Акция начинается с лозунга: "Спасение научно-технических кадров - только в поселении на Голанах!" Разумеется, на плато Голан только и место для мощных центров прикладной науки, не в Сибири же! Наш вождь, словно библейский пророк, собирает вокруг себя "соратников" и "сподвижников", отнюдь, эта лексика - не былинная, а все та же, комсомольская. Оставляет уже купленную комфортабельную квартиру, на всякий случай, сдав ее квартирантам, и вместе с семейством и новеньким "Ауди", бросив к чертям собачьим свое теплое университетское местечко, во главе первой когорты технических кадров прибыл на Голаны. И здесь, на восточном склоне Тивериадского моря, был разбит временный лагерь под названием "Алия-70". Так появился на свет первый "русский" научно-производственный мошав, несколько десятков его основателей стали равноправными членами артели...
... Ясное солнышко субботнее, после дождиков на неделе, неторопливо делает свое чудо, повергая в изумление цветы и травы, букашек и птах, и нас, грешных. В созерцании этой божественной картины немощна душа выразиться восторгом, только и остается, что воскликнуть в который раз: не может быть!
За нашим двориком, что идет вдоль каравана, обращенного в сторону леса, высокая гряда каменюг-валунов, здесь моя скульптурная мастерская. Пока шли дожди, и было прохладно, мелкие камни обрабатывал дома, теперь же вольготно тесать на валунах в тени эвкалиптов. Сегодня выбрал вторую сторону двуликого камня "Рок-Покойная", как память десятилетию смерти Риты, как памятник ей, которому не суждено стоять на далекой могиле.
Описывать камень не берусь, поскольку это совершенно конкретная пластика типажа. Будет возможность - сделаю фотографии и пришлю, но до того предстоит тонировка, поскольку камень не натуральный, рыхлый и бесцветный. Свой же пластический принцип описать могу точно, поскольку без оного я не мог бы сделать ни одного движения, правда, он включает в себя и философско-эстетический подход: "Двойственность мира и возможности выразительности вогнутых поверхностей". Звучит пока мудрено, надеюсь, упростится и название, смысл же с том, что гармонию мира я понимаю как симметрию, когда каждое явление имеет противоположный знак, вот почему и камни стали двуликими.
Мои камни-формы имеют только вогнутые поверхности, на языке математики - отрицательные, и, как я понимаю, максимально выразительные. Эти поверхности могут быть свойственны только искусству, природа не оперирует ими, т.к. они требуют максимальных энергетических затрат.
Выяснилось, что никаким иным человеческим материалом, кроме русского, не владею, и за пределами русского знать ничего не знаю. Вот почему вся моя пластика - русская жизнь. Планы очень серьезные, - и в пластике, и вне ее. Сейчас же я получаю одни радости от работы.
Изумление и восторг, боль и страдание я видел на лицах своих редких, но чутких зрителей, есть ли большая награда? Я знаю, как много забот и мучений впереди, но дай Бог поначалу дожить до тревог выставки.
Возможно, несколько раньше подготовлю к изданию и переведу на английский рукопись "Плохие" письма из Израиля", положив в основу те письма, что написал здесь. Возможно, за это возьмется мой приятель, теперешний профессор Мексиканского университета, ранее изъявлявший такое желание.
Все это я так подробно докладываю вам, поскольку невольно связываю с вашим будущим, независимо от того, быть вам в Штатах, или где в другом месте. Я рассматриваю всю свою творческую работу и как точки опоры для нашей встречи в будущем. Это здорово подстегивает.
Тем временем инфляция начинает "доставать" и нас, усложняя возврат в Иерусалим, почти лишив мобильности. Минибус стоит, литр бензина стоит уже 7 лир, унылая картина. Я уже не могу просто так навестить в Тверии единственно близкого человека и прекрасного поэта Анри Волохонского, с которым мы затеяли присмотреть для покупки усадьбы вблизи Тверии, под многолетний банковский кредит. Если суждено будет остаться, то единственный шанс - это работать на собственной земле и жить в собственном доме, в свободное время занимаясь своим делом.
27 февраля 1978
Аршах
... В продолжение портретов "замечательный людей". Сегодня вдруг вспомнилось имя "профессор Тавгер". Вспомнилось, что в пору жизни ульпановской имя Тавгера почти не сходило со страниц русских газет: не ученая, научная известность, а скандальная популярность. Понять было трудно. Профессор демонстративно живет на кладбище в Хевроне. Профессор отказывается подчиняться властям. Профессор вновь под полицейским арестом. Профессор призывает к неподчинению властям, черт знает что - уголовная хроника!
Впрочем, я столь был захвачен собственными делами, что вникать не пришлось. Только однажды всплыло имя Тавгера, когда Овсей Гельман сбивал втихаря группу из ульпановской публики для поездки в Хеврон с ночевкой и посещением Тавгера на кладбище. Накануне отменили по соображениям безопасности: в районе Хеврона начались волнения.
И вот сегодня, в ходе своих токарно-слесарных работ, размышляя о серии своих персонажей в "Плохих письмах", подумал, что жаль, если в ней не будет представлен Тавгер. Совершенно невольно составился образ цельной, сильной фигуры, отшельника и воителя, некого грозного ниспровергателя, подобно еврейским пророкам.
На всякий случай спросил я Льва Диаманта, проходившего мимо, когда я работал у тисков под навесом: знает ли профессора Тавгера? - "Знаю, очень хорошо знаю", - хитро расплылся в улыбке Ленька, так здесь прозывается в просторечии доктор физики Лев Диамант, и прошел в столярку. Несколько минут выла пила, возвращается. Шутишь?, - "Нет же, серьезно, знаю, а зачем тебе?" - Хочу познакомиться. "Не стоит, - еще более залукавился прохиндейски, - Тавгер, как тебе сказать, человек не серьезный (увидев мое удивление), - интересный, но ..." и изобразил рукой нечто обозначающее ветреность и не заслуживающее внимание. Спустя час, уже в помещении, остановившись у токарного станка, на котором я работал, разговор продлился.
"Тавгер, он же из Новосибирска, - на сей раз посерьезнев, заговорил Ленька, - подал на выезд позднее меня на месяц, а разрешение получил раньше, через пять дней, и уехал. Физик, очень, очень талантливый ученый. Приехал как раз, когда создавался институт твердого тела. Поскольку в то время Тавгер был наиболее значительной фигурой в этой области, должен был стать руководителем института. Этого не случилось: местные не пожелали тесниться, Тавгер вообще не получил работу. Оставил науку, остальное - непонятно: кладбище, на демонстрациях всучивали херутовское знамя в профессорские ручки, и он носил это знамя, много непонятного было..."
Еще что-то поведал Диамант, и все к тому, что вот не стало ученого, потерян человек и вроде не без того, что не пошел в Аршах делать науку с братьями, проскользнул-таки и этот мотив...
... Позавчера наконец-то выскочил из своего издательского водоворота Руди Портной. Отсыпается, отлеживается, после коньячка перешли на анисовую водочку, и идет, родимая. Только жена моя вдруг забеспокоилась, стала прятать бутылки, да напрасно, сейчас мы уже не те собутыльники, что были два года назад в Мевассерете, когда в тихие осенне-зимние вечера засиживались глубоко за полночь на кухоньке. Когда гасла потихоньку нервная взвинченность непонятности и неприкаянности первого года, и все шире и красочнее с каждой новой рюмочкой водки под названием "Прекрасная" (что имело особую притягательную силу, поскольку цена ее была девять с полтиной, включая стоимость посуды), так вот, с каждой новой рюмочкой все ярче мы рисовали друг другу картины недавней жизни с ее неповторимой дружбой, и еще более неповторимыми, исключительными обстоятельствами, в которых каждый из нас возникал во всей своей имперской значительности, в облачении таких высоких должностей, имен, ситуаций, полномочий, спецзаданий, придворных и светских связей, что совершенно естественно теперь на жалкой сохнутовской кухне предаваться было душевным излияниям и невинным возлияниям, черпая в том силу, чтобы завтра вновь быть сторожем при заокеанских богачах, что купили себе в центре Иерусалима дом за миллионы, и за мелочишку отнимали у нас большую часть ульпановских ночей.
