Я тенью пронесся к загону. На поле вел проход в насыпи, перегороженный большим суком боярышника. Я протиснулся в проход, потом, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить скотину, подкрался к двери загона и присел так, чтобы меня не было видно от ворот.

Это оказался маленький, выстроенный на скорую руку хлев. Стены были высотой всего лишь в человеческий рост, крыша крыта соломой, и внутри было полно скотины – в основном молодые бычки. Они стояли так тесно, что лечь им было некуда, но, похоже, они вполне довольствовались тем, что здесь тепло, и потихоньку жевали сено. Дверь была загорожена неструганой доской. Снаружи простиралось пустынное поле, освещенное звездным светом, седое от инея, огороженное насыпью, поросшей все тем же жалким корявым кустарником. В центре поля высился стоячий камень.

Я услышал, как человек за воротами приказал псу замолчать. Топот приближался, копыта звенели по тропе, которую мороз превратил в железо, и внезапно всадник вынырнул из темноты и осадил коня у самых ворот. Подковы заскрежетали по камню, взметнулся вихрь земли и щебня, конь с размаху ударил копытами в ворота. Человек внутри что-то крикнул – спросил, – и всадник, спрыгивая наземь, ответил:

– Конечно я! Открывай, что ли!

Я услышал скрип открываемой двери, потом мужчины о чем-то переговорили, но я не мог разобрать ничего, кроме отдельных слов. Судя по тому, что свет переместился, привратник (или кто он там был) снял факел со скобы. Более того, я увидел, что свет движется в мою сторону. Мужчины шли к хлеву, ведя за собой лошадь.

Я услышал, как приехавший нетерпеливо сказал:

– Да, конечно, он может переночевать здесь. К тому же мне это пригодится: быстрее смогу уехать. Корм там есть?

– Да, господин. Я поставил туда бычков, чтобы освободить стойла для лошадей.

– Что, так много народу?

Голос молодой, звонкий, чуть хрипловатый, но это, наверно, от мороза и надменности. Голос знатного, уверенного в себе человека, тон такой же небрежный, как его верховая езда, – ведь конь едва не сел под ним сейчас, у ворот!

– Да, немало, – ответил привратник. – Вот сюда, господин, в этот проход. Разреши, я тебе посвечу…

– И так видно! – с раздражением ответил молодой человек. – Не суй факел мне в лицо! Тише, ты! – Это его конь споткнулся о камень.

– Лучше пусти меня вперед, господин. Тут проход суком загорожен, чтобы бычки не разбежались. Погоди немного, я его сейчас уберу.

Я уже давно отскочил от двери и спрятался в углу, между грубой стеной и насыпью. Здесь была навалена куча торфа, хвороста и сухого папоротника, видимо служившего подстилкой для скота. За ней-то я и притаился.

Я услышал, как привратник поднял сук и отбросил его в сторону.

– Вот, господин. Веди его сюда. Места маловато, но если ты уверен, что непременно нужно оставить его здесь…

– Я же сказал, сойдет! Убери доску и поставь его внутрь. Да побыстрей, ты, я же опаздываю!

– Оставь его, господин. Я его расседлаю.

– Нет нужды. Пару часов обойдется и так. Просто ослабь подпругу. Накрою-ка я его плащом. Боги, как же холодно… Сними с него уздечку, ладно? А я пошел.

Он зашагал прочь, звеня шпорами. Я услышал, как привратник положил на место доску, потом сук и поспешил вслед за молодым человеком. До меня еще донеслось что-то вроде: «И впусти меня с черного хода, так чтобы отец не увидел».

Ворота закрылись. Снова загремела цепь, но на этот раз пес молчал.

Шаги во дворе, потом дверь дома скрипнула и закрылась за ними.

Я не рискнул перебраться через насыпь и бежать к воротам, бросив вызов свету факела и собаке. Но в этом и не было нужды. Бог сделал свое дело: он послал мне тепло и, как я обнаружил, еду.

Едва ворота успели закрыться, как я бросился в хлев. Шепотом успокаивая коня, я стянул с него плащ. Он не очень вспотел – должно быть, проскакал не больше мили. А здесь, в тесном хлеву, тепло, так что простудиться он не должен. В любом случае своя рубашка ближе к телу, а плащ был мне нужен позарез. Плащ был командирский – толстый, мягкий, добротный. Сняв его с лошади, я, к великой своей радости, обнаружил, что молодой господин оставил мне не только плащ, но и полную седельную сумку. Я поднялся на цыпочки и принялся рыться внутри.

Кожаная фляжка. Я встряхнул ее. Почти полная. Наверняка вино – станет такой человек возить с собой воду! Узелок с печеньем, изюм и несколько полосок сушеного мяса.

Бычки толкались, дышали паром и тыкались в меня слюнявыми мордами.

Край длинного плаща упал в грязь под копыта. Я подобрал его, прижал к себе фляжку и еду и вынырнул из хлева. Сухой папоротник в углу между стеной и насыпью оказался чистым. Впрочем, мне было бы все равно, будь это даже навозная куча. Я зарылся в папоротник, плотнее закутался в теплый плащ и добросовестно съел и выпил все, что послал мне бог.

Как бы то ни было, спать мне нельзя ни в коем случае. Похоже, молодой человек приехал всего на пару часов, но за это время, да еще поев, я успею как следует согреться, так что спокойно переночую здесь до утра. Я успею услышать, как они выходят из дома, проберусь внутрь и снова накрою коня плащом. Вряд ли молодой господин сразу заметит, что его походный паек исчез.

Я отхлебнул еще вина. Удивительно, насколько вкуснее кажется с вином даже этот черствый ячменный хлеб! Вино было хорошее, крепкое и сладкое, с привкусом изюма. Оно теплом разбежалось по жилам. Застывшее тело размякло, оттаяло и наконец перестало трястись. Я уютно свернулся калачиком в своем темном гнездышке, зарывшись в папоротник, чтобы укрыться от холода.

Наверно, я все-таки уснул. Понятия не имею, что меня разбудило: я не слышал ни звука. Даже бычки в хлеву стояли тихо.

Ночь, казалось, стала темнее, так что я решил, что, должно быть, уже гаснут звезды и близко рассвет. Но, раздвинув папоротник и высунувшись наружу, я увидел, что звезды по-прежнему горят белыми огоньками в черном небе.

Как ни странно, вроде бы потеплело. Поднявшийся ветер принес с собой рваные облака, и они мчались по небу, временами закрывая звезды, так что по седым от инея полям пробегали волны света и тени и засохший бурьян и травы, казалось, струились, как вода или как пшеничное поле под ветром. Однако шума ветра слышно не было.

А над летящими по небу облаками по-прежнему ярко сияли звезды, усеивавшие черный купол. Тепло и то, как я лежал, свернувшись в темноте, напомнили мне о Галапасе и о хрустальном гроте, где я вот так же лежал калачиком и смотрел на свет. И россыпь ярких звезд над головой была похожа на потолок грота, усеянный кристаллами, отражающими свет; они точно так же вспыхивали и гасли, как кристаллы, играющие в пляшущем пламени. Там были алые и сапфировые искры, а прямо надо мной горела ровным светом одинокая золотая звезда. Потом по небу пронеслась еще одна тень, гонимая бесшумным ветром, и снова вспыхнул свет, и ветви боярышника затрепетали на ветру, и я увидел тень стоячего камня.

Должно быть, я слишком глубоко зарылся в хворост, оттого и не слышал шума ветра в траве и ветвях. Не услышал я и шагов молодого человека, ни того, как он отодвинул сук, брошенный на место привратником. Я просто внезапно увидел его перед собой. Он шагал через поле – высокая темная фигура, такая же безмолвная, как ветер.

Я сжался, как улитка в своей раковине. Теперь уже поздно возвращать на место плащ! Вся надежда на то, что молодой господин решит, что вор сбежал, и не станет искать меня. Но он даже не подошел к хлеву, а шагал через поле, удаляясь от меня. И тут я увидел, что посреди поля, полускрытое тенью стоячего камня, пасется белое животное. Должно быть, его конь сорвался с привязи. Одним богам известно, что он там нашел, в этом зимнем поле, но я видел, как белое животное щиплет траву рядом со стоячим камнем. Отсюда конь казался призрачным. Должно быть, порванная узда свалилась с него, и седло тоже исчезло…