– Крепость на реке Сейнт, где твой дед встречался с Вортигерном. Далеко она на север от Каэрлеона? По какой дороге? Расскажи о дороге… А каковы подступы к крепости с моря? А та башня, где расположился верховный король, – башня Максимуса, ты ее зовешь Максеновой башней… расскажи о ней. Сколько людей там размещалось? Какова дорога от нее к гавани?

Или:

– Ты говоришь, отряд короля останавливался в долине к югу от Снежной горы и короли уходили в сторону. Твой слуга Кердик говорил, что они ходили смотреть развалины старой крепости на утесе. Опиши это место… Какова высота утеса? А далеко ли видно с вершины на север? На юг? На восток?

Или:

– А вассалы твоего деда? Как ты думаешь, сколько из них сохранят верность Камлаху? Их имена? Сколько у них людей? А кто его союзники? Число? Сколько войска?

И вдруг:

– А теперь скажи мне вот что. Откуда ты знаешь, что Камлах решил перейти к Вортимеру?

– Он сказал это моей матери, – стал объяснять я, – у смертного ложа моего деда. Я это слышал. Слухи об этом ходили давно, и я знаю, что он ссорился с дедом, но никто ничего не знал наверняка. Моя мать лишь догадывалась. Но как только умер король, Камлах сказал ей об этом.

– Он объявил об этом во всеуслышание? Тогда как вышло, что Маррик и Ханно не знают об этом ничего, кроме слухов о ссорах?

Усталость и долгие расспросы усыпили мою бдительность, и я, не успев подумать, брякнул:

– Он не объявлял об этом, а сказал только ей. Они были одни.

– Не считая тебя? – Голос Амброзия переменился так сильно, что я подпрыгнул на своем табурете. Он смотрел на меня из-под бровей. – Ты ведь, помнится, говорил, что подземные ходы засыпали?

Я сидел, молча глядя на него. Я не мог придумать, что сказать.

– Не странно ли, – продолжал Амброзий ровным голосом, – что он сказал об этом твоей матери в твоем присутствии? Ведь он не мог не знать, что ты его враг. Его люди только что убили твоего слугу. И как это тебе, после того как Камлах выложил свои секретные планы, удалось выбраться из дворца и попасть в руки моих людей и «уговорить» их отвезти тебя ко мне?

– Я… – промямлил я. – Господин мой, не думай, что я… господин, я же сказал тебе, что я не шпион. Я… то, что я рассказал тебе, – это правда! Камлах действительно говорил это, клянусь тебе!

– Думай, что говоришь. Для меня важно, правда ли это. Тебе сказала об этом твоя мать?

– Нет.

– Стало быть, это всего лишь болтовня рабов?

– Я слышал это своими ушами! – в отчаянии сказал я.

– Так где же ты был?

Я встретился с ним глазами. И, сам не зная почему, сказал правду:

– Господин, я спал в холмах, в шести милях оттуда.

Наступила тишина. На этот раз она длилась особенно долго. Я слышал, как оседают угли в жаровне, как где-то лает собака. Я сидел, ожидая, что он разразится гневом.

– Мерлин…

Я поднял глаза.

– От кого ты получил дар ясновидения? От матери?

Против всех ожиданий он поверил мне. Я поспешно ответил:

– Да. Но у нее он другой. Она видела только то, что видят женщины: всякие вещи, связанные с любовью. А потом она начала бояться своей силы и отказалась от нее.

– А ты не боишься?

– Я буду мужчиной.

– Мужчина берет власть, кто бы ему ее ни предложил. Да. Ты понял то, что видел сегодня ночью?

– Быка? Нет, господин. Я только понял, что это что-то тайное.

– В свое время ты узнаешь об этом, но не сейчас. Слушай!

Где-то за стенами пропел петух, звонко и серебристо, как боевая труба.

– Вот, – сказал Амброзий, – это положит конец твоим видениям. Тебе давно пора спать. Ты уже выглядишь полумертвым от усталости.

Он поднялся на ноги. Я соскользнул с табурета, и он некоторое время стоял, глядя на меня сверху вниз.

– Когда я приплыл в Малую Британию, мне было десять лет и я промаялся всю дорогу.

– Я тоже, – сказал я.

Он рассмеялся:

– Должно быть, ты так же устал, как и я тогда! Иди спать, а утром мы решим, что с тобой делать.

Он позвонил в колокольчик, раб отворил дверь и отошел в сторону.

– Сегодня ты будешь спать у меня. Проходи.

Спальня тоже была обставлена по римскому образцу. Позднее я узнал, что по сравнению, скажем, со спальней Утера она была достаточно скромной, но мне, мальчишке, привыкшему к провинциальной, часто сколоченной на скорую руку обстановке, как принято в нашем маленьком захолустном краю, эта показалась роскошной: большая кровать, застеленная алыми шерстяными одеялами и меховым ковром, овчины на полу, бронзовый треножник высотой в человеческий рост, с тремя светильниками в форме драконьих голов, изрыгавших пламя… Толстые коричневые занавеси защищали от ночного холода и ледяного ветра, и в спальне было очень тихо.

Проходя вслед за Амброзием и рабом мимо стражников – их было двое, и они стояли навытяжку, совершенно неподвижно, лишь взглянули, подчеркнуто безразлично, сперва на Амброзия, потом на меня, – я в первый раз подумал, не окажется ли Амброзий римлянином также и в других отношениях…

Но он только указал мне на арку, занавешенную такой же коричневой занавесью, – за ней оказалась ниша, где стояла другая кровать. Наверно, там спал раб, чтобы все время быть под рукой.

Слуга отодвинул занавеску и показал мне одеяла, сложенные на тюфяке, и удобные подушки, набитые овечьей шерстью; потом оставил меня и отправился прислуживать Амброзию.

Я снял одолженную мне тунику и аккуратно сложил ее. Одеяла были толстые, новые, и пахло от них кедровым деревом. Амброзий разговаривал с рабом, и их голоса доносились до меня, словно с другого конца большой и тихой пещеры. Как хорошо было снова лежать в настоящей кровати, сытым, в тепле, в доме, где не слышно шума моря… И в безопасности.

Амброзий, кажется, сказал мне «спокойной ночи». Но я уже уходил в глубины сна и не смог вынырнуть, чтобы ответить. Последнее, что я помню, – это как раб бесшумно подошел и погасил лампы.

На следующее утро я пробудился довольно поздно. Занавеси были отдернуты, и в окна лился холодный серый свет зимнего дня. Кровать Амброзия была пуста. За окном я увидел маленький внутренний двор – садик, окруженный колоннадой, и в середине играл фонтан – бесшумно, как показалось мне поначалу; потом я увидел, что вода застыла льдом.

Пол, вымощенный плиткой, был теплым. Я потянулся за белой туникой, которую накануне сложил и повесил на табурет, но вместо нее там оказалась новая, темно-зеленая, цвета тисовой хвои, и она была мне как раз впору. Еще там был хороший кожаный пояс и пара новых сандалий. Нашелся там даже плащ, тоже зеленый, только светлый, цвета буковых листьев, и к нему – бронзовая фибула: красный эмалевый дракон, такой же, какого я заметил накануне на перстне с печаткой на руке Амброзия.

Я впервые в жизни почувствовал себя настоящим принцем. Странно, ведь казалось бы, я потерял все, что имел. Здесь, в Малой Британии, у меня не было ничего – ни сомнительного титула бастарда, ни родичей, ни одной собственной вещи. Я почти никого здесь не знал, кроме Амброзия, а для него я был всего лишь слугой, человеком зависимым, кого держат лишь постольку, поскольку он полезен.

Кадаль принес мне завтрак: хлеб с отрубями, медовые соты и сушеные фиги. Я спросил, где Амброзий.

– На улице, муштрует солдат. Или, скорее, следит за тем, как их обучают. Он проводит там каждое утро.

– Как ты думаешь, чего он от меня хочет?

– Он сказал только, чтобы ты оставался здесь, пока не отдохнешь, и располагался как дома. Я собираюсь послать человека на корабль, так что, если там осталось что из твоего, ты мне скажи, я прикажу, чтобы привезли.

– Да у меня почти ничего и не было. У меня не было времени собраться как следует. Пара туник и сандалии, завернутые в синий плащ, да кое-что по мелочи: фибула, пряжка, что подарила мне мать, и все такое. – Я потрогал полы своей дорогой туники. – Это все куда лучше. Кадаль, я надеюсь, что смогу отслужить ему! Он не говорил, чего хочет от меня?