтра одеваться, потому что пришла зима, а если не оденешься, то замерзнешь? Почему ты должен заработать N рублей денег, иначе умрешь с голоду, не сразу, но умрешь? И все дальше, и глубже, все томительней – до тоски, сам не понимаешь своих мыслей, а мысль на самом деле всего одна – о том, что ты несвободен, зависим, связан цепями, веревками, нитями, при этом иногда даже цветными и шелковыми; ты зависишь от своего рождения и неизбежной смерти, ты раб – и хорошо, если божий, кто верит, потому что в вере упование и надежда, а если кто не верит, – чей раб? Общества? Семьи? Организма? Привычки жить?

И ощущение, что сейчас, вот сейчас, вот-вот, еще немного, и тебя осенит какое-то открытие, после которого все станет ясно и просто.

Нет, не осеняет.

Встаешь, идешь в кухню пить чай, включаешь там телевизор или открываешь захваченный с собой ноутбук, или планшет, или смартфон, много устройств появилось, отвлекающих нас от себя и показывающих чужую жизнь. Смотришь и читаешь все подряд – возможно, отыскивая там свободу, которой нет у тебя. Люди делают политику, вещи, деньги, заняты наукой, любовью, дружбой, повышают мастерство, качество, уровень, все нужно, все осмысленно, но во всем ты видишь невидимые цепи, связи, привязи, узлы, всех что-то куда-то влечет, тащит, волочет, а сколько смертей, боже ты мой, сколько смертей! Ты видишь вдруг не в интернете и не по телевизору странную и страшную картинку: миллионы, миллиарды людей движутся по огромному полю в карнавальном шествии, на ходу танцуют, пляшут, поют, любят друг друга, ссорятся, дерутся, мирятся, а впереди обрыв, и с него с равномерностью и мощью полноводного водопада срываются вниз ежесекундно десятки тысяч людей. Те, кто еще не приблизился, веселятся, как ни в чем не бывало, и это понятно, но веселятся и те, кому осталось несколько шагов или даже один шаг, они не верят, они надеются, что как-то все еще обойдется, может, на их пути будет более длинный, чем у других, выступ – значит, еще поживем! А может, им кажется, что водопадная вода помилует, она же мягкая, не утопит там, внизу, вынырнешь и продолжишь путь – до следующего обрыва…

Кончается обычно тем, что, належавшись в темноте или насмотревшись, начитавшись, ты устаешь и просто засыпаешь в утомленном и спасительном отупении. Или назначаешь причиной тоски что-то конкретное, хотя, возможно, наоборот, оно назначает тебя, и спасаешься от тяжких мыслей тоже тяжкими, но хотя бы понятными.