Но мысль о погоне, и о времени, упущенном во сне, напугала Хвоста не на шутку. Он спешно развязался, слез с дерева и зашагал прочь. Шел он навстречу совсем еще низкому солнцу.
Набредя на лесное озеро, Хвост вспомнил о рыбе, и о вчерашнем несостоявшемся ужине. Но поглядев на пояс, удочки на нем беглец не нашел. Не нашел ее Хвост и перерыв всю свою рванину - видно обронил, когда привязывался ночью к дереву или оторвалась еще раньше, осталась где-то по дороге теперь болтаться, зацепившись за какой-нибудь куст...
От досады Хвост завопил и выругался так, что эхо разнеслось по лесу. Он плюнул на землю, притопнул ногой и растер. Потом плюнул еще и в озеро. Хвостворту попробовал смастерить удочку выдергивая нитки из лохмотьев, связывая друг с другом. Но худые нитки рвались, озябшие пальцы едва-едва шевелились, и вместо удочки получалось дерьмо дерьмом. Со злостью Хвост швырнул свое недоделие наземь и снова сплюнул. Что еще можно? Острогу? Даже заострить нечем - хоть зубами грызи! Руками рыбу ловить? - Хвост и на мысли об этом не пожелал тратить время, а сорвал несколько прошлогодних клюквин, проглотил их, четвертый раз плюнул и зашагал дальше к горам.
В дороге голод и усталость донимали его все сильнее. Он пробовал сбить палкой с дерева то белку, то куропатку с уже потемневшей головой. Но его метательные снаряды летели вкривь и вкось, добыча шутя удирала от охотника и скрывалась среди веток.
Хвост подумал, не добраться ли ему до какой-нибудь деревни, где можно выкрасть еды, гусю на реке потихоньку свернуть шею, или у пасущихся коров отсосать молока. Может, найдутся вблизи селения расставленные силки, или закинутые сети... Но потом Хвост прикинул, сколько ему придется шататься по округе, разыскивая человеческое жилье в этих местах. И еще прикинул, что если погоня за ним вышла поутру после побега, и не сбилась с собаками со следа, то как раз теперь (так ему подумалось) должна его настигать. Рассудив так, он шел своим путем, туда где виднелись у окоема Горы...
К середине дня поднялся с севера ветер. Чистое до того небо быстро заволокло серыми облаками, солнце скрылось, и разом стало очень холодно. Не заставил себя ждать и мокрый снег, поваливший с неба стеной. О поиске пищи пришлось забыть. Хвост едва ковылял, шатаемый ветром, кутаясь как можно в свой ветхий зипун, все щели в котором вьюга продувала насквозь. Снег забивал лицо, липкими комками увесил плечи, спину и голову. И Хвост брел, куда несли ноги, не различая пути среди белого молока снегопада, и черных стволов, ругая про себя все на свете, трясясь и стуча зубами.
Лишь на закате снег перестал, ветер чуть стих, но продрогший путник все равно, ничем не мог себя хоть немного обогреть. Вся одежда на нем промокла, обмотки - и того больше. Ничуть не слаще был голод. Кишки в пустом брюхе связались в узел и затягивались час от часу все туже. Те тощие рыбешки, которые Хвост схрумкал вчера, теперь казались прекрасным сном. Да какие там рыбешки!
Тошно было вспоминать даже об картофельных очистках, которыми захребетники потчевали Хвоста в яме под деревянной решеткой. Снова бы туда - к коптящему костру, да проглотить хоть что-нибудь, хоть единую рыбью головку! Съел бы сырой, каждую чешуйку бы слизал с пальцев, только б дали! Тошно было вспоминать даже о сапоге убитого бенаха, который Хвост с Царапиной разваривали в котле, зимуя на горном перевале...
Теперь не было в помине ни сапога, ни единой рыбьей головки, ни мышиного хвостика, ни кусочка картофельной кожуры, ни искорки огня, ни сухой веточки во всем лесу. Сырая стужа пробрала Хвосту нутро до самой селезенки, каждую косточку до ее мозга. В животе гулял ветер, зубы стучали так, что чуть ли не эхо разносилось по лесу, будто это дятел долбил дерево носом.
Последние облака исчезли, небо отчистилось совсем, и лучи заходящего солнца обагрили вершины все еще далеких гор - сколько их было видно, убеленных снегом.
И наверное от вида Гор, Хвосту, словно снизошло на него некое озарение, вдруг стало очевидно: до них ведь еще многие поприща ходьбы по лесам и болотам. Будут ли силы их пройти? А если доберется - и то не легче! С горными веснами Хвостворту знаком не понаслышке! Как миновать занесенные снегом перевалы ему, одинокому, без крошки хлеба, в жалких лохмотьях драных, вместо одежды? Как переходить реки, что разольются, взъярятся и взбурлят, едва начнет таять снег? Чем отогреваться в бураны, сбивающие человека с ног, сдувающие в пропасть, заметающие снегом по голову! Долго ли там до первого стана или селения? И кто будет в этом селении? Может, в тех краях в горах одни бенахи и живут? Бенахи, которые его, едва завидев, свяжут и отошлют в Чолонбару!
Может и ну его? Добраться до людей, рассказать кто есть такой, хотя бы накормят, отогреют... до времени...
Только куда идти? Чужой лес кругом, пустынная страна, ни одного поселка он с самого побега не видел даже вдалеке. Хвост и сам не знал уже, в какой стороне дорога, сколько по ней пути до ближайшего очага... Даже выйдет к людям, и что? Что потом? Вернут господину Колаху, и господин уже не будет таким добрым! Исполосуют до темноты в очах, а останется жив, погонят дальше на полночь. А там - кайло, рудник, ноги в железе... тьма, смрад и подземная вода по колено... Найдут для него в Чолонбаре самую глубокую пещеру, как хозяин обещал найти для Ладони! Ну уж нет! Помирать - так лучше теперь, под Вечным Небом, чем там - где свежего воздуха напоследок ни глотка, где белого света не видно...
Волки снова выли, кажется, уже совсем рядом, но всякий страх перед ними пропал напрочь.
Хвостворту сел под дерево, вытащил руки из рукавов и закутался в свою дерюгу с головой, чтобы хоть немного подогреваться дыханием.
"Засну так засну, а сдохну - так сдохну!" - подумал он. И заснул...
3.4 МАТЬЯНТОРЦЫ, СЛУГИ КОРОЛЯ.
Что было с ним дальше, Хвостворту своим умом не смог бы потом понять, а тогда - и не задумывался. Он брел куда-то, то напролом через кусты, то напрямик по болотным хлябям, не боясь увязнуть и потонуть. Куда брел - совсем не соображал. Сколь не был выбившийся из сил, голодный, продрогший и промокший до нитки, но все шагал дальше и дальше. Ни домика, ни души вокруг не было, ни из одного очага не поднимался дым. Только лес и болото, болото и лес, и Хвостворту шел по ним, не разбирая пути. Сколько сменилось так дней и ночей, он потом не мог сосчитать. Вспоминал, что шел и в темноте, и при дневном свете. И еще осталось в его памяти нечто другое - то ли сон, то ли смутное видение: Словно стоящий перед глазами неясный человеческий образ, белый контур, светящийся во мраке тусклым бледным свечением. Вспоминал Хвост, что шел на его свет, а призрак не двигал ни руками, ни ногами, и как будто бы не удалялся и не становился ближе, но звал за собой безмолвным, беззвучным манием. Виделись у фигуры и рот, и нос, и прочие черты на лице, но все оно вместе было так размыто, словно за туманом, что толком и не разглядишь. Только глаза Хвостворту видел и помнил отчетливо - совсем как человеческие, с темными бусинами зрачков, живые и моргающие белыми веками.
Очнувшись от морока, Хвост перепугался. Не то испугало, что он очутился неизвестно где, неизвестно как, и сам себя за эти дни не помнил. Его встревожили шум и крики неподалеку. Ничего за деревьями не было видно, хотя и стоял ясный день. Но явственно слышались бенахские слова.
"Погоня! - снова промелькнуло в голове Хвоста. - Теперь-то точно сцапают!" Всю прежнюю отрешенность и покорность судьбе как рукой сняло. Беглец снова захотел жить, и снова боялся нового плена. Мысль умереть под вечным небом и лучами солнца его больше не утешала.
Что делать? Бежать? Догонят! Догонят точно, если уж нашли и догнали здесь. Драться? Одному, без оружия и без сил, против целой своры: хорошо, если получится не даться живым, а ведь и того не получится. Псы натасканные на человеческую дичь, возьмут его живым, чтобы потом до смерти истязать перед остальными, для науки и для страха! Ни копьем, ни мечом его не тронут - есть у них на этот случай ухваты с шипами внутрь, которые легко набросить на шею, но трудно снять...
