Вдруг Метьюс заметил, как что-то в выражении лица одного из рабочих, узкогрудого, близорукого юноши, изменилось. Тыча лопатой невпопад, он качнулся, как спьяна или со сна. Потом совсем остановился, повис на черенке лопаты и рухнул на дно траншеи. Соседи едва успели его подхватить. Юношу повели в палатку первой помощи. Метьюс и сам не заметил, как стал на освободившееся место, как в его руках оказалась лопата. И вот он уже швыряет землю из траншеи. Соседи продолжали работать, как будто ничего не случилось. Когда в следующий раз Даша проходила с кувшином, он заменил свой пробковый шлем носовым платком, который она смочила водой, и ее хорошенькое туповатое личико осветилось улыбкой. Метьюс чувствовал, как глупо он волнуется. Он копал и копал, стараясь экономить движения и работать в одном ритме с соседями. И вдруг увидел, как к траншее пробрался со своей лейкой доктор Люстиг и занял позицию. Щелкнул затвор, но Метьюс успел скорчить рожу и высунуть язык. Люстиг несколько натянуто улыбнулся, зато парни в траншее одобрительно оскалились, и Метьюс почувствовал, что экзамен перед этими жесткими и скрытными евреями выдержан.

К пяти часам вечера заработал душ, еще через полчаса были готовы крыши столового и жилого бараков. Меньше часа понадобилось, чтобы расставить мебель — десять сосновых столов на шестьдесят человек и по четыре матраца в каждой из шести кабинок жилого барака. Предполагалось, что часть поселенцев заночует в палатках.

В шесть часов, перед самым закатом, прибыл грузовик с гравием. Встретили машину с радостью, которая невольно выдала скрытое беспокойство, вызванное ее задержкой. Гравий высыпали двумя кучами перед частоколом, остающиеся в лагере поселенцы принялись его разравнивать, а рабочие из вспомогательной команды, сложили инструменты у вышки, стали взбираться в кузова грузовиков. Было намечено произнести перед отъездом подобающие случаю речи, но работа в траншеях продолжалась до последней минуты, и теперь приходилось спешить, чтобы темнота не застала людей посреди вади. Старый Вабаш был разочарован. Он заготовил чудесную речь с упоминанием о страдающих миллионах. Мальчик, которому стало плохо в траншее, крепко спал в кабине рядом с водителем. Метьюс снова оказался зажатым между Гликштейном и Винтером в легковой автомашине, которая казалась игрушкой рядом с тяжелыми грузовиками. Отъезжающие прощались. Они стояли в битком набитых грузовиках, измученные и сонные. Перегибаясь через борта, они пожимали руки поселенцам, но уже чувствовалось, как обрывались нити, связывающие их с этим местом.

Резко сорвавшись с места, двинулся первый грузовик, за ним тронулся второй, и скоро вся колонна, трясясь по новой дороге, съехала вниз и скрылась у подножья холма. Потом колонна показалась снова, уменьшенная расстоянием, внизу в долине. К тому времени начало темнеть, машины одна за другой включали фары и постепенно отступали в сумрак. Шум моторов и прощальные гудки слышались до тех пор, пока последний грузовик не исчез, на этот раз окончательно, за поворотом вади. И тогда наступила тишина и вместе с тишиной — ночь.

Их было 25 человек — 20 мужчин и 5 женщин. Остальные члены коммуны — еще 12 женщин и пятеро детей — должны были присоединиться через неделю. Группа существовала уже пять лет, все пять лет готовясь к этому дню. Большинство приехали из Центральной Европы, несколько человек — из России, Польши, с Балкан. Был среди них и один молодой англичанин.

Ядро группы образовалось на пароходе по пути из Триеста в Хайфу. Прибыв в Палестину, они зарегистрировались в сельскохозяйственном отделе Хистадрута и были внесены в список групп, ожидающих очереди на получение земельных участков, купленных Национальным фондом. В Национальный фонд средства поступали из голубых копилок, имевшихся во всех синагогах мира и в других местах, где собирались евреи, а также из частных пожертвований. Участки, приобретенные Национальным фондом, представляли собой по большей части брошенную землю, болота, песчаные дюны, безводные пустыни и камни. Земля становилась неотъемлемой собственностью еврейского народа и сдавалась в аренду поселенцам сроком на 49 лет с тем, чтобы возобновить аренду в будущих поколениях. Поселенцы осушали болота, сажали деревья на дюнах, копали ирригационные каналы, очищали поля от камней, строили террасы, давая земле новую жизнь. Капиталов у них не было, да в них и не нуждались: оборудование и кредиты они получали из общественных фондов, а расплачивались тогда, когда земля начинала приносить плоды. Арендная плата шла хозяину земли — народу.

В ожидании своей очереди на получение участка члены группы работали как наемная рабочая сила, но уже в этот период их зарплата шла в общую кассу, а жили они коммуной. Временами группа разделялась: одни работали на поташной фабрике у Мертвого моря, другие на апельсиновых плантациях в Самарии, третьи проходили профессиональное обучение в одном из старых киббуцов в долине Изреэль. Потом группа объединялась. И все это время они считали себя одной семьей. Их средний возраст по прибытии в страну был 18 лет, сейчас — 23 года. Сходились и расходились пары, порой возникали прочные союзы. Кое-кто приводил жену или мужа со стороны, и они тоже становились членами группы. Несколько человек ушли.

Они приехали юнцами, теперь это были закаленные жизнью мужчины и женщины. Они не замечали, как менялись, потому что это происходило постепенно и одновременно со всеми. Мужчины стали молчаливее, их движения медленнее и осмотрительнее. Лица женщин огрубели от солнца и тяжелой работы, и бедра и груди стали крепче и тяжелее. Но хотя внешне и по жизненному опыту они стали старше не на пять лет, а на все десять, они рассматривали эти годы только как прелюдию, как доисторическую эру, как зародыш будущего, когда должна была начаться настоящая жизнь в День Поселения на земле. Пять долгих и трудных лет они ждали этого дня, мечтали о нем, строили планы и готовились к нему, и сейчас этот день наступил, а за ним — эта ночь.

Тишина, наступившая с того момента, когда последний грузовик скрылся во мраке, продолжалась недолго. Они снова взялись за лопаты и продолжали разравнивать гравий. Но в короткий миг передышки они почувствовали себя детьми, которых взрослые подбодрили и успокоили, а потом оставили одних в пустом доме, где тихо ползают тени, а отражения в зеркалах стынут жуткими масками. Многие в эту минуту были бы рады вскочить в один из переполненных грузовиков и уехать прочь от жути этих древних холмов с их дикими обитателями, под защиту близких им по роду и племени.

Ночь наступила быстро. На вышке зажегся прожектор. Его резкие белые лучи падали под углом вниз, освещая частокол. Свет слепил глаза, окружающий мрак казался еще гуще и непроницаемей.

К семи часам работа была закончена. Луч прожектора скользнул вверх, вниз и начал медленно вращаться, словно белая метла прохаживалась вокруг огороженного колючей проволокой пространства. В траншеях и на вышке расположились часовые. Больше нечего было делать. Остальные потянулись в столовую за горячей пищей на новом месте.

В столовой еще не было электричества. На столах горели свечи, единственная керосиновая лампа стояла возле дверей. Из кухни за фанерной перегородкой подавали луковый суп, мясные консервы, апельсины и, ради торжественного случая, по чашке светлого, сладкого вина Кармель. С новичками остались только Бауман и десять бойцов Хаганы. Если все пойдет гладко, через несколько дней и они уедут, куда понадобится. Тридцати человек для траншей достаточно. У них и так было только двадцать винтовок и два автомата. Каждый киббуц к тому же с самого начала должен обходиться своими силами.

Джозеф, как обычно, оказался рядом с Диной. По другую сторону стола сидел Реувен, а напротив Даша с Шимоном. Все пятеро занимали в коммуне ответственные посты, и хотя, строго говоря, места полагалось занимать в порядке очереди, за едой они обычно сидели своей компанией.

Джозеф оглядел полутемное помещение. Дешевые свечи торчали на столах в застывших лужицах стеарина. Люди сидели на скамьях молча, сгорбившись, и были похожи на измученных животных. Челюсти медленно жевали кашу. За соседним столом парень с круглым, пухлым лицом и отсутствующим взглядом левой рукой подпер щеку, а правой автоматически подносил ложку ко рту. Сосед его, положив подбородок на руки, спал. Так вот она какая, первая ночь их союза с землей! Луч прожектора через регулярные интервалы пересекал крышу столовой и проникал в окна. Люди отворачивались от яркого света, закрывали глаза. Казалось, они находятся посреди океана на острове, где горит маяк. Кругом был абсолютный мрак, ветер выл и свистел, как будто возмущался, встретив неожиданное препятствие на своем вековечном пути через холм.