Увидев председателя, женщины остановились, озадаченные нечаянной встречей. Вины за ними никакой не было, на работу нынче не наряжали, но все же неловко шастать по лесу в будний день. Они сбились толпой у избы сторожа Филина, смущенно оправляли подоткнутые мокрые подолы, нахлюстанные в лесной траве, очищали от грязи босые ноги.

— Вечером на работу, — сердито сказал Межов, еще не остывший после встречи с Антипиным. — Пойдем на тока, в ночную.

— Ночью-то милуются, а не работают, Сергей Николаевич! — сказала, смеясь, Ольга Христонина, местная красавица, с первого дня безуспешно завлекавшая Межова.

— Вот там и помилуемся. Лопаты захватите. Деревянные.

— Какая же любовь — с лопатами?

Не отвечая, Межов пошел дальше.

— Строгий какой, не подступишься! — обиделась Ольга. — И ведь молодой, неженатый.

— Потому и строгий, что молодой. Вас на коленки посади, а на шею вы сами залезете.

«Тетка Матрена», — определил Межов последний окающий голос. На пенсию пора, а все еще скрипит на своем курятнике — совестливая. После уборки надо ей полный пенсион дать. А с этой Ольгой… черт знает что с ней делать.

Конюх Гусман, заспанный рябой татарин, лежал в тамбуре на сене, закинув руки за голову, и мурлыкал непонятную песню на своем языке. В конюшне пахло кожаной сбруей, отволглым свежим сеном и дегтем. Как на курорте живет. И обленился вконец.

— Заседлай-ка мне Вороного, на тока надо съездить.

— Ага, Вороной! — отряхиваясь от сена, торжествующе заулыбался Гусман. — Как сухо, так машина, а как грязно, давай Вороной! Наша Вороной и по сухо и по грязно ездит. Эх, председатель!

Гусман любил лошадей и ревниво относился к машинам, оттеснившим живую тягловую силу. Сейчас он обидчиво намекал председателю на недавнее решение правления сократить поголовье лошадей наполовину. Справедливое, в общем, решение.

Межов очистил пучком сена размокшие туфли, выбросил грязный пучок за ворота. Гусман покрикивал в конюшне на лошадей: «К стенка! К стенка держись!» Вскоре он вывел Вороного, набросил на него новое казацкое седло, затянул подпруги и, лихо вскинув руку к мятой теплой шапке, в которой он ходил и летом, отрапортовал:

— Готова, товарищ председатель! Край земля едишь, все хараша будит.

Межов легко сел в седло, нагнулся, чтобы не задеть головой косяк ворот, и сжал стременами бока Вороного. Он слышал, как позади причмокнул и потом что-то крикнул. Гусман, но застоявшийся Вороной уже вынес его из конюшни и, разбрызгивая лужи, стремительно мчал по мокрой, сверкающей траве в поле. Он скрипел селезенкой и просился в намет, но Межов не отпускал повод, и Вороной бешено рысил, подняв голову и отбрасывая с копыт тяжелые шматки грязи.

Просторно, солнечно и тихо было в поле. Зеленые ряды лесополос разделили степь на правильные желтые квадраты вызревших хлебов, и красивые эти квадраты были светлыми и печальными. Посреди них и на концах разбрелись и стали безмолвные комбайны, они стояли там, где их застиг дождь, а вокруг волновались под легким ветром хлеба и будто кланялись им.

Дальний полевой ток обозначился одинокой будкой сторожа и ворохами зерна, открыто лежащими под небом. Среди ворохов торчали, высоко подняв железные шеи, два зернопогрузчика, поодаль маячила тонкая труба передвижной электростанции. Где-нибудь здесь бродит и одноногий сторож Семен Филин, ковыряя своей деревяшкой отмякшую площадку тока. Ни черта ведь не подумает, что площадку портит, старый пень.

Межов перевел Вороного на шаг и, нагнувшись с седла, вырвал с корнем несколько пшеничных стеблей. Колос был сухим и уже вымолачивался, но соломина еще сминалась, мочалилась при разрыве, не ломаясь. К вечеру проветрит, и наутро можно будет пускать комбайны.

С левой стороны дороги лежали необмолоченные валки ржи, прибитые дождем к земле. Эти надо немедленно переворачивать, иначе прорастут.

Возле тока Межов спешился, привязал Вороного за столб осветительной сети и позвал Филина. В ответ послышался короткий басистый лай. Наверно, спит, на собаку надеется. Межов пошел к будке сторожа, но дорогу ему преградил Вихрь, рослый пес из породы овчарок.

— Не узнал, что ли? — спросил Межов.

Вихрь узнал, помахал хвостом, но в сторожку не пустил, встав у приоткрытой двери. Межов заглянул в окошко — на нарах лежали в ворохе стружек новая деревянная нога и кривой нож, Филина не было. Куда-то запропастился и ногу даже не доделал.

— Где же хозяин? — спросил Межов собаку.

Вихрь дважды тявкнул в сторону села и опять уставился на Межова. Межов вздохнул.

— Значит, один ты за весь колхоз работаешь? Эх, Вихрь, Вихрь, остаться бы мне агрономом или в аспирантуру поступить, что ли. Ну пойдем, поглядим твое хозяйство.

Межов направился к ближнему вороху, и, едва наступил на площадку тока, Вихрь сердито зарычал: площадка еще не просохла, от ноги остался четкий след.

— Ясно, — сказал Межов. — Веди тогда сам, если ты такой бережливый да строгий.

Вихрь побежал впереди вдоль площадки и остановился у второго вороха, где лежали мосточком две доски. Межов прошел по ним, нагнулся и сгрудил рукой мокрый пласт ржи толщиной пальца в два. Зерно под ним было сухое, но низ вороха схватился с мокрой землей, прорастал. А ведь семенной…

Пшеничные вороха, к которым Филин тоже постелил дощечки, оберегая ток, уже горели. Межов сунул руку по локоть и сразу вытащил: зерно было горячим и ощутимо отдавало прелью. Пшеницу убирали напрямую, сорняк отвеять не успели, и вот пришел этот подлый дождь. Пропадет, если сегодня же не провеять раза два.

Ячмень тоже грелся. Межов помял в горсти теплое зерно, понюхал и протянул его собаке. Вихрь понюхал и обиженно чихнул.

— Вот видишь, — сказал Межов. — А хозяин твой картошку, наверно, побежал окучивать, о себе только думает. Где хозяин?

Вихрь помахал хвостом и побежал к сторожке, оглядываясь и как бы приглашая следовать за собой. У сторожки он показал широкий след сапога и след деревянной ноги — круглые ямки. След уходил в сторону села степью. По залогу ударился напрямик, старый черт!

Межов съездил на ток второй бригады и, убедившись, что неотвеянное зерно тоже греется, отругал сторожа и возвратился в село уже в обед, разъяренный до тихого бешенства. Не доехав еще до конюшни, он услышал частый тревожный звон набата и хлестнул Вороного концом повода по шее. Одна беда не ходит, еще что-то случилось.

Нахлестывая жеребца, он рыскал напряженным взглядом по селу: признаков пожара не было, но по улицам бежал народ, и тревожный звон не утихал, торопил, созывал к себе.

Когда Межов подскакал к правлению, на площади перед ним уже собралась довольно большая толпа, посреди которой колченогий Филин колотил тележным шкворнем в кусок рельса, подвешенный на столбе.

— Чего трезвонишь? — крикнул Межов, наезжая на толпу.

— Хлеб горит, народ подымаю, — деловито сказал Филин и опять застучал по рельсу.

— Хватит, — облегченно сказал Межов, — поднял уже. Трезвонишь, а прийти в правление не догадался.

— Дож-жик, когда придешь-то. Вот кончился, и пришел, да вас нету, а Метелин в третью бригаду, слышь, уехал.

Межов уже не слушал и обратился к толпе.

— Товарищи! — Он поднял руку и привстал на стременах.

— Как Чапаев! — послышалось из толпы насмешливое.

Межов не выдержал:

— По домам своим сидите, мотыги точите, в лес за грибками наладились, а хлеб дядя вам спасать будет?! Какие же вы, к черту, хозяева, если на обоих токах зерно греется! Ну, чего молчите?!

— Откуда мы знали, — проворчал кто-то в толпе.

— Не знали? А что дождь трое суток, хлестал, вы тоже не знали?! Не крестьяне вы, что ли? Вот старик, — Межов показал на мокрого, грязного Филина, — за шесть километров на одной ноге пришел, а вы не чешетесь, пока гром не грянет, черти сиволапые! Председателей ругаете, а вы же здесь хозяева, вы сами…

— Ты не ори! — закричала из толпы тетка Матрена. — Ты скажи толком, рассуди, а не с бухты-барахты.

— Правильно.