— Конечно, милорд. Целый сундук? — удивленно спросил Бернар.

— Целый сундук, — подтвердил министр, и де Кози отошел, чтобы позвать людей.

— Ты, Пьер, конечно, захочешь остаться здесь, — продолжал он, жестко взглянув на чиновника, — и сообщить мне, если бедняга скажет что-то заслуживающее моего внимания. Ты меня понимаешь, Пьер?

— Да, милорд.

— Я пришлю священника, Вилланова. Илдерим христианин. Вы видите, как он держит распятие? Надеюсь, что священник не понадобится. Будет жаль, если несчастный моряк произнесет последнюю исповедь по-турецки, не так ли? Я спрашиваю, не так ли, Пьер?

— Сомневаюсь, что он сможет исповедаться, — сказал Вилланова, беспощадный как палач.

— Я слышал, что магометане в момент смерти иногда говорят на своем варварском языке, непонятном христианам, — произнес Пьер с совершенно наивным видом. — Не знаю, что это означает для их душ.

— Стоит ли размышлять о религии в присутствии выдающегося хирурга? — сказал Кер. Он надеялся, что чиновник понял, что от него требуется; по-видимому, тот понял.

Два высоких человека вытащили из каюты капитанский сундук. Де Кози и Жак Кер последовали за ними, причем главный распорядитель расходов французского королевства наблюдал за сундуком столь же ревностно, как крестьянка наблюдает за корзиной с яйцами, укрепленной на спине ее мула.

Доктора развели небольшой огонь в походной жаровне, чтобы разогреть инструменты для прижигания, и приготовили инструмент для инъекции возбуждающего средства. Но никакие их попытки не могли пробудить пациента. Он даже не пошевельнулся, когда они прикоснулись к нему раскаленным докрасна железом.

Пришел священник в епитрахили с причастием в руке. Он был поражен увиденным и думал, что человека пытают, пока не заметил представительную фигуру господина де Вилленев. Он пришел вовремя. Он едва успел закончить прекрасную молитву, которую несчастный лоцман столь прискорбно исказил в бреду, как Илдерим умер подобно тритону.

Пьер побежал в замок и был немедленно пропущен. Он постучал в дверь библиотеки и она распахнулась, будто он прикоснулся к секретной пружине. В комнате никого не было кроме де Кози, чье лицо было почти так же бледно, как лицо Илдерима, и министра, который сам открыл дверь. Кер снова закрыл и запер ее. Было удивительно наблюдать министра Франции, закрывающегося на ключ от своих слуг.

— Пьер, кто-нибудь знает, что ты говоришь по-турецки? Назвал ли Илдерим имя хозяина гостиницы? Сказал ли он вообще хоть что-нибудь?

— Нет, милорд. Я понял ваши инструкции. Уверен, что никогда не упоминал, что могу говорить по-турецки. Я говорю также по-итальянски и по-английски. Формально я изучал только латинский язык. Илдерим умер, не произнеся ни слова. Хотел бы я знать, что в самом деле станет с его душой.

— Черт с ней, с его душой! — раздраженно проворчал министр. — Нет, я не то хотел сказать. Может быть, твое предназначение, Пьер, состояло в том, чтобы стать его исповедником. Кажется разрешено в исключительных случаях исповедоваться мирянину?

— Да, я слышал, что в исключительных случаях можно.

— Священник приходил?

— Он пришел в последнюю минуту, сэр.

— Тогда я не сомневаюсь, что душа Илдерима попадет куда следует, — довольно произнес министр. — Насколько я помню, в твоем переводе его молитвы христианская тема немного преобладала над языческой.

Пьер слегка побледнел.

— Если бы не доктора, мне кажется, что Илдерим прожил бы немного дольше.

Кер покачал головой:

— Всегда неприятно наблюдать прижигания.

Пьер сказал:

— Они делали и другое. Илдерима чуть не разорвало от инъекции морской воды и настоев трав, которыми они накачали его тело.

Кер пожал плечами:

— Вилланова — лучший хирург Франции. Он много путешествовал по Востоку. Вспомни, как быстро он поставил диагноз, просто взглянув на глаза и уши. Вилланова знает, что делает. А тебе, Пьер, надо выпить бокал вина. Быть в течение одного вечера переводчиком, священником и хирургом — хорошая встряска для нервной системы. Садись, юноша. — Кер собственноручно наполнил вином бокал для Пьера. Его любезные слова и необычное поведение поразили и слегка насторожили Пьера. Он сел и выпил глоток вина.

— Ты очень толково ответил мне, Пьер, в присутствии остальных, когда я пытался предостеречь тебя, чтобы ты не показывал свое знание турецкого языка. Это знание может оказаться очень полезным. Мы с Бернаром долго обсуждали это грязное дело. — Он указал на драгоценные камни, лежавшие на столе, и пакетики с опиумом, которые были вскрыты, чтобы убедиться в их содержимом. — Он согласен со мной, что Илдерим был лишь агентом, служившим каким-то важным лицам, как здесь, так и в Турции.

— Драгоценные камни могли прибыть из Константинополя, — наконец заговорил Бернар.

— Верно. А опиум определенно привезен из Трапезунда. Весь опиум я получаю оттуда. Балта Оглы покупает его у персов. Маловероятно, что изменники действуют в нескольких восточных портах. Раньше ничего подобного не случалось. Я убежден, что кто-то, занимающий высокое положение на Востоке, поддерживает секретную связь с высокопоставленным лицом во Франции. Илдерим — лишь одно звено в цепи, насчитывающей, как минимум, три-четыре участника, в том числе хозяина гостиницы. Может быть, их еще больше.

— Возможно, Илдерим даже не знал, что он прячет, — сказал Бернар. — Это ужасное дело.

— Подумай, где был спрятан ящик! — воскликнул министр. — Единственное место на судне, которое никому в голову не придет проверить! Тот, кто придумал это, очевидно хорошо знаком с жизнью на моих кораблях! И теперь, когда Илдерим мертв, мы потеряли последний шанс установить, для какой гостиницы предназначалась контрабанда. Пьер весьма разумно обратил мое внимание на тот факт, что я не могу допросить всех содержателей гостиниц в Монпелье, не вызвав страшный скандал и не насторожив того, кто стоит во главе преступления.

Пьер снова взглянул на камни. Самые крупные из них были величиной с яйцо малиновки.

Министр сказал:

— Ты несомненно видишь, что некоторые камни великолепны. Простого моряка немедленно арестовали бы при попытке продать самый мелкий из них. Распространение опиума — еще более сложное дело. На каждом конце цепи кроется кто-то высокопоставленный и злонамеренный. Среди крупных вельмож в этом королевстве столько безнравственных людей, что по моему мнению бесполезно искать виновного во Франции. Илдерим умер, на него наши угрозы и обещания уже не подействуют. Ящик не был доставлен. Бернар согласен со мной, что разгадку тайны проще найти в Трапезунде, чем во Франции. Правда, де Кози?

— В самом деле, милорд, — ответил де Кози.

— Огромная ценность камней поражает, — сказал Кер, — но по-настоящему заботит меня опиум, который несомненно предназначался для нелегальной продажи. Подумайте, сколь велика в нем потребность и как высока его легальная цена для хирургов. Но он так нужен им, что они готовы заплатить во много раз больше. Каждое нарушение скудных поставок этого благословенного лекарства означает, что многие страдальцы среди бедных людей не смогут им пользоваться. Ужасный грех лежит на душе человека, создавшего эту гнусную систему. Я снова и снова вспоминаю слова умирающего турка: «Я всегда доставлял ящики!» Кто знает, как много опиума было похищено? Ведь он так сказал, Пьер?

— Примерно так, милорд.

— Как я это объясню королю! Он может выгнать меня и будет прав, — министр говорил как бы в отчаянии.

— А его необходимо информировать? — спросил де Кози.

— Ну конечно, Бернар. Что за странная мысль?

— Я имею в виду, милорд: не лучше ли подождать, пока преступник не будет обнаружен? А пока не обременять короля излишними заботами?

— Нет, я полагаю, что должен немедленно сообщить ему.

Потом Кер сказал:

— Я собираюсь послать тебя на Восток, Пьер. С твоим знанием турецкого языка, хладнокровием, которое для тебя характерно, и способностью сохранять присутствие духа, которую ты продемонстрировал сегодня вечером, может быть, ты откроешь там то, что я не смогу открыть здесь. Кроме того, тебя абсолютно никто не знает. Ни один из моих служащих не будет посвящен в эту секретную миссию, что повысит шансы и предотвратит распространение слухов.