Эти горизонтальные социальные разломы, особенно те, что обусловлены общественными отношениями производства, дают более адекватную картину иракского общества, нежели вертикальное разделение, основанное на религиозной и племенной принадлежности. В то же время надо иметь в виду, что двадцать лет войн, санкций и оккупации создали совершенно новый материальный базис для сектантского самосознания.

Священнослужители, которые могут усилить посыл своих проповедей, давая прихожанам доступ к электрогенератору мечети, или племенные вожди, чьи связи с государственными чиновниками предоставляют им возможность захватывать лучшие рабочие места и поддерживать своих сторонников – вот пример социальных отношений, которые помогали удерживать вместе разные социальные классы, несмотря на противоречие их «объективных «интересов. Сила и слабость этих отношений не может быть измерена в отдельности от других видов социальных отношений. В обществе, расколотом гражданской войной, где миллионы вынуждены были покинуть свои дома, должность бойца в окружении племенного лидера или в сектантском ополчении может означать разницу между жизнью и смертью, как для отдельных людей, так и для их семей. В таких условиях у рабочих остается немного возможностей испытывать чувства классовой солидарности на практике.

Таким образом, отправной точкой для понимания сути исламистских движений не могут быть только идеи, которые они высказывают. Важен скорее их социальный посыл – другими словами, отношения между членами и лидерами движений и классовая структура общества. Массовые исламистские движения, такие как «Братья-мусульмане», обычно отмечены поразительными социальными противоречиями в своих структурах, и интересы их руководства обычно идут вразрез с тем, что вдохновляет их членов – выходцев из рабочего класса, городской бедноты и низших слоев среднего класса[19].

ИГИЛ является – и всегда являлся – очень специфическим движением. Это элитаристская военизированная организация, которая, как мы это подробнее рассмотрим впоследствии, выросла из соперничества между вооруженными сектантскими группами в Ираке во время американской оккупации.

Это вовсе не значит, что ИГИЛ не в состоянии получать выгоду от противоречивых идей, которые вдохновляют людей из различных социальных классов к политическим и социальным переменам, и одновременно громить или маргинализировать другие силы, которые обещают исполнить те же мечты. Например, ИГИЛ набрало немалый политический капитал на том, что предоставляла другим иракским суннитам защиту от систематического притеснения, которому тех подвергали шиитские исламистские партии, находившиеся во главе иракского государства. Тем не менее, целиком и полностью сектантская повестка ИГИЛ в сочетании с его военизированной структурой и отверганием любой программы политических и социальных изменений, осуществление которых подвластно народу уже сейчас, означает невозможность для революционных социалистов рассматривать это движение в ряду таких, как Хамас, Хизболла и другие исламистские силы[20]. В отличие от этих сил, которые в свое время представляли кривую, но все-таки дорогу для выражения социальных и политических народных чаяний, ИГИЛ предоставляет только дорогу в бездну.

Третьей опорной точкой нашей конструкции является марксистский анализ империализма в его специфических проявлениях, характерных для данного региона, и в особенности катастрофическое влияние американской интервенции в Ирак. Как полагает Алекс Каллиникос (и отстаивает это в своем журнале и не только), провал этой тщеславной затеи имел глубокие последствия, как на региональном, так и на глобальном уровне[21]. Как было отмечено ранее, надрыв американского империализма в Ираке, в сочетании с последствиями неолиберальных реформ на региональном уровне, породили фрактальный процесс «изнашивания периферий «сразу по нескольким направлениям. Относительное ослабление американской гегемонии дало региональным силам большее пространство для маневра друг относительно друга, равно как и создало пространство, в котором могли появиться новые непредсказуемые игроки наподобие ИГИЛ.

Но дальнейшие империалистические интервенции с целью «исправления «проблем, порожденных предыдущими интервенциями – будь то авианалеты или вторжения сухопутных сил – лишь укрепят позиции ИГИЛ как защитников населения, находящегося под их властью, либо создадут предпосылки для появления идеологических преемников ИГИЛ. Хотя мы не можем в рамках данной статьи предоставить исчерпывающее толкование взаимозависимости между империалистической политикой на Ближнем Востоке и ростом расизма и исламофобии в США и Европе, но подтверждением существования этой взаимосвязи является тот факт, что такое клеймо социального отчуждения привело многих иностранцев под знамена ИГИЛ.

Последняя ключевая точка, на которой базируется наш анализ, это понимание роли человеческого фактора в предопределении результатов безличностных и долговременных процессов. В каком-то смысле, это задача по соединению воедино различных масштабов анализа. Одной из сильнейших сторон революционного марксизма является способность соединять индивидуальные и коллективные действия с абстрактным мышлением, которое помогает нам лучше понимать, как работает общество. Марксистский анализ предоставляет уникальную перспективу, потому что он утверждает существование реальной альтернативы ИГИЛ – активное включение народных масс региона в борьбу за хлеб, свободу и социальную справедливость, которые были лозунгами революций 2011 года.

Американская оккупация Ирака в 2003 году запустила процесс, который целиком изменил иракское государство и общество, что послужило прямой причиной явления ИГИЛ в 2014 году (которое, впрочем, не было неизбежным). Американские чиновники утверждали, что строят «консоциональную демократию», где власть будет разделена между представителями различных религиозных и национальных сообществ согласно системе квот.

Консоциональный подход к управлению Ираком привел к крайне неолиберальной политике, которая продвигалась такими фигурами, как Поль Бремер, назначенный управлять коалиционным правительством, установленным после вторжения в стране. Пережив санкции, войну и оккупацию, иракское общество превратилось в настоящую гремучую смесь. Американские представители свидетельствовали в частном порядке, что они рассчитывали сохранить контроль над разворачивающимися процессами и использовать их к своей пользе, правильно играя на противоречиях между различными сектантскими группировками, и время от времени их подогревая. В реальности система, которую они создали, быстро вышла из-под их контроля, и исправить ситуацию удалось только временно – заоблачными вливаниями денег и военных сил во время «операции» 2007–2008 годов.

Важно рассматривать развитие ситуации после 2003 года в правильном контексте. Иракское общество и до вторжения не было целиком свободно от сектантства. Баасистский режим долгое время использовал сектантство и провоцировал этнические конфликты для поддержания собственной власти. Например, правительственная пропаганда рисовала все шиитские оппозиционные группы как «пятую колонну», работающую на соседний Иран, а правительство проводило политику «арабизации «в населенных курдами районах северного Ирака, с целью упрочнения собственного контроля над богатыми нефтью северными городами Киркук и Мосул.

Тем не менее, влияние сектантства в значительной степени сводилось на нет целым рядом факторов, включая смешивание иракцев различных вероисповеданий в правительственном аппарате. Столица страны, Багдад, была населена множеством курдов даже во время пика противостояния между Саддамом Хуссейном и курдскими повстанцами на севере[22], и, несмотря на попытки некоторых шиитских исламистских сил представить дело иначе, большинство иракских шиитов, призванных в вооруженные силы, не спешили брататься с иранскими единоверцами во время ирано-иракской войны. Более того, сохранялось наследие времен ожесточенной политической борьбы периода 40–60‑х годов, где лидировали такие секулярные силы, как Баас и Коммунистическая партия, и борьба была отмечена высоким уровнем развития забастовочного движения и социальных протестов, память о которых не стерлась еще у старшего поколения активистов[23].