Белазий снова посмотрел на меня. Я был прав, когда думал, что он не удивится.

– Ну, пошли. Здесь холодно, я хочу надеть плащ.

И направился вперед. Галька хрустела у него под ногами. Он спросил, обернувшись через плечо:

– Насколько я понимаю, Ульфин все еще там?

– Думаю, да. Ты его здорово запугал.

– Ему нечего бояться до тех пор, пока он держится в стороне и ничего не знает.

– Так он и в самом деле ничего не знает?

– Знает он или нет, – ответил Белазий безразличным тоном, – у него хватает ума держать язык за зубами. Я обещал ему, что, если он будет повиноваться мне беспрекословно, я вовремя отпущу его, чтобы он успел скрыться.

– Скрыться? От чего?

– От смерти, когда я умру. Обычно слуги жрецов отправляются вместе с ними.

Мы шли по тропе бок о бок. Я взглянул на Белазия. Он был в черном одеянии, более изящном, чем то, которое мне приходилось видеть дома, в Маридунуме; даже Камлах не одевался так красиво. На нем был пояс тисненой кожи, видимо, итальянской работы, а на плече горела в лунном свете большая круглая брошь – сплетение золотых кругов и змей. Даже под таинственным налетом, каким покрыли его события этой ночи, он выглядел утонченным и образованным римлянином. Я спросил его:

– Извини, Белазий, но тебе не кажется, что подобные обычаи древнее египетских пирамид? Даже у нас в Уэльсе это считается устаревшим.

– Быть может. Но ведь и сама богиня стара. Она любит, чтобы ей служили так, как она привыкла. А наши обряды почти такие же древние, как она сама, и ни песни, ни камни не помнят, когда они возникли. Задолго до того, как служители Митры убивали быков в Персии, до того, как они явились на Крит, до того, как из Африки пришли небесные боги и люди возвели для них эти стоячие камни, богиня жила здесь, в своей священной роще. Теперь лес закрыт для нас, и мы собираемся где можем. Но везде, где живет богиня, будь то в камне, в дереве или в пещере, есть священная роща, что зовется Немет, в ней мы совершаем жертвоприношения. Я вижу, что ты понимаешь меня.

– Понимаю. Меня учили этому дома, в Уэльсе. Но у нас уже лет сто не совершали жертвоприношений, подобных тем, что вы совершили сегодня.

В его голосе не было и тени переживаний.

– Его убили за святотатство. Разве тебе не говорили… – Он остановился как вкопанный и схватился за кинжал. Его тон переменился. – Это лошадь Кадаля!

Он вертел головой из стороны в сторону, словно пес, вынюхивающий дичь.

– Это я на ней приехал. Я же тебе говорил, что мой пони охромел. Кадаль, наверно, поехал домой, взяв одну из твоих лошадей.

Я отвязал кобылу и вывел ее на тропу, открытую лунному свету.

Белазий сунул кинжал в ножны, и мы пошли дальше. Кобыла тыкалась мордой мне в плечо. Нога у меня почти прошла.

– Значит, и Кадаля тоже надо было убить? – спросил я. – Стало быть, дело не только в святотатстве? Ваши церемонии такие тайные оттого, что они так священны, или потому, что они запрещены? А, Белазий?

– И то и другое. Мы собираемся там, где можно. Сегодня вот собирались на острове – это место достаточно безопасное, в ночь равноденствия сюда обычно ни одна душа и близко не подходит. Но если это дойдет до Будека, у нас будут неприятности. Человек, которого мы убили этой ночью, был одним из людей короля. Его держали здесь восемь дней, и шпионы Будека уже ищут его. Но он должен был умереть.

– А теперь они его найдут?

– Найдут. Далеко отсюда, в лесу. Они решат, что его растерзал дикий вепрь. – Он снова искоса взглянул на меня. – Можно сказать, что он умер легко. В старые времена ему бы вырезали пуп и гоняли бы вокруг священного древа, пока кишки не намотаются на него, словно шерсть на веретено.

– А Амброзий знает об этом?

– Амброзий тоже человек короля.

Некоторое время мы шли молча.

– Белазий, а что будет со мной?

– Ничего.

– Но разве подглядывать за тайным обрядом не святотатство?

– Не беспокойся, – сухо ответил Белазий. – У Амброзия длинные руки. Что это с тобой?

Я покачал головой. Я не смог бы объяснить этого словами даже самому себе. У меня возникло такое чувство, словно я стоял безоружным посреди битвы и вдруг мне в руку вложили щит.

– Тебе не было страшно? – спросил Белазий.

– Нет.

– Это похоже на правду, клянусь богиней! Да, Амброзий был прав. Ты отважен.

– Даже если и так, это не та отвага, которой стоит восхищаться. Когда-то я думал, что я лучше других детей, потому что не боюсь многого из того, чего боятся они. У меня, конечно, были свои страхи, но я умел держать их при себе. Я полагаю, это было что-то вроде гордости. Но теперь я начинаю понимать, почему даже тогда, когда я вижу впереди опасность и смерть, я смело иду вперед.

Белазий остановился. Мы были уже почти у самой рощи.

– И почему же?

– Потому что все это не для меня. Мне случалось бояться за других, но никогда – за себя. До сих пор не приходилось. Наверно, люди боятся неведомого. Они боятся боли и смерти, потому что это может подстерегать их за каждым поворотом. Но я… я иногда вижу то, что скрыто, то, что ждет впереди. И я заранее знаю, где меня ждет боль и опасность, и мне известно, что смерть моя еще не пришла. Потому я и не боюсь. Это не отвага.

– Да, – медленно произнес Белазий. – Я знал, что ты обладаешь даром ясновидения.

– Это бывает со мной лишь изредка и приходит ко мне по воле бога, а не по моему желанию.

Я уже и так наболтал лишнего – Белазий был не тот человек, кому стоит рассказывать о своих богах. Чтобы сменить тему, я быстро сказал:

– Послушай, Белазий! Ульфин ни в чем не виноват. Он ничего нам не сказал и остановил бы меня, если бы мог.

– Ты хочешь сказать, что если кому-то придется заплатить за все, то это должен быть ты?

– Но ведь это же справедливо. И к тому же я могу себе это позволить. – Я смеялся над ним, прячась за своим невидимым щитом. – Какова же будет кара? Я думаю, у такой древней религии, как ваша, должны быть в запасе кое-какие менее суровые меры наказания? Что со мной будет? Быть может, я умру от колик этой ночью или меня растерзает вепрь в следующий раз, как я выеду в лес без своего «Черного пса»?

Белазий улыбнулся – в первый раз за все это время.

– Не думай, что тебе удастся уйти безнаказанным. Мне еще пригодишься ты и твой дар, можешь быть уверен. Амброзий не единственный, кто умеет использовать людей, я – тоже. Ты сказал мне, что тебя нечто влекло сюда сегодня ночью; это сама богиня привела тебя сюда, и ты станешь слугой богини.

Он положил руку мне на плечо.

– Да, Мерлин Эмрис, ты заплатишь за сегодняшнюю ночь, заплатишь той монетой, которая удовлетворит богиню. Богиня выследит тебя, как и любого, кто подсмотрел ее тайны, – но не затем, чтобы убить, о нет! Ты будешь не Актеоном, но Эндимионом, мой маленький, но способный ученик. Она примет тебя в свои объятия. Другими словами, ты будешь учиться до тех пор, пока я не возьму тебя с собой в святилище. И там ты предстанешь перед богиней.

«Ни за что! – хотелось ответить мне. – Даже если ты намотаешь мои кишки на все деревья в лесу». Но я промолчал. «Бери власть, кто бы тебе ее ни предложил», – сказал Амброзий. Мне вспомнилось, как я стоял там, у ясеня. Да, это тоже сила – своего рода. Посмотрим. Я отодвинулся от Белазия – очень вежливо – и пошел наверх, в рощу.

Ульфин и раньше был напуган, но, увидев меня вместе со своим хозяином и поняв, где я был, он почти утратил дар речи от страха.

– Господин… я думал, он уехал домой… На самом деле, господин, Кадаль говорил, что…

– Дай мне плащ, – сказал Белазий, – и положи это в сумку.

Он бросил наземь белое одеяние, которое нес на руке. Оно развернулось и упало рядом с деревом, к которому был привязан Астер. Пони взвился на дыбы и захрапел. Я подумал было, что он просто испугался белой тряпки, но потом увидел на белом темные пятна и брызги, заметные даже в сумраке рощи, и, несмотря на то что стоял довольно далеко, почуял запах дыма и свежей крови.