Кетха опустила голову, на секунду замерев в тишине каменного дома. Ей вспомнилось то, что не должно вспоминаться, вернулась боль - свирепая, точно долгие зимние вьюги на перевалах. Нет от такой боли ни тепла, ни спасения.
На последнем Совете Семерых Тингор отдал голос за то, чтобы Бадвагура признали кхилиру - отщепенцем, изгнанником, нежеланным гостем под родным хребтом. Если он осмелится вернуться, входы в Гха'а будут для него закрыты - потому что нет иной судьбы для того, кто пролил кровь сородича...
Бедный Мунидар. Он был угрюм, но слишком уж любил пиво и (соответственно) грязноватые шутки. От Кетхи, как и от девушек вообще, стыдливо укрывали их смысл, но она, чуя грязь, вспыхивала всякий раз, оказываясь с Мунидаром в одной компании. Мунидар был недурным ювелиром, приятелем Тингора и доводился им (если Кетха правильно помнила) четвероюродным братом. Клан Белой горы долго оплакивал его, однако никто почему-то не спросил открыто - а Кетха спросила бы, будь у неё право на это, - как, собственно, могла произойти такая беда? Пусть Бадвагур сбежал ночью, точно вор, вдвоём с вероломным некромантом (а именно так выражался Тингор, зачитывая обвинение), но что Мунидар - с оружием и в доспехах! - забыл в той же самой заброшенной шахте?.. Он не мог, просто не мог оказаться там случайно, и это мучило Кетху. Она не понимала, как может мать чувствовать то же самое - и смотреть на Тингора с прежней любовью.
Возможно, надо самой быть матерью, чтобы понять.
Кетха была уверена, что Бадвагур невиновен - а если виновен, то сам не сумеет жить с такой ношей и кается, наверное, ежечасно, поочерёдно исповедуясь над каждым своим резцом. Она ни мгновения не сомневалась в этом - и, вызвав семейный скандал, каталась у брата в ногах, умоляя его выступить в защиту Бадвагура... Ничего не помогло. Тингор пнул её тогда, будто собаку, а следом ещё и плюнул - Кетха, глупая простушка, забыла, что сильнее всего его бесят как раз женские слёзы. Ни отец, ни мать не заступились: воля вождя свята для всего клана, и кровь тут (а особенно если речь о дочери -в общем-то бесполезном придатке к роду) совершенно ни при чём.
...Так что же всё-таки случится, если она разбудит кого-нибудь? Да, пожалуй, ничего особенного. Тингор разозлённо зашипит на неё (брат всё чаще срывает на ней гнев, исходя ненавистью к Бадвагуру и всему клану Эшинских копей), назовёт бесстыжей и гулящей, однако ни на что другое у него не хватит запала. Мать вспыхнет и скажет, чтобы Кетха не смела покидать дом без родительского разрешения, да ещё почти ночью и в одиночестве... Разве она хочет, чтобы честное имя их семьи к вечеру трепли по всему Гха'а? А отец... Кетха притронулась к шее - в горле ей снова, уже в который раз, мерещился горький шершавый комок. Отец молча запрёт её в комнате. И ещё, если будет не в настроении, пообещает найти для Кетхи нового жениха: знает, что это пугает её сильнее любых наказаний...
Никто в этом доме не забыл смерти Кадмута, сына Далавара, самого достойного воина и одного из лучших кузнецов в нынешнем Гха'а. Не забыл и не простил.
Кроме, пожалуй, самой Кетхи. Она считала, что и прощать-то некому - ведь глупо держать обиду на чёрное колдовство... А её слепые сородичи не уставали проклинать Бадвагура - так, будто он мог что-то изменить. Даже поход в Ти'арг за волшебником-некромантом, который мог бы спасти их всех, не исправил их незрячести, не смягчил чёрствые, как мясо горных коз, сердца.
Бедный, бедный Бадвагур - взрослый мужчина телом, но сутью - совсем дитя... Затягивая ремешки ботинок из козьей кожи, Кетха вдруг заметила, что улыбается. От мыслей о Бадвагуре у неё теплело на душе, и она часто улыбалась - хотя иногда сквозь слёзы.
Она помнила всё, но Кадмута никогда не было в её снах. Любовь настигает агхов только однажды, зато не покидает до тех пор, пока горы не примут их обратно в своё лоно.
Поёжившись от каменного холода, Кетха вышла на улицу. Весь ярус ещё спал - лишь негромко поскрипывали шестерёнки одного из гигантских лифтов. Он был сразу за поворотом, но Кетха двинулась к лестнице, чтобы не создавать лишнего шума. У стен подрагивали синие и бледно-зелёные светящиеся шары, закованные в железно-стеклянные панцири. Они всегда нравились Кетхе, а теперь навевали жуть. Она только теперь осознала, что впервые осмелилась выйти в одиночку посреди ночи... Неужели в тревожном сне с Бадвагуром случилось что-то ужасное, а она по глупости забыла?..
Запахнув накидку, Кетха осенила себя охранным знаком Катхагана. Если её заметит кто-нибудь (особенно кто-нибудь из мерзких друзей Тингора) - позора не оберёшься...
Кетха искренне считала, что дом её семьи стоит в самом красивом и уютном месте Гха'а - возможно, потому, что остальную часть Города-под-горами знала не очень хорошо. Очень удобным было отсутствие соседей, живущих вплотную: до самой лестницы тянулся ряд маленьких кузниц с треугольной эмблемой из молочно-белого опала над входами. Белая гора, их прародина - для того, чтобы клан не забывал о ней... Всего один из семи кланов Гха'а жил здесь изначально, другие были потомками агхов-пришельцев. Гаэ-но-катха - "ступавшими по чужим камням"... И всё же уже столько веков их праправнуки куют здесь железо и машут кирками в шахтах, что все разделения давно утратили смысл.
Своя прародина есть у каждого клана Гха'а, но немного осталось древних агхов, помнивших другие времена... Кетха знала, что раньше весь могучий хребет Старых гор принадлежал агхам, как и часть Малых гор на юге Обетованного. И что под каменными толщами цвели и шумели десятки, сотни городов, подобных Гха'а...
Она всё это знала, но представить себе не могла. Для неё мир ограничивался Гха'а. Всё здесь было так знакомо, так правильно, и ей всегда не удавалось понять Бадвагура: отчего же его, неугомонного, постоянно тянет наверх?..
Ещё раз вспомнив о Бадвагуре, Кетха чуть не оглохла от звенящего стука сердца - а в следующий миг узнала в нём стук кузнечного молота. Кто-то, несмотря на время, трудится у наковальни... Странно. Среди агхов не принято не спать по ночам.
Спускаясь, Кетха слышала, как стук приближается - значит, кто-то на нижних ярусах...
Ступени лестницы были сделаны ладно и крепко, как всё в Гха'а. По ступеням Кетха просеменила меж двух колонн - справа и слева, - каждую из которых украшала резьба с деяниями из прошлого агхов. Далеко вверх и вниз, в тёмное чрево гор, уходила летопись с бородатыми фигурками в доспехах и шлемах. Пока рука Кетхи скользила по холоду кованых перил, она вспоминала, как Бадвагур критиковал эту резьбу. Вечно то одно, то другое казалось ему грубым, бессмысленным - или, наоборот, слишком неправдоподобным... Кетха не спорила: ему, конечно же, было виднее. Они вообще никогда не ссорились, даже в детстве, потому что легко соглашались друг с другом.
Кадмут был совсем не таким. Впрочем, она и общалась-то с Кадмутом от силы раза три... Их отцы сговорились быстро и без особых сложностей, Тингор - как-никак вождь клана - был всецело не против. Кадмут казался Кетхе слишком серьёзным и взрослым, почти стариком.
Стук становился громче - решительный, какой-то даже бунтарский. Кетха забеспокоилась: кто бы это мог быть? Звук, кажется, доносится как раз со стороны Святого места - оттуда, куда она направляется... На два яруса ниже он стал совсем отчётливым, обрёл звонкую величественность, которую Кетха обычно не замечала днём, когда весь Гха'а и жил одним стуком молотов.
В полумраке тускло сияла медная статуя Дагарат Доброй - жены первого вождя клана Эшинских копей. Она считалась лучшей врачевательницей среди женщин горного народа. Бадвагур рассказывал Кетхе, что этот вождь (имя его не сохранилось в хрониках), единственный из агхов, однажды бился с драконом и победил его. Было это, конечно, ещё в ту пору, когда драконы не покинули Обетованное... Сам Бадвагур был бы не против жить в ту эпоху. Он редко говорил об этом - смущался, - но Кетха о многом догадывалась сама. С Бадвагуром вообще было несложно догадываться самой: всё было будто бы ясно прорисовано на его широком, по-медвежьи выпуклом лбу.
