После этих слов он покосился на меня и продолжил:

— Или ты не согласна, Каталина? Этот артист уже успел тебя убедить, что, когда левые едины, они непобедимы? Ох уж эти женщины! Ты тратишь силы, объясняешь, воспитываешь, а потом объявляется какой-нибудь попугай, и они уже готовы поверить каждому слову. И моя супруга — отнюдь не исключение, депутат, уж поверьте, она уже уверена, что этот козел Альваро Кордера — прямо-таки святой, готовый бросить собственную жизнь на алтарь счастья бедняков. За всю жизнь она видела его всего три раза, а уже ему верит. Лишь бы поступить назло мужу. Это сейчас модно. Я познакомился с ней, когда ей было шестнадцать, и тогда она была просто очаровательной малюткой: слушала меня со всем вниманием и как губка впитывала все, что я ей говорил. Тогда она и помыслить не могла, что ее муж может быть неправ, ей бы в голову не пришло где-то бродить до трех часов ночи. Ох уж, эти женщины! Сейчас они уже не те, что прежде. Вечно чем-нибудь недовольны. Надеюсь, ваша супруга, депутат, не принадлежит к числу подобных. Разумеется, она воспитана в добрых старых традициях. О, я вижу, она даже вздохнуть лишний раз не смеет без вашего позволения. Зато посмотрите на мою!

Андрес слишком хорошо меня знал. Он улыбнулся, а затем с набитым ртом продолжал:

— Когда я говорю «моя», я имею в виду вас, сеньора де Асенсио. Все остальное — шелуха, пусть необходимая, но, в сущности, не столь важная.

— Генерал умеет разложить все по полочкам, — заметил депутат Пуэнте.

Карлос под столом коснулся рукой моего колена.

Обед тянулся бесконечно. Когда подали кофе с блинчиками «Санта-Клара», я почувствовала облегчение. В скором времени все разойдутся по комнатам, чтобы вздремнуть после обеда. Я знала, что Андрес никогда не интересуется, чем я занята в это время. Выпив две или три рюмки коньяка, он отправлялся на кухню, благодарил девушек за обед, после чего возвращался к гостям со словами:

— Прошу меня извинить, но я должен побыть один, чтобы закончить работу.

После этого он уединялся в одной из дальних комнат, опускал шторы и предавался послеобеденному сну. Сон этот длился ровно полтора часа. Затем он вставал — как раз к тому времени, когда начиналась игра в домино. Моего участия в этой игре не предусматривалось, я должна была лишь обеспечить игрокам кофе, коньяк и полный поднос шоколадных конфет, после чего могла пропадать где угодно и делать все, что заблагорассудится, до самого ужина.

— Пойдем на рынок? — предложила я Карлосу.

— В какой комнате здесь рынок? — спросил он.

Мы беспечно смеялись, когда Андрес вдруг решил отвлечься от своих демагогических речей и вернуться к делам насущным. Я и не заметила, как он подошел и встал позади меня. Его руки легли мне на плечи и чувствительно сжали.

— Прошу нас извинить, но у нас возникли срочные дела, — сказал он.

— Мы с детьми собрались на площадь — кататься на карусели и лазать по деревьям, — объявила я.

— До чего же ты хорошая мать. Скажи, что отведешь их туда, когда начнется игра в домино.

— Ну мама, — заныла Верания. — Когда она еще начнется...

— Андрес, я им обещала, — сказала я.

— Очень хорошо, но тебе и не придется нарушать свое обещание. Тебе же приходилось слышать, что я говорю в таких случаях? Скажи им, что пойдете в шесть. А сейчас ты не можешь.

— Мы подождем здесь, сеньора, — сказал Карлос.

— Ты расскажешь нам о своем папе? — спросил Чеко.

— Конечно, расскажу, когда вам захочется.

— Не задерживайся, мам.

— Не буду, моя жизнь, — ответила я.

Андрес вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Он сел на край кровати и попросил меня сесть рядом.

— Где вы были? — спросил он.

— Можно подумать, ты не знаешь! — ответила я. — Сам же приставил к нам соглядатая, и еще спрашиваешь.

— Я велел этому придурку Бенито присмотреть за вами, а он потерял вас на выходе из церкви. Что у вас, кстати, вышло с этой старой жабой?

Я рассмеялась.

— Она сказала, что намерена изгнать из нас бесов, и обрызгала святой водой.

— А также передала весточку от Медины.

— Нет, никакой весточки от Медины она не передавала.

— Бенито говорит, речь шла о какой-то конюшне.

— Я этого не слышала.

— А про души в чистилище ты тоже не слышала?

— Об этом слышала. Она упоминала их в своей молитве.

— И о чем же еще она упоминала в молитве?

— Я уже не помню, Андрес. Думаю, она просто сумасшедшая. Несла что-то о том, что мы сбились с пути, покинув лоно Божьей матери, и тому подобные глупости.

— А ты вспомни.

— Нет, не помню, — ответила я. — Так я могу идти? Какие у нас планы на сегодняшний вечер?

— Сегодняшний вечер ты проведешь в этой постели, с мужем, — ответил он. — Потому что как шпионка ты никуда не годишься, а роль невесты тебе слишком пришлась по душе.

Я сбросила туфли. Затем взобралась с ногами на кровать и свернулась калачиком у него под боком. Вздохнула.

— Зачем ты хочешь, чтобы я осталась? Почему ты вдруг решил меня облагодетельствовать? Ты прекрасно обходился без меня все эти месяцы.

— В разлуке ты мне стала еще желаннее, — ответил он. — Ты такая красивая.

— А Кончита? — спросила я.

— Не задавай неприличных вопросов, Каталина, — ответил он.

— Да ради Бога! Я всего лишь интересуюсь здоровьем женщин, с которыми ты спишь.

— Какой ты стала вульгарной, — поморщился он.

— С каких это пор мы стали такими утонченными? Ты успел этого набраться, пока охмурял племянницу Хосе Ибарры? Они все такие аристократы! Кстати, она по-прежнему живет на ранчо «Мартинес-де-ла-Торре»? Я слышала, ты заказал для этого дома бархатные портьеры и мебель эпохи Людовика XIV, чтобы она не чувствовала себя такой потерянной среди индейской дикости. И чем же она, бедняжка, занимается, когда ты в отъезде? Ей не скучно? Боюсь, ей только и остается, что вышивать подушечки. Представляю, как она расхаживает в соломенной шляпке с вуалью среди батраков и быков.

— У нас есть дочь.

— Ее ты тоже приведешь к нам?

— Она не хочет ее отдавать.

— Другие тоже не очень-то хотели.

— Сказать по правде, другие были не слишком хорошими матерями, — признался он. — А она — хорошая. Она действительно любит девочку и просила меня не забирать ее, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой.

— Ради всего святого, сделай одолжение! Вокруг меня и так хватает детей, не говоря уже о подростках.

— Ну-ну, не стоит жаловаться. Скоро я избавлю тебя от моей Лилии.

— От твоей Лилии? Ну, конечно, теперь ты так сладенько поешь: «Моя Лилия!» Наверное, уже забыл, как кричал на нее в те дни, когда нас познакомил. Тебе не дает покоя, что она любит меня больше, чем тебя, хотя ты ей родной отец, а я — всего лишь мачеха.

— Если она тебе не хамит, это еще не значит, что она тебя любит, — ответил он.

— Можешь говорить все, что угодно. Когда ты привел ее, ей было десять. Сейчас ей шестнадцать.

— Ты считаешь, что это твоя заслуга?

— Я ничего не считаю. Я кормлю ее, одеваю, выслушиваю, а все остальное зависит от нее самой. Здесь все предоставлены себе: и твои дети, и наши общие. Ты считаешь, что я и Чеко ничему не научила?

— Да уж конечно, ничему хорошему. Ну ладно, хватит философствовать, — сказал он и притянул меня к себе. — Лучше сними свитер и ложись рядом. Я гляжу, в талии ты похудела. Как тебе это удалось?

— Мне помогла любовь, — ответила я.

— Ах ты, плутовка, хочешь меня рассердить? Не выйдет: уж я-то знаю, что ты вернее моей любимой кобылы. Ну, иди сюда! Сколько мы не были вместе — с самого сентября, если не ошибаюсь?

— Не помню.

— Раньше ты считала дни до нашей встречи.

Я зевнула и потянулась, потом заворочалась, поудобнее устраиваясь рядом с ним. На мне были вельветовые брюки, и я не стала возражать, когда он решил погладить меня по ноге.

— Просто удивительно, как же ты все еще хороша, — сказал он. — Вполне понятно, что Карлос потерял голову.