— Довольно разговоров! — протискался от двери Семенов с каменным лицом, с окровавленной повязкой на голове под фуражкой. — Нужно итти на фронт, сдерживать отступающих, наводить порядок! Командиров, комиссаров не видно! Отделы снабжений понеслись на Харьков, м-мать…

— Ты осторожней: тут женщины.

— Ничего, уши не завянут: свои. А что спецов нужно взять за жабры — это правильно. Наш полк шахтеров отступает от Штеровки с боями. Мы бы прошли до самого Таганрога, да что сделаем, если нас с пустыми руками оставили, а тут еще панику нагоняют: Шкуро в тыл ушел. Поезда, как собаки из подворотни, проносятся на север…

— А в поездах мягкая мебель да бабы с болонками. Поналезло барахла с толкучки. Ребята же все это видят.

— Илья вон, когда еще комиссаром дивизии был, арестовывал за пьянку почти весь штаб дивизии, а что вышло? Они случаем воспользовались, чтобы нагадить больше.

— Положим, с арестом глупое дело было, — поправил Илья. — Пили они у себя на дому, и не так уж много. То, что мы требуем от вас, от своих командиров, нельзя требовать от них. Зря обострили их. Но ближе к делу. Гонцов с докладом посылаем? Во все концы!

— Посылаем! А под суд во второй раз попадешь — вместе отвечать будем..

— Под свой суд попасть — дело не страшное, — улыбнулся Илья. — Вы знаете, что после убийства начдива, был приказ из штаба армии: ряд командиров, комиссаров — под суд, кого снять, а меня, как комиссара дивизии, под суд в первую голову. Приказ этот прошел и по штабу дивизии. И я его подписал. Но приехали следователи, член реввоенсовета, прошло две недели, а меня все не сменяли. Поехал я сам в штаб армии, а там все уже забыли о моем деле. Явился в трибунал, а надо мной только посмеялись: «Чудак ты, под суд просишься; под суд еще успеешь, езжай и работай». Я попросил в поарме, чтобы меня все-таки снизили, назначили начальником подива: здесь ведь вся политработа сконцентрирована. И назначили. Как видите, больше месяца заворачиваю вами. Дело не в суде. Раз видим, что не ладится, мы должны смело подать свой голос. Сейчас идут расстрелы разложившихся, примазавшихся. Вы знаете, что кое-кто и из комиссаров поплатился головой. Так что же мы будем трусливо прятать свою голову и молчать? Перед своими молчать?..

— Правильно! Пиши доклад. Все подпишем! И в два счета — все на фронт!

— Сейчас будет готов. Я еще раньше набросал его начерно.

К столу подошел небольшой, интеллигентный в серой солдатской шинели, распахнутой на груди и туго, по-офицерски, затянутой поясом. Запыленный, грязный он выглядел однако свежим, миловидным. Он заговорил медленно с московским акцентом:

— Я инструктор поарма. Уполномочен реввоенсоветом наводить порядок на фронте. Только что вернулся оттуда. Ни командиров, ни комиссаров не найдешь. Растаяли в массе. Я собирал толпы отступающих красноармейцев, назначал им командиров. Но одни незаметно исчезали, другие подходили — и нужно было каждый раз начинать сначала. Одних ведешь вперед, а навстречу бредут отступающие. Против тебя топчется толпа, а справа, слева масса двигается в тыл… И торчишь, как карча, застрявшая на мели потока… Я подписываю ваш доклад.

— Ваша фамилия? — бросил ему Илья.

— Моя кличка — Пашет.

Все заговорили вдруг разом, начали ходить, закуривать, собираться в кучки. Илья напряженно, сосредоточенно писал.

Понеслись гонцы в поарм и реввоенсоветы армии и фронта. Но гонцов в поарме задержали, пакеты у них отобрали, а их наладили во-свояси.

Но Илья новый трюк выкинул. Обидел его комиссар дивизии, неосторожно бросив фразу, что у него не видно дела, а он месяца два уже работал дни и ночи, спал на столах, политработники его беспрерывно ездили по фронту, со всех сторон обращались к нему с просьбами, жалобами, докладами, штаб дивизии старательно давал ему все требуемые сведения, об’яснения. Вскипел Илья, по столу — кулаком, — и за револьвер. Комиссар — жалобу в реввоенсовет.

Отступили до Лимана и Купянска — всех из вагонов высадили. Солдат — по своим частям, учреждения погрузили на повозки.

Поехали обозами — благодать: вокруг сочная зелень, тенистые манящие в свою прохладу леса; воздух бодрит, особенно ночью, когда весь подив располагается табором по траве, когда тысячи неведомых миров светятся из черной бездны неба, словно дразнят своим весельем. Подив многочисленный: тут и политработники, и девушки — технические сотрудницы, и культурники — художники, музыканты, актеры. Ведь кормить их нужно было, не в политотделе, так по месту их жительства, а за работу денег не платили. То-есть платили, да деньги почти ничего не стоили. Компания беззаботная, веселая, будто и нет трагедии красного фронта.

Встретили Илью, член реввоенсовета и начпоарма, ругают: «Штаб терроризовал, комиссара дивизии подчинил, превысил власть, зарвался, не в свое дело не суйся, это дело ни к чорту не годится, это вносит, мягко выражаясь, кавардак». В заключение заявили: «Снимем, дадим более ответственную работу». Про пакеты же о спецах промолчали.

А Илья между весельем и увлечением (есть тут одна смугленькая девушка, Маринкой называется) искал выход. Думал все о том же, о боевых действиях в тылу врага. Поэтому ответил уклончиво:

— Должностей я не хочу. Обдумываю план боевой работы в тылу белых. Потом напишу доклад.

И его оставили в покое, продолжать начатый роман. Пока он работал — не замечал ее. А когда отправлялся отдавать себя под суд — ей почему-то жалко стало расставаться, и на этом он поймал ее.

Поехали зелеными полями. Илья гарцевал на лошади, резвился, как мальчишка, — все для нее. Потом усаживались на подводе рядом, укрывались от дождя брезентом; когда лошади неслись под гору, он ее придерживал больше, чем нужно, отчего тепло переливалось от одного к другому. Потом он ее, сияющую, стыдливую осыпал цветами… чорт принес художника и тот начал плести чушь о римлянке и богатыре-скале, порываясь зарисовать их в этих растерянных позах.

Раннее майское утро. Главная улица Ростова стрелой уносится в дымчатую даль, где высоко бугрится неприступной крепостью рабочий Темерник. Улица кудрявится молодой зеленью деревьев, прячется в тени стройных красивых зданий. Гулко раздаются шаги редких пешеходов. Стражники в белых рубахах праздно стоят на своих постах, охраняют покой богачей. Там, в верхних этажах за тяжелыми шторами зеркальных окон еще долго будут нежиться в постелях после вчерашнего угара веселья, затянувшегося до утра. Белые армии на всех фронтах перешли в наступление. Вчера, 19-го мая прорван фронт красных в Донбассе. Путь на Москву открыт.

На окраине города, на одной из улиц, уходящих в степь мимо приземистых кирпичных домиков, состоялось совещание военного штаба. Шмидт и два рабочих сидели у стола, тяжеловесный Роберт легко, вперевалку шагал по комнатушке:

— Вчера разрывали на части газетчиков: «Прорыв фронта! Махно рассеян! Шкуро пошел в тыл красных!» Всю ночь захлебывались от веселья… Э-эх… Чего мы сидим? Давить их, гадов, надо, а мы разговорами все занимаемся.

— Когда у тебя будут готовы дружины? — бросил ему Шмидт.

— Когда оружие достанем…

Роберт продолжал шагать. Каждый напряженно думал, ища путь к победе. Дыхание громкое, как у тяжело-больного, наводило тоску. За окном простучали шаги. И снова тишина.

Распахнулась дверь — все вздрогнули. Анна? Захлопнула дверь и, поведя блуждающим взором, вскрикнула:

— Чего вы сидите? Провал!..

Вскочили, как обожженные:

— Где? Когда? Кто арестован? Кто спасся?..

Анна пробежала по комнате:

— Дайте же мне сказать!.. — и вдруг энергично, быстро заговорила, резко жестикулируя, срываясь с места и снова останавливаясь: — В Нахичевани, где типография!.. Там ведь каждый день собирались! Сколько раз говорила: «Нет конспирации!» Арестовано вечером человек пятнадцать. Влетели военные, скомандовали: руки вверх! — и ребята растерялись. Обыскали их, перевязали. Все новые, молодые ребята. Типограф на култышке бежал через парадное: не обратили внимания на старика. Он и рассказал. Сперва ничего не нашли. Вызвали грузовик и опытных ищеек. Упорно искали типографию, штыками все исковыряли. Кто выдал?.. Найди его, когда полгорода знает о нашей работе… Нашли типографию! Какая ти-по-гра-фия! 2 станка, восемь пудов шрифта, 12 пудов бумаги. И как спрятана была, под полом!.. Все на грузовик погрузили, всех туда усадили и отвезли в контрразведку. Захватили и хозяйку дома вместе с девчонкой. Выдадут! Ведь пытать их будут! Вся работа — на смарку!