Обратно он вез тоже славную девушку, доверчивую такую, чистую, юную. Она рассказала, что родилась и все время жила в селе Дединове, а в Коломне работает только один год, сразу после школы поступила, и вот едет от завода в Москву на курсы программистов. Очень она любит электронно-вычислительные машины, даже во сне видит.

— Жалко, — сказал Горшенин.

— Почему? — удивилась девушка.

— Утром ехала со мной одна… — Горшенин вздохнул. — Быстрая такая, послушная и так же глупа, как электронная машина.

— Извините, но это от человека зависит.

— От человека, конечно, только все равно досадно. Красивая она, стройная… Как балерина. И муж, кажется, добрый человек. Вам не хочется замуж?

— Что вы, рано! — Девушка слегка смутилась. — Мой мальчик недавно в армию ушел, через два года вернется.

— Дождетесь?

— А как же, ведь мы любим друг друга.

Горшенин посмотрел на нее с уважением.

— А детей вы любите?

— Очень! — горячо сказала девушка. — У нас с Петей будет четверо: два мальчика и две девочки. Так мы договорились.

— А моя жена не захотела второго.

— Ничего, вы еще молодой, успеете, — с легкостью успокоила его девушка.

И третий рейс до Бронниц был без холостого пробега — Горшенин сдал выручку с перевыполнением, пожелал напарнику удачи и, взяв в диспетчерской записку, оставленную ему Ольгой, — она обещала на выходной приехать с Мишкой к нему, — отправился домой.

В автобусе он через одну или две остановки заметил утреннюю девушку в очках, которая стояла между креслами недалеко от него, и уступил ей место. Девушка, не взглянув на него, поблагодарила и села, уставившись сразу в книжку. Вот поэтому и носит очки, а скажи ей о вредности, сейчас же рассердится. Непонятная нация женщины, своевольная.

Вадька глядел в окно, ожидая его под присмотром нянечки. Значит, опять с опозданием — детей из группы уже разобрали. Горшенин встретил на пороге Вадьку.

— А Любовь Михайловна еще здесь, — сообщил он радостно, — Любовь Михайловна, папа пришел!

Из боковой комнаты вышла темноволосая худенькая девушка, чуть постарше Вадьки, наверно десятиклассница, робко сказала: «Здравствуйте».

— Добрый вечер, — сказал Горшенин. — Извините, опять я вас задержал.

— Ничего, — сказала девушка, — мы же понимаем.

Пожилая няня посоветовала:

— А вы найдите пока старушку, чего маяться-то. Она и постирает, и мальчишку отведет-приведет.

— На старушек сейчас дефицит, — сказал Горшенин. — Я два квартала оклеил объявлениями, и до сих пор нет. С весны.

— Так женились бы скорей.

— А жениться, думаете, проще? Идем, идем. — Вадька тянул его за руку. — Извините еще раз, я постараюсь не опаздывать.

Они вышли на улицу, и Вадька сразу спросил, понравилась ли воспитательница.

— Хорошая, — сказал Горшенин.

Вадька обрадовался и вприпрыжку побежал впереди него.

— Уходите с дороги, куриные ноги! — кричал он, догоняя девочку со школьным ранцем.

Они зашли в продовольственный магазин, Горшенин купил колбасы и молока, взял Вадьке шоколадку.

Не хотелось идти домой, пусто там было без Наташи, но он уже привык за этот год, боялся только Вадьки, его разговоров. Правда, и к разговорам он стал уже привыкать.

Квартира у них была в новом доме, двухкомнатная, добротно обставленная, Наташа почти и не жила в ней. Успела обставить мебелью, повесить и постелить ковры, а потом лежала среди этой мебели и ковров, белая, с провалившимися глазами.

Она не хотела второго ребенка, хотела лишь двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, и, когда они получили квартиру, купили вскоре мебельный гарнитур, она прервала беременность. Врач говорил потом, что прерывать на таком сроке нельзя было, тем более вне больницы, но кто же спорил, никто не спорил. И Наташка знала, что нельзя, но ей было совестно идти к врачу, у которого она брала справку о беременности, чтобы получить двухкомнатную квартиру, а с мнением мужа она не посчиталась. Даже Ольге, своей подруге, не сказала, не посоветовалась.

— Ты женишься на ней? — спросил Вадька.

— На ком? — спросил Горшенин, складывая продукты на кухонный столик.

— На Любовь Михайловне. Я ее мамкой буду звать.

— Молоденькая она для мамы, — сказал Горшенин. — Придется вас обоих нянчить.

— Она еще состарится. Ты же не больно старый, правда?

— Старый, — сказал Горшенин. — Тридцать лет скоро, а ей не больше семнадцати, вот и подсчитай…

Вадька подсчитал пальцы на руках, потом сел на пол, снял сандалики и носки и стал считать пальцы на ногах, что-то соображая, вновь пересчитывая.

Горшенин возился у плиты. Вскипятил молоко Вадьке, поджарил колбасу с яичками, потом нарезал хлеба. Ужинать пришлось одному, Вадька поел в садике и только сидел за столом, чтобы папе не было скучно.

— Если семнадцать, — соображал он вслух, — то на одной ноге три пальца лишних остается, а до тридцати надо к моим прибавить все твои пальцы на руках. Это много, да?

— Много, — сказал Горшенин и вспомнил кондукторшу Кланю, ее огорченное лицо.

Она приходила сюда несколько раз, но Вадьке почему-то не понравилась, хотя и старалась вовсю, ухаживала за ним, играла, укладывала спать.

— А няня тоже говорит, что тебе надо жениться, — вспомнил Вадька. — Ты не понял, что ли?

— Понять-то понял, Вадик. Последнее время только об этом и думаю, до бесстыдства дошел, распустился… Но ты тоже пойми: нам ведь с тобой такая мама нужна, чтобы на все время, а не на день-два. И чтобы любили мы ее, и ты и я. И чтобы она любила нас. Обоих. Тетя Кланя вот любила вроде, а что-то тебе не понравилась…

— А тебе?

— Мне вроде ничего сначала, а теперь и мне кажется, что ты прав. Давай подождем, не будем торопиться. Вот я скоро возьму отпуск, и мы поедем с тобой в деревню, где я родился. Купаться будем, рыбу удить, загорать.

— И ты женишься там?

— Не знаю. Но целый месяц мы с тобой вместе будем, народ весь там на виду, вот и посмотрим оба. И ты, и я. Поглядим не торопясь. Может, кто понравится и полюбит нас. Давай пей молоко, и будем хозяйничать дальше.

— А рубашку ты мне постираешь? Я закапал ее в обед.

— Постираю. И носки постираю, и трусики. А в воскресенье приедет с дядей Мишей тетя Оля, она приведет в порядок все наше бельишко. Выпил?.. Ну беги, включай телевизор.

Вадька обрадовался и убежал из кухни в свою комнату, откуда вскоре донеслась веселая музыка.

Горшенин убрал со стола, помыл посуду и пошел в ванную заниматься стиркой. Там он покаянно вспомнил легкую и быструю Светлану, вспомнил беременную женщину, которая ходит как грузотакси и, наверное, станет матерью-героиней, и подумал, что завтра надо обязательно исправить предупреждающую надпись у Бронниц, как советовали счастливые молодожены. Весело выйдет и правильно не только для водителей.

1970 г.

— А сейчас мы выберем и санаторий, — сказал доктор, листая справочник. — Выберем такой, чтобы непременно поправиться… Ялта… Сочи… Цхалтубо… Советский рабочий должен быть бодрым и в теле, иначе никакой он не строитель… Ага, вот — Нальчик!.. Для счастья необходимо, чтобы человек обладал всем, что ему полагается, в том числе и весом. А у вас, молодой человек, не хватает десять кило. Десять! Поедете в Нальчик, прекрасный курорт, горный воздух — идиллия!

Нальчик. Какое ласковое имя — Нальчик! Я как-то сразу полюбил его, поверил в него. И не потому, что мне было жалко своих законных, необходимых для счастья десяти кило, которых я, вечно поджарый, как гончая, никогда не имел, но боязно как-то. Чего доброго, бесплотным станешь, тенью, призраком. Да и ноги у меня все время побаливают. Не сильно болят, но давно и назойливо, надоело ощущать эту боль.