Пройдя помянутый камень, увидели мы вдавшийся довольно далеко залив, к которому к жители, стоя на берегу, нам махали, почему я лег в дрейф и послал на шлюпке штурмана Хлебникова осмотреть оный. При выезде нашей шлюпки в залив встретили ее двое диких на одной кану; они держали в руках зеленую ветвь — обыкновенный мирный знак между жителями островов Тихого океана. Хлебников их обласкал, подарил им несколько холстинных полотенцев и бисеру, за что они отдарили тринадцатью кокосами.

Возвратясь на шлюп, он объявил о гавани следующее: положение оной от N к S, по глазомеру на милю в длину и с полверсты в ширину; глубина в ней от 7 до 8 сажен; на дне мелкий серый песок, а проход с моря 10, 9 и 8 сажен глубиною; гавань открыта только от северного ветра.

Хотя мы точно и не знали, та ли эта губа, в коей был капитан Кук и которую он назвал порт Резолюшен, однакож я решился войти в оную, почему и велел править ко входу. В 9‑м часу мы вошли в помянутый залив и положили якорь, при радостных и громогласных криках великого множества островитян, собравшихся по берегам залива и на лодках около шлюпа. Коль скоро мы вошли в залив, то, сравнив положение внутренности оного с описанием, которое Форстер {172} сделал в своем путешествии порту Резолюшен, мы тотчас уверились, что это тот самый, что и найденною астрономическими наблюдениями широтою после подтвердилось.

Здесь я должен сказать, что по приходе к острову Тане у нас оставалось пресной воды количество слишком достаточное на переход наш в Камчатку. Морских провизии мы здесь получить не могли; но я надеялся запастись плодами, курицами и свиньями для подкрепления служителей, опасаясь, чтобы цынготная болезнь между ними не распространилась; притом мне хотелось узнать кое–что о жителях сих островов, которых из новейших мореплавателей никто со времен Кука не посещал {*29}{173}, да уповательно, что и прежде его один только Кирос их видел.

Между собравшимися около нас на лодках островитянами был один их старшина или владелец по имени Гунама, который разными знаками изъявлял нам свое доброхотство и предлагал услуги; а мы для объяснения ему наших надобностей прибегнули к путешествию капитана Кука, писанному Форстером, выбрав из находящегося там небольшого словаря названия вещей, нам нужных, которые и повторяли жителям, сопровождая оные притом разными телодвижениями. Гунама скоро нас понял, когда мы говорили тавай — вода, буга — свинья, нюи — кокосовые орехи, эмер — хлебный плод, ани — есть, нуи — пить и проч.

Он, во–первых, показал нам на то место, где мы можем наливать пресную воду; по положению оного видно было, что оно то самое, где корабли капитана Кука наливались. Желая прежде осмотреть сие место, я поехал в 12‑м часу на берег с двумя вооруженными гребными судами. Коль скоро я отвалил от шлюпа, Гунама подъехал ко мне на своей кану. Я пригласил его сесть в шлюпку, что он и исполнил без малейшей отговорки.

На пути он был смел и разговорчив; любовался нашей одеждою и всеми нашими вещами, которые ему на глаза попадались. Я спрашивал его об именах их островов; он знаки мои понял и называл их точно так, как Форстер в своей книге их называет. Я с моей стороны старался ему объяснить, что мы пришли издалека и принадлежим к многолюдному, сильному государству, называемому Россия, и что имя нашего корабля «Диана». Но сколько я ни старался вразумить в него мои мысли, все было без успеха; из всех моих слов, телодвижений и знаков он понял, что меня зовут Диана. Сему открытию он весьма обрадовался и тотчас, став на ноги, кричал всем своим товарищам, которые на лодках около нас ехали: «Диана! Диана!», показывая на меня. Они, видя сие, то же повторяли во все горло. Слово «Диана» произносили они весьма хорошо.

Увидав свое неискусство в разговорах с жителями оного острова, я оставил их в тех мыслях, что мое имя Диана, которым они называли меня во все время нашего у них пребывания; да и теперь, может быть, они меня под сим именем помнят. Он хотел знать, есть ли у нас на корабле женщины, и, услышав, что нет, стал громко смеяться. При сем случае он много говорил и казалось, что шутил на наш счет, как мы можем жить и продолжать свой род без другого пола; или смеялся нашей ревности и страху, что мы скрываем от них своих жен.

Между тем несовершенство способов, коими мы объяснялись, и меня ввело в ошибку. Я просил у Гунамы свиней, давая ему разные подарки, как то: ножи, ножницы, бисер и пр., и показывая ему еще другие, лучшие, которыми хотел заплатить за них. Он меня понял очень хорошо и обещался, показывая на пальцы, дать мне десять свиней; причем показал на шлюпку, в коей мы ехали на берег, где он живет. Я заключил, что если пришлем мы шлюпку к его жилищу, то он променяет на предлагаемые от нас вещи десять свиней. Однакож после открылось, что он предлагал мне такое число сих животных за мою шлюпку, которая была лучшая из всех наших гребных судов и с которою я ни за что не мог расстаться.

Когда он узнал, что я не хочу променять ему шлюпки на свиней, то просил, чтобы за каждую его свинью дал я ему буга с рогами; буга значит свинья, а рога он показывал пальцами; через сие он разумел корову, барана или козу, которых, верно, они видели у капитана Кука; и как кроме свиней не имеют они никаких других четвероногих, то и других животных о четырех ногах также называют буга.

Вот это один случай, который показал нам, что они имели сношение с европейцами; да еще показывает, что они нас видали, знание их действия и силы пушек, указывая на них, они знаками и шумом изъявляли, что им известны сии страшные и смертоносные орудия {*30}. Впрочем, нет между ними ни малейших признаков, чтобы к ним приходили когда–либо европейские суда: не видали мы у них никакой европейском вещицы, несмотря на то, что Кук роздал им множество вещей, а особливо железных инструментов; и не знают они ни одного европейского слова.

Таким образом объясняясь с Гунамою, мы пристали к берегу, где встретили нас несколько сот вооруженных людей. Имея при себе ружья и мушкетоны, мы их не боялись и прямо вступили на берег, сказав Гунаме, чтобы он не велел своим соотечественникам близка к нам подходить, если они ни отнесут оружия своего в лес. Желание наше он тотчас исполнил; почему из диких множество бросились в кусты, положили там свое оружие и возвратились к нам с простыми руками; самая же большая часть их, не покидая своих дубинок и стрел, стояла поодаль.

Осмотрев место, где должно было брать воду, я увидел, что оно то самое, где и капитан Кук наливал оную. Это было превеличайшее болото, усеянное тенистыми островами, лесом и кустарником. Часть оного, похожая на пруд, подходит на расстояние четверти версты к тому берегу, где мы пристали; тут вода немного глубже, но чрезвычайно мутна и даже грязна. Кук также жалуется на сей недостаток. Я спрашивал у жителей, нет ли воды лучше у них. Они сказали, что есть в горах, только очень далеко; почему принуждены были довольствоваться тем, что есть на берегу.

Одарив более приветливых из диких разными безделками и выменяв у них несколько кокосов и других растений, я возвратился в первом часу на шлюп; а между 2 и 3 часами пополудни подошли мы ближе к южному берегу залива, где надлежало нам брать воду. Остальную часть дня занимались мы работами на шлюпе, а за водою посылать было поздно. Сегодня у жителей мы выменяли 114 кокосовых орехов, две ветви платанов{174} и корень ям{175} весом 21 1/2 фунтов; а вечером Гунама привез мне в подарок поросенка весом в 29 фунтов, за что я подарил ему большие ножницы, несколько парусных иголок и бисеру.

Осторожность, какую всегда должно наблюдать в обращении с дикими, заставила меня принять меры и сделать распоряжения, какие показались мне нужными. На сей конец предписания мои я сообщил по команде следующим письменным приказом:

«В порте Резолюшен острова Таны, июля 26‑го дня 1809 года»

Во время пребывания шлюпа «Дианы» в порте Резолюшен острова Таны, а также и во всех других гаванях островов Тихого океана, населенных дикими народами, если обстоятельства заставят нас пристать к оным, предписывается следующее: