— Не хочет ли генеральный ревизор освежиться? До обеда еще масса времени, — предложил Василий. — Осмелюсь сказать, сэр, что кофе, вероятно, разогрел вашу кровь. Ваш лоб весь пылает. Кофе иногда оказывает такое действие на непривычных к нему людей, но это действие быстро проходит. Попробуйте ванну, и если вы найдете ее слишком холодной, просто хлопните в ладоши и вам принесут горячую воду.

— Спасибо, Василий. Надеюсь, что она ледяная, — со смехом сказал Пьер.

Василий предвидел, что генеральный ревизор воспользуется ванной, что Пьер сразу же и сделал, но ожидал гораздо больших трудностей с капитаном. Он с поклоном вышел из комнаты, и Пьер слышал его задушевный разговор с сэром Джоном, которого он проводил в соседние апартаменты, об удовольствии от приема ванны.

Вода доставляла приятное ощущение. Они имела в точности комнатную температуру и очистила мозг Пьера от кофейного дурмана.

Внезапно за дверью послышалось какое-то царапанье. Пьер, сидя по шею в прохладной, освежающей воде, предложил человеку войти и был поражен, увидев слугу-турка с деревянной бадьей на плече. Из бадьи виднелись опилки.

— Можно? — спросил человек, отворачивая взор, потому что утонченные турки не любили лицезреть обнаженные тела.

— Конечно, — ответил Пьер, не вполне понимая, на что он соглашается.

Человек высыпал из бадьи в воду снег, прикоснулся рукой к сердцу и к губам и смущенно покачал головой. Затем, испуганный и пристыженный тем, что его удивление выразилось столь открыто, он покинул франка, предоставив ему посинеть от холода или заледенеть, если ему нравится, в заказанной им ледяной ванне.

Пьер был изумлен не меньше турка не только видом снега в летнее время, но и тем, что его слова так быстро приняли к исполнению. Снег очевидно был доставлен с далеких гор. Спешная доставка его в город на лошадях, мулах или на чем бы то ни было ошеломляла и, очевидно, стоила чрезвычайно дорого. Пьер подозревал, что не только необходимость платить дань туркам заставляла Оглы заниматься торговлей. Интересно, думал он, во что обходится ведение домашнего хозяйства, которое способно по первому требованию предложить горячую воду или снег. Он опять был хладнокровен и спокоен и уже собирался покинуть ванну, когда за дверью опять послышалось царапанье. Он снова предложил человеку войти, но твердо решил, что если принесут еще снега, он отошлет человека обратно в погреба, чего бы это не стоило.

Но это была Шейдаз с серебряной чашей в руке и желтой накидкой через плечо.

Пьер спешно погрузился на дно ванны, почти скрывшись под водой.

— Хозяин лично приказал мне ухаживать за вами, сэр, — сказала она. Она выказывала гораздо меньше сдержанности, чем человек, приносивший снег, и смотрела прямо ему в лицо, мило улыбаясь.

— Может быть, она привыкла к этому, — подумал Пьер, — но я не привык. — Та часть его тела, которая выступала над поверхностью воды, покраснела еще сильнее, чем в момент, когда посредник обругал девушку. Она заметила его смущение и постаралась помочь ему чувствовать себя непринужденно.

— Я не думала, что вы разденетесь так быстро, — сказала она, — иначе я принесла бы накидку раньше, эфенди Питер. Трапезундские вельможи раздеваются гораздо дольше.

— Ради Бога, дай мне накидку!

Она поставила чашу с вином на небольшой табурет из сандалового дерева с инкрустацией из слоновой кости и набросила накидку ему на плечи движением, которое, несмотря на ее юность, говорило о многолетней практике. Пьер оказался в центре золотистого листа водяной лилии подобно посреднику, но без тени его достоинства.

— Если добавить вашему телу немного плоти, эфенди Питер, и посадить вот сюда Лалу Бей, — она похлопала его по плечу, — вы будете выглядеть как принц. Не бойтесь меня, сэр. Рабыня принадлежит не только господину, но и его почетному гостю. Вы отнюдь не первый, за кем я ухаживаю в этой ванне. Это общепринято по отношению к рабам и в Османской империи, так что в Трапезунде почти как дома.

Только дома все рабы, разумеется, христиане. В каждой стране свои обычаи.

— Это верно, Шейдаз, но признаюсь, что с таким обычаем я никогда не сталкивался. — Он почувствовал себя теперь немного свободнее, так как уже не был обнаженным перед лицом славной милой девушки.

— Мне было очень стыдно, когда Паша Оглы ругал меня в вашем присутствии. Мне кажется, я допустила оплошность с водой, потому что краешком глаза следила за вами, желая узнать, заметили ли вы меня.

— Любому мужчине было бы чрезвычайно трудно не заметить тебя, Шейдаз.

За портьерой ухо, похожее на раковину на крупной лысой голове, придвинулось ближе, чтобы лучше слышать, и на лице Василия появилась довольная улыбка. Беседа началась очень мило, подумал он.

— Это не измена моему благородному господину, — сказала Шейдаз, — если я признаюсь, что каждая маленькая турецкая девочка-рабыня мечтает, чтобы ее купил красивый, длинноногий франк. В какой-то момент я подумала, что господин очень рассердился на меня и собирается подарить меня вам. Вы бы меня приняли, эфенди Питер? Не хотите ли глоток вина? По-моему, кофе плох на голодный желудок.

— Мне тоже так кажется. Я с удовольствием выпью вина, Шейдаз.

Она подала ему чашу и он осторожно попробовал напиток. Это было хорошее французское вино и он с благодарностью сделал большой глоток.

— Мускат в Трапезунде — деликатный знак внимания к французу, — заметил он.

— Может быть, эфенди Питеру не нравится его рабыня, — сказала девушка, надув губки, — я задала вопрос, но не получила ответа. Какие у вас золотистые волосы, мой возможный будущий господин. Я никогда таких не видела, если не считать статую в здешней большой церкви. В мечетях не бывает статуй, а мне они нравятся. Можно я нанесу благовония на ваши волосы?

— Я не против, — ответил Пьер. — Это тоже обычай?

— Да, конечно. Вам стоило бы ощутить аромат, который исходит от хозяина после моего ухода. Сандаловое дерево, алоэ, индийский мирт и жасмин! Это чудесно!

Пьер рассмеялся:

— Могу себе представить. Я знаю сандаловое дерево, Шейдаз. Ну, попробуй.

Рабыня достала крошечную золотую шкатулку, и когда она открыла крышку, сладкий аромат сразу же наполнил помещение. Она взяла чуть-чуть благовония на палец и провела им по его волосам. Это было ее первое прикосновение к нему, если не считать похлопывания по плечу через шелковую накидку. Пьер был поражен, что в кончиках женских пальцев может заключаться такая таинственная ласка; он на мгновение закрыл глаза и откинул голову на мрамор.

Шейдаз говорила очень нежно. Пьеру всегда нравились шипящие звуки турецкого языка. Ее губы излучали музыку.

— Турецкая женщина редко видит волосы мужчины, эфенди, — произнесла она. — Особенно золотистые кудри. Я знаю, что многие девушки позавидовали бы мне в эту минуту. — Потом не изменяя тона своего голоса, она произнесла на греческом языке следующие поразительные слова:

— Должно быть, твоя мать была грязной сукой, что родила такого безобразного сына.

— Что ты сказала, Шейдаз? — спросил он, открыв глаза. Она внимательно вглядывалась в его лицо. В нем не было ни тени понимания или негодования.

— Мне кажется, я вдруг заговорила по-гречески. В этом многоязычном доме я часто перескакиваю с одного языка на другой. Вы не говорите по-гречески, эфенди Питер?

— Ни слова, Шейдаз.

Василий за портьерой поверил услышанному. По крайней мере, это он узнал о таинственном генеральном ревизоре. Он поспешил сообщить новость хозяину. Шейдаз слышала, как он ушел.

— Что ты сказала по-гречески? — спросил Пьер.

— Нет, я не скажу вам. Даже рабыня не обязана обнажать свое сердце. Только что я не получила ответа на вопрос, примете ли вы меня в качестве подарка. Теперь мы в расчете, эфенди Питер.

Пьер собирался объяснить, что во Франции невозможно держать прекрасных турецких девушек-рабынь, но Шейдаз вдруг прижала ладонь к его губам и горячо прошептала в его ухо:

— Мы остались одни ненадолго, ты, легкомысленный франк. Я не знаю, что против тебя затевают, но за тобой повсюду следят. Тебя не собираются отравить, иначе ты уже был бы мертв. Не выдавай меня, Питер. А теперь скажи то, что собирался сказать.