— «Вы, ведь, очень умны, умнее всех в Англии, как мне говорили, вам все это давно известно, а меня оно так смущает… Вот что я хочу знать: где Атом?»

Профессор так вздрогнул, что даже подскочил на стуле…

— «Где Атом?» повторил он, «какие глупости вы говорите. Что же вы этим хотите сказать?»

— «Нет это не глупость,» твердо ответил Лионель, «это не может быть глупостью, потому что в этом причина всего, что есть. Вы и я, мы, ведь, живые, и мы живем на земле; целые миллионы таких же живых существ, как мы, также живут на ней. Но книги утверждают, что наша земля крошечная планета, самая ничтожная из всех планет, что есть миллионы, миллионы других планета больше ее. Посмотрите на наше солнце! Без него мы бы жить не могли, но мы знаем, что оно не одно, что есть миллионы солнечных систем, отдельных миров. Если все это не что иное, как атомы, и произошло из атома, — где же он? — этот удивительный, крохотный первый Атом, который, не подозревая, что делает, без всякого постороннего указания, не имея ни собственного разума, ни собственного суждения, произвел такое чудное творение? Если вы сумеете мне объяснить, где он — не объясните ли мне также, откуда он?»

Профессор Гор точно испуганно глядел на маленького мальчика — он был и смущен и озадачен…

— «Видите,» продолжал Лионель, «я бы не стал говорить об этом, если бы не слышал, что вы так умны — я все поджидал кого-нибудь особенно умного… Воспитатель, который от нас только что отошел, м-р Монтроз, имел совсем другие взгляды, нежели ученые — он верил в Бога, как верят простые, необразованные люди. Но перед ним был у меня воспитатель замечательно образованный-м-р Скит, он был, как он говорил — позитивисте, и вот он-то много мне рассказывал про атом-он мне даже показал увеличенный снимок с атома, виденного через микроскоп — смешная какая-то длинная штучка, похожая на человеческое ребро, как представлено оно в моем учебнике анатомии-и он мне объяснял, что случайное соединение таких атомов создает миры… ужасно это все меня изумляло — и я не мог себе представить, как такая штучка, как первый Атом, могла до чего-нибудь сама додуматься, создать миры и населить их людьми, на столько больше ее самой… Но пресмешной человек был этот м-р Скит; он постоянно твердил, что все — ничего, и ничего — все — и повторял он это так часто и так много над этим сам смеялся, что я боялся, что он сходить с ума-и старался с ним об этом уже не заговаривать — но вы сумеете мне все объяснить — ведь, интересно знать в точности, где теперь этот первый Атом и что он делает?»

С величайшим трудом, ошеломленный профессор собрался с силами и резко проговорил:

— «Вы хотите знать то, чего никто не знает. Что есть первая причина, это очевидно и не подлежит сомнению, но где она, и откуда она — это непроницаемая тайна.»

Грустное, озабоченное личико Лионеля стало еще грустнее.

— «Вы это называете «первая причина,» сказал он, «но уверены ли вы, что первая причина есть атом?»

— «Никто ни в чем не может быть уверен,» сказал профессор Гор, нахмурив брови, «мы только можем догадываться, руководясь тем, что познано естественной наукой.»

Мальчик горько, почти презрительно улыбнулся.

— «Так вот оно как, — вы «догадываетесь что есть атом, a другие «догадываются», что есть — Бог… Никто, значит, ничего и не знает… Но, по-моему, как-то даже глупо воображать, что атом может быть причиною всего — не гораздо ли проще и естественнее сказать себе, что причина всего — личность — личность разумная, совершенная?»

Профессор тут перебил его и с достоинством сказал:

— «Вы слишком молоды, чтобы понять… вы не можете вникнуть в глубину нынешних научных открытий, рассуждать о них с таким маленьким мальчиком было бы смешно!»

— «Нет, право не смешно!» с грустью возразил Лионель — «потому что я очень несчастный мальчик… Я много думаю. Если-бы я был счастливый, я бы не думал. М-р Монтроз мне говорил, что большинство мальчиков ни о чем не думают, и что от этого им все дается несравненно легче, нежели мне. Но, что же мне делать, когда я не могу — не думать!… Знаете,» — и как-то особенно трогательно стало выражение этого бледного, детского личика, — «не очень-то жить хочется, когда чувствуешь себя самой ничтожной частицею творений атома, который не знал сам, что делает, когда творил… на сколько было бы отраднее чувствовать, что это личность, которая знает, что делает и чего хочет. И не лучше ли было бы, если бы все ученые сошлись на том, что первая причина не атом, а личность мыслящая…»

— «Атом может быть — личность, и личность может быть атом», произнес профессор, забыв, что он решил не входить в аргументацию с таким малым ребенком.»

— «Вот, это похоже на то, что говорил м-р Скит, что ничего — все, и все — ничего»… заметил Лионель. «Я этого понять не могу, и чем больше думаю, тем больше чувствую, что только личность совершенная могла создать цветы, чудное небо, музыку и все… и я верю, право верю, что так как наука теперь делает такие изумительные открытия, она вскоре откроет, что атом — личность, личность совершенная, которая знает что делает, и нас знает, которая нас жалеет и нам помогать хочет, потому что любит все, что создано ею… И как бы это было хорошо!» радостно воскликнул мальчик! Дрожь пробежала по спине старого учёного — ему жутко становилось от удивительных рассуждений этого странного ребенка… Предположение, что наука сама откроет, что атом — личность, наводило на него прямо ужас… и непропечённые воспоминания былого сами собой воскресали в его душе: он видел себя не тем бездушным человеком науки, каким был в настоящую минуту, но малым ребенком, который за матерью повторял молитву Тому, Кого маленький Лионель смутно предчувствовал — всемогущему, всеведущему Богу, познаваемому во образе Христа. — Но, увлеченный течениями нынешнего века, он восстал против Божественного учения и давно уже издевался над ним с ожесточением, достойным любого злобного фарисея! — Теперь раздражение его все росло и дошло до того, что ему хотелось хорошенько потрясти это маленькое создание, так спокойно стоявшее перед ним со страшными, неразрешимыми задачами.

— «Давно пора прекратить подобные рассуждения», грубо произнес профессор. «Если бы вы предлагали мне вопросы в продолжение целого года, я не мог бы сказать вам что-нибудь другое: наукой дознано, что все религии сказка и обман, только люди невежественные могут придумать себе Бога — мы знаем лучше. Нам известно, что все творение построено случайным соединением атомов — но откуда они — ум человеческий познать не может. Мы не знаем, почему и для чего мы живем.»

Лионель страшно побледнел.

— «Если так, то жить не стоить…» сказал он слабым голосом. — «Зачем же люди родятся, если жить не для чего, — если нет смысла ни в чем, и нет цели в будущем; зачем мучиться и трудиться? — Как это жестоко, и, по моему, даже глупо!»

— «Ваше мнение о том, чего вы не понимаете, никакого значения не имеет,» торжественно заметил профессор. «Мы живы и, пока живы, должны разумно распределять свое время.»

— «Но и ваше мнение никакого значения не имеет», наивно возразил Лионель. «Атом столько же заботится об вас, сколько обо мне, хотя вы умный, а я глупый мальчик — для него все безразлично, он только и знает, что крутится да крутится и о себе самом даже ничего не ведает… Не все ли равно, на что употребляем свое время, — умрем и конец всему. Хотелось бы вам умирать?»

— «Конечно, нет,» нетерпеливо ответил профессор, «ни один человек в здравом уме не желает умирать. Я намереваюсь жить, сколько только возможно!»

— «Неужели? как же это странно! Вот я так думаю совсем иначе — мне кажется, что я охотнее бы умер, нежели дожил бы до ваших лет и сделался-бы таким, как вы теперь!»

— «Что это?» бледнея от гнева, строго спросил профессор, «вы начинаете говорить мне дерзости?»

— „ О, нет! О, нет! "с живостью воскликнул мальчик. «Разве я сказал что-нибудь неучтивое? Право, я не хотел, пожалуйста, простите меня! Я только думаю, что должно быть ужасно жить так долго, долго, так много работать и трудиться — и все даром… оттого я не желаю дожить до ваших лет. Вы, кажется, собирались идти в сад? Вот ваша шляпа и ваша палка,» — и он так мило ему их подал и так мило посмотрел на него, что разъяренный профессор сразу не нашел, что сказать. Он нахлобучил шляпу на голову, и строго остановил взор свой на маленьком философе.