Обед прошёл в дружественной обстановке, как говорится. Женщины так и не показались. Дверь чуть приоткрывалась, показывалась рука, которая ставила на пол блюдо с ароматнейшей едой, и кто-то из мужчин брал это блюдо и подавал на дастархан с поклоном. После обеда она спросила, почему они перед обедом снимают брюки. «Чтобы не испачкать», - ответили они.

Во время обеда шло обсуждение ситуации с девочкой. Она забеременела от учителя, который был единовластным хозяином школы – и учитель, и директор, и завхоз. Иногда девочка приходила убирать школу вместо мамы, которая была второй штатной единицей в школе – уборщицей. Директор был женат, имел детей мал мала меньше, которых рожала ему жена каждый год. Но не мог он пройти мимо этой девочки, которую беспрепятственно и, как ему казалось, безнаказанно, он мог использовать. Её папа не позволял своей жене бесстыдно показывать себя директору, а дочка была ещё маленькая. Этот местный Песталоцци её не насиловал, не соблазнял, не развращал. Он её просто использовал, как используют чашку, чтобы выпить чаю, как используют полотенце, чтобы вытереть руки… В своём далёком детстве он для тайного удовлетворения рано проснувшегося сексуального любопытства использовал овцу, а его, в свою очередь, тоже использовал соседский подросток, года на 4 старше. А эта девочка, с детства приученная к безусловному уважению старших, была такой же бессловесной и безотказной, как та овца. Тем более, что он был для неё Учитель, а для мамы и всей семьи – Директор. Кто же знал, что она в 12 лет забеременеет? Учителя уже осудили, дали большой срок, и он с радостью отбыл в тюрьму, иначе его просто убили бы родственники девочки. Его жену с детьми вернули в её родительскую семью в другой кишлак (посёлок), чтобы они с голоду не умерли без его зарплаты.

Девочку били до полусмерти, чтобы узнать имя виновника и чтоб она выкинула. Когда дело дошло до широкой огласки и в посёлок прибыла из района милиция, чтобы предотвратить самосуд, её, едва живую, забрала скорая помощь, и она была определена в больницу, где она находилась до сих пор.

Инспекторша из министерства должна была определить судьбу школы. Родители девочек категорически отказались пускать их в такую «неприличную» школу или отдавать их в интернат. Без девочек не набирался необходимый контингент для школы. А закон о всеобщем среднем образовании должен был выполняться. Ни один учитель не согласился бы ехать в этот забытый Богом посёлок для работы после таких происшествий. Более или менее образованных женщин, которые могли бы обучать детей, в посёлке не было, и, конечно, никакая другая учительница не могла поехать в чужой посёлок: замужние жили в своих семьях, а незамужние потеряли бы всякую возможность выйти замуж, если бы осмелились на такие приключения – до замужества уехать из родительской семьи.

Так и появилась ещё одна фиктивная школа, в которую детей собирали время от времени на момент инспекторской проверки, о которой заранее извещали, чтобы инспектор невзначай не попал в школу, когда на дверях висел большой амбарный замок. Для чего-то должны были существовать такие «очаги просвещения». Может, чтобы не уменьшалась масса необразованных людей, которыми потом могут манипулировать люди, получившие образование в лучших университетах мира. Сами они будут пользоваться всеми благами цивилизации, а этим безграмотным навяжут нелепые идеалы и направят их на бессмысленную борьбу друг с другом. А эта девочка своей судьбой способствовала невольно тому, что школа перестала функционировать.

Она находилась в роддоме 2 месяца до рождения ребёнка. К решению её проблем подключилась служба по правовой охране несовершеннолетних и юрист роддома. Родители категорически отказались забрать её домой с ребёнком, и после многочасовых переговоров и консультаций было решено, что её родители и она сама напишут отказ от ребёнка, чтобы его можно было передать на усыновление (или удочерение). Она родила здорового сына, которого сразу же забрала бездетная семья. В кишлаке всем было объявлено, что она родила мёртвого ребёнка.

Дома девочку заперли в женской половине дома, никаких разговоров не было о школе, подругах, для неё полностью были запретны даже бесхитростные местные развлечения: свадьбы, рождение детей, религиозные праздники. Отец и старшие братья убили бы её, если бы ни милиция. Но эта угроза оставалась, поэтому жила она в постоянном страхе, отупела от этого страха, проклятий матери и насмешек всех. Называли её не иначе, как Рваная Галоша, и она так привыкла к этой кличке, что запросто, без обид откликалась на неё. И вообще ни о каких обидах или каких-то других чувствах даже речи не было: ей разрешалось быть только виноватой.

И случилось невероятное: Рваная Галоша снова забеременела. Ей шёл семнадцатый год, когда отец первый раз заговорил о ней: «Замуж её выдай». Мать обрадовалась, потому что все эти годы тоже чувствовала себя виноватой, что просмотрела её. Только она стала обдумывать, кто же возьмёт её дочь с таким прошлым, как вдруг её внимание привлекло, с какой жадностью дочь доедала остатки пищи с блюд, которые она должна была вымыть после гостей. Мать вдруг увидела, что она не просто выросла. Ещё на что-то надеясь, а на самом деле уже зная, что произошло, она протянула к ней руку и упёрлась в упругий, крепкий живот. «6-7 месяцев», - ещё не веря, автоматически подумала она.

Дома даже нельзя было показывать, что что-то произошло. Мать просто слегла. А через несколько дней она придумала сказать мужу, что неплохо бы с дочерью в райцентр съездить. Там жили её родственницы, которые с удовольствием подключатся к решению проблемы с женихом. И с согласия мужа она срочно отбыла в райцентр, где она могла довериться только одному человеку – своей старшей сестре.

Мать готова была сама убить эту мерзавку, а тётушка ой как её пожалела. Но даже тётушке Рваная Галоша ничего не рассказала, до того была запугана. Она даже не плакала и сидела всё время на полу, поджав колени к подбородку и натянув на них платье, благо широкие неприталенные национальные платья позволяли скрывать фигуру. Сердце щемило у всех, кто смотрел на этот неподвижный символ скорби. Она слегка раскачивалась и пела-выла какую-то свою безумную песню:

Чёрный куб. Посередине

Я, мёртвая, лежу в могиле,

И густой туман во мне.

Что за напасть?

А сзади пропасть.

У последней я черты.

Господи, меня спаси,

Тёмной ночью сохрани

И от чёрных стрел спаси.

Тётушка знала, что обычаи и нравы райцентра, городка с 8000 жителей, не позволят скрыть такую щекотливую ситуацию. На другой же день они поехали в большой город, к юристу роддома, Анне Николаевне, которая почти 4 года назад занималась этой девочкой.

Привлекать к ответственности было некого. Сколько ни билась Анна Николаевна, Рваная Галоша молчала. Она на самом деле не знала, что произошло, и, по всей видимости, это навсегда останется тайной. В тот вечер перед сном они всей семьёй съели огромный арбуз и ещё шутили, что всю ночь будут бегать мочиться. Под самое утро, часа в 4, Рваная Галоша тоже проснулась от нестерпимого желания пописать. Не открывая глаз, на ходу развязывая верёвочку, на которой держались все широченные штаны национального покроя, она, полусонная, поплелась в угол двора, где справляли малую нужду. Вдруг кто-то накинул на её голову какую-то тряпку и зажал рот. От ужаса она отключилась, потеряла сознание, описалась и беззвучно, не сопротивляясь, осела на землю. Очнулась она от того, что замёрзла, мокрая до талии. Потихоньку она переоделась и легла на своё место на полу, где все вместе спали все дети. Никому ничего она рассказать не могла – она же ведь Рваная Галоша, всегда и перед всеми виноватая. И сама она только через определённое время поняла, что произошло на самом деле, что она забеременела. Ни мать, ни тётя не поверили ей, когда она была ими с пристрастием допрошена.