— Цезарь! — Квирин молча повиновался хотя по лицу было видно, что он не согласен с оценкой событий. Тем не менее он молча отправился приказ командующего флотом. Не успел покинуть корабль, как на судне раздаваться громкий голос Криспа, отдающего приказа. Понемногу, возбуждение, владевшее им, стало охватывать и остальных. Но никто и близко не понимал, что чувствовал Крисп. Он весь был охвачен азартом, ибо в отличии от остальных видел преимущество которое они получили и которому пока никто не кроме него не придавал должного значения. Но скоро, всё стало меняться. Всё в эту ночь сопутствовало успеху Криспа. Галеры которые он собирался атаковать были заняты собственным спасением. Они боролись с огнём не замечая самой большой опасности для всего флота. К ним пришло понимание происходящего лишь тогда, когда в них полетели ядра.

Десять судов, выстроившись в ровную линию, пустили в ход катапульты. Каменные ядра тучами обрушились на задние ряды флота Лициния. Нападение на лёгкие галеры не вызвало должного ответа. Сами же галеры, попытались развернуться и уйти от смертоносного обстрела, но это действие слишком запоздало. В связке с огнём, обстрел быстро привёл к желаемому результату. Галеры начали тонуть одна за другой. Крисп до полной хрипоты кричал, управляя одновременно ударом всех десяти судов. Едва завидя возможность выхода из ловушки, он тут же направлял туда удар отрезая путь к отступлению. Им отвечали, но слишком вяло. Большинство ядер противника даже не долетали до них и были более опасны для своих же кораблей. К тому времени, когда солнце появилось на горизонте, часть галер в задних рядах успела пойти ко дну. Над водой лишь торчали обломки судов и верхушки мачт. Рассвет позволил приступить к более активным действиям. По приказу Криспа, суда начали сближаться с противником. Следовало потопить все суда в задних рядах. И для этого пришлось местами идти на абордаж. Противник, ослабленный огнём, и обстрелом почти не оказывал сопротивления. Не имея возможности двигаться, корабли Лициния вспыхивали один за другим. Шаг за шагом, Крисп уверенно вёл римский флот к победе. И это продолжалось до самого вечера. Ещё до наступления темноты, над заливом раздалось восхищённое:

— Слава Цезарю! Слава Флавию Криспу!

Римские сенаторы не только внимательно слушали человека стоявшего в центре зала, но и часто перебивали его речь овациями. Зал был полон как никогда. И событие того действительно стоило. Император прислал префекта, дабы сообщить сенату подробности произошедшей битвы. Юлий Юлиан, префект Рима, выглядел немного бледным, что не мешало ему громко и чётко выполнять приказ императора.

— Двести судов сожжено, более ста сдались. Захвачено двадцать семь тысяч пленных и много золота. Лициний прислал послание в котором изъявляет покорность и признаёт себя верным слугой императора.

Эти слова были прерваны бурными аплодисментами. Все сенаторы стоя аплодировали этим вестям. Все, за исключением одного. Это был толстяк, маленького роста с круглым и очень светлым лицом. Он сидел в самых верхних рядах. С его лба постоянно струился пот и он вытирал его краем своего хитона. Создавалось впечатление, что его вообще не интересует происходящее в сенате. Сказанные им слова лишь подтверждали эту догадку:

— Как же здесь жарко! Благосклонность «Соль» порой сильно раздражает!

Слова были сказаны не очень громко, но тем не менее их услышали многие. Постепенно шум аплодисментов стихал. Взгляды присутствующих обращались в сторону толстяка. Чуть позже раздался возмущённый голос:

— Публий Скапула, вы снова показываете неуважение сенату!

— Прошу прощения, — тот кого назвали «Публий Скапула», изобразил на губах виноватую улыбку, — всему виной моя проклятая память. Я всё время забываю о том, что не должен упоминать Римских Богов. Вместо «Соль» следовало сказать…опять провал, никак не вспомню имя нового Бога. Не беда. Всегда найдутся рядом люди, которые напомнят мне о нём. И уж раз я получил слово, хотелось бы задать вопрос префекту. Вы приняли решение?

— Да! — раздался снизу твёрдый ответ. — Я покидаю свой пост вместе со всеми «Преторианцами».

— А это по всей видимости, новый префект, — Публий Скапула встал и накинув свободную часть хитона на правую руку, устремил насмешливый взгляд в сторону входящего в зал сената, высокого человека.

— Юний Анний Бас!

Новый префект остановил и принял вызывающе гордую позу. Не успел он остановиться, как Публий Скапула встал и начал спускаться вниз. Спустившись вниз, он прямиком направился к выходу. Возле нового префекта он остановился и очень громко произнёс:

— Я не припомню такого имени среди патрициев. И всё же, позвольте поздравить тебя с новым назначением.

В ответ раздался высокомерный голос:

— Позволь напомнит тебе, что по закону я могу вступить в должность только после одобрения сенатом.

— За этим делом не станет. Мнение римского сената редко расходиться с мнением императора. Особенно в последние годы.

Публий Скапула покинул сенат. Внизу на площади его четыре раба с носилками. Ещё один стоял с опахалом. Это был хрупкий юноша со смуглым лицом. Он всегда находился рядом с сенатором. Тот не выносил жару настолько, что даже во время движения пользовался его услугами. Завидев Скапулу, юный раб со всех ног бросился к нему.

Едва почувствовав благодатную свежесть, он расплылся в довольной улыбке и сделав неопределённый жест в сторону солнца, которое в этот день старалось согревать лучше обычного, он уселся в носилки. Скапула проделывал всё так словно собирался отправиться в далёкое путешествие а не на рынок рабов куда он и держал путь. Здесь следует добавить лишь одно — рынок рабов так же как и сам сенат, находился в пределах римского форума. И как всегда, на улицах Рима находилось слишком много людей, которым, по мнению сенатора, было здесь совсем не место. Отчего приходилось часто останавливаться, и поездка немного затянулась по времени.

Впрочем, усилиями юного раба, Скапула, почти не замечал этой маленькой неприятности. Очень скоро, они оказались в тени свода величественной арки. Затем проследовали в самый центр рынка рабов и здесь остановились. Скапула высунул голову и стал смотреть. Его взгляд сразу же привлёк молодой военный. Судя по знакам отличия он носил звания центуриона. Молодой человек обладал высоким ростом, благородным чертами лица и яркими голубыми глазами. Иными словами говоря, с одного взгляда в нём можно было определить того, кого называли «отпрыском благородных патрициев». Вид молодого человека изменил выражение глаз Скапулы.

Вместо обычной насмешливости появилось отчётливая нежность. А вместе с ней и мягкая улыбка. Заметив, что молодой человек смотрит только в одно место, сенатор проследил за его взглядом. Без всякого сомнения, центурион смотрел на рабынь. Вернее на одну из них. Даже закованная в цепи она производила впечатление свободного человека. Гордо поднятую голову ещё более подчёркивал высокий рост. Взгляд буквально сверкал. И в нём выражалось одновременно презрение и гнев. Маленькая арена в которой она находилась была окружена кривой изгородью. Вместе с ней в ряду стояли ещё два десятка женщин. И у всех головы были опущены. Только она одна не желала признавать своё унижение. Скапула невольно засмотрелся на чёрные глаза этой женщины.

ВО всём остальном она ничем не отличалась от других. Такая же грязь на лице и на одежде. Волосы… представляли собой ещё более ужасное зрелище. Неизвестно как долго бы смотрел Скапула на рабыню, если в это время до него бы не донёсся громкий хор голосов, который произносил:

— Господь Единый и Всемогущий!

Скапула обратил внимание на толпу христиан, которых возглавлял мужчина старше средних лет с серебристой бородой. У него на груди висел большой крест. Скапула усмехнулся и стал прислушиваться. Этот человек говорил о том, что все люди равны перед Богом, что рабство это грех, что мы не должны обижать ближних своих. Скапула хорошо видел с какой внимательностью его слушают. В особенности рабы. Послушав ещё немного, он сделав знак юному рабу сошёл с носилок. Почти сразу же после этого, по всему рынку разнёсся насмешливый голос: