Дон Педро Педрович, конечно, придрался бы: и поворачивался Максим медленно, и ногами дрыгал не так, красота движений и ритм постоянно нарушались, были недостаточно пластичны и недостаточно гармоничны… Но Педро Педрович был далеко, а для местного населения все это выглядело очень впечатляюще. И ни слова критики: ни от кикивардов, ни от гномов. Когда Максим закончил «Карусель», ударная группа воинственных кикивардов была приведена в нужное моральное и физическое состояние. Служба Безопасности, в лице полулысого националиста, получила пяткой в правый глаз и, что Максим счел особенно важным, лишилась еще двух зубов. Теперь она выглядела именно так, как и должна была выглядеть. Бруздил, как уже было сказано, успел выхватить оба ножа, поэтому сразу схватил в нос и, тут же, в солнечное сплетение. Начальник охраны выронил острые ножи, согнулся «в три погибели» и, несмотря на репутацию, отчаянного рубаки, никакой опасности более не представлял. А Хронирос, хозяйственник и коммерсант, просто схлопотал, как следует, по мордасам, чтобы понял, как следует себя вести. Этот получил, сразу понял, и застыл. Только что руки к верху не поднял. А что он в это время думал – его дело. Думать не запретишь. Жрецам Максим тоже врезал. Это ведь такая публика, не знаешь, чего от них ждать. Мужики крепкие, по всему видно, идейные, и ножи на поясах носили не для парада. А пожилого жреца, как уже было сказано, Максим тронуть не смог. Что касается мастера кулинарного цеха, тот просто не вписался в круг, очерченный «Каруселью». Максима это не беспокоило. Он надеялся, что на работника пищеблока, человека самой приятной и самой мирной профессии, все произошедшее подействует морально и возникать он не станет.

Бригсен был потрясен. Такого он себе представить не мог. Потрясение свое, а также восхищение ошеломительными действиями Максима, он выразил, со всей возможной юниору эмоциональностью:

– Так это же… е-мое!.. – заявил Бригсен. Подумал и добавил: – Ну, ни хрена! Зашибиться можно!.. – И заключил практичным: – Такое на стадион надо тащить! Народ будет балдеть. Реально… – Изложив таким образом переполнявший его восторг, юниор застыл, и не сводил восхищенного взгляда с Максима.

Гарнет, который тоже восхитился тем, как Максим расправился с кикивардами, довольно ухмыльнулся, но о восхищении своем сообщать не стал. Даже высказал претензию:

– Чего это ты, Максим? Мы так не договаривались. Все сам да сам. Зачем, по-твоему, мы с Бригсеном секиры захватили. Нельзя так с товарищами обходиться.

Но более всего действия Максима понравились Мухугуку, Мудрому и Беспощадному. Он ведь мыслил совершенно в других масштабах и в других категориях. Трехрогий, конечно, ничего не сказал, поскольку присутствовал здесь только в виде изображений, но все три Мухугука, на портретах, не скрывали своего восхищения действиями Максима. Могущественный и Хитрейший Мухугук никогда не бывал в Мозамбике и «Карусель» видел впервые. Со свойственной ему мудростью, Трехрогий оценил ее, и нашел «Карусели» место в светлом будущем, которое ждало кикивардов.

* * *

Шашлык был удивительно хорош, в меру мягок, в меру сочен и, что чрезвычайно важно для кочевников-кикивардов, пах степным многотравьем. Ачил Круглый знал свое дело и Серваторий держал его при себе уже второй год. Но жрец оставил в покое восхитительный шашлык. Он с интересом наблюдал за тем, как Максим разделался с вооруженными кикивардами. Это были сильные и умелые бойцы, а молодой воин разметал их, словно краснохвостый скрейг неразумных щенков безродных собак… Серваторий знал, что ничего в мире не происходит без воли Мухугука, Великого, Могущественного, Всезнающего и Беспощадного. Со свойственной Посвященному проницательностью, он сразу понял, что сам Трехрогий покровительствует молодому воину. Проницательнейший и Мудрейший привел этого человека сюда и позволил ему показать свою доблесть, чтобы Серваторий смог убедиться в достоинствах его, приблизил и направил на путь истинный.

* * *

Эмилий, естественно, был доволен тем, что они снова свободны и могут выполнять поручение их светлости. Но, в то же время, он очень переживал из-за опрометчивого поступка Максима. Нельзя же так… Надо было договориться с кикивардами, обсудить все недоразумения и мирно разойтись, как это положено в цивилизованном мире. В крайнем случае, каким-то образом, продемонстрировать свое могущество. Конечно, в виде исключения, можно было дать пару оплеух полулысому. Этот, действительно, слишком агрессивен. Он бы и успокоился. А за что пострадали все остальные? Максим поступил с ними жестоко, грубо и безответственно. Расправился с беззащитными, нарушил их священное право на неприкосновенность личности… А одному даже нос разбил. Вид избитых кикивардов действовал на дракона угнетающе.

Как потомственный пацифист, интеллигент и профессиональный библиотекарь, Эмилий посчитал необходимым принести пострадавшим свои извинения. Не избитым, конечно, с ними ему, несмотря на то, что Максим привел этих кикивардов в состояние пассивное, общаться не хотелось. Особенно с полулысым, который и сейчас смотрел на гостей скрейгом. Эмилий решил обратиться к руководителю кикивардов, который производил самое приятное впечатление. Он подошел к Серваторию, с достоинством поклонился, пожал плечиками и красноречиво развел руками: «Так уж, мол, получилось, но мы в этом не виноваты…» Жрец с интересом посмотрел на дракона, ждал, что тот скажет.

– Прошу прощения, уважаемый ран, – Эмилий еще раз вежливо поклонился, – не знаю, в каком жреческом ранге ран находится… Дело в том, что мы сейчас выполняем важное поручение их светлости герцога Ральфа. Но произошло недоразумение: нас всех, насколько я понял, хотели обратить в рабство. Ран жрец был занят и не слышал нашего разговора. Но ведь рабство, это неприятный и непозволительный пережиток прошлого. Сейчас вся общественность борется против этого позорного явления. Кроме того, мы просто не можем здесь надолго задерживаться. Поэтому наш представитель вынужден был… – рассказывать о том, что представитель вынужден был сделать, Эмилий не стал. Убежденному пацифисту неприятно было говорить, о массовом избиении, тем более, что это без всяких слов было видно. Эмилий снова развел лапками…

– Да, да, – добродушно и с немалой долей неподдельной грусти подтвердил Серваторий, – к сожалению, все именно так и произошло…

Только теперь Эмилий увидел, какие у жреца красивые и выразительные глаза: большие, черные со вспыхивающими яркими искорками. Глаза мудреца, учителя, добрейшего человека, полного любви к окружающему миру. Эмилию захотелось, бесконечно смотреть в эти удивительные глаза и поведать мудрецу, что ни он, лично, ни его спутники, против кикивардов ничего не имеют… И поинтересоваться, как уважаемый ран жрец относиться к международному движению пацифистов?.. Человек с такими глазами, непременно должен быть чрезвычайно миролюбивым…

Однако ничего такого сказать Эмилий не успел, ибо оказалось, что заварушка еще не закончилась. На этот раз мир и спокойствие в «Кривой тоске» нарушил мастер по изготовлению шашлыков, представитель самой миролюбивой профессии Ачил Круглый.

* * *

«Карусель», в исполнении Максима, физически, обошла шашлычника, а морального воздействия на него, как выяснилось, не оказала. И, несмотря на то, что он был здесь представителем самой мирной профессии, мастер мангала повел себя совершенно неподобающим образом. Максим еще и отдышаться не успел, после изнурительной «Карусели», а этот специалист в области обслуживания посетителей столовых и любителей пикников, подхватил из мангала два недожаренных шашлыка и, грозно выставив стальные острия шампуров, с противным визгом: «Шаррам-машшаррам!» бросился к Максиму. И вовсе не для того, чтобы угостить победителя. Коварный работник общественного питания хотел пронзить этими длинными стальными шампурами, ничего не подозревающего победителя. И пронзил бы. К счастью, вмешался Гарнет. Он исхитрился мгновенно выхватить из-за пояса секиру и метнуть ее. Не более двух секунд требовалось повару, чтобы вонзить в Максима раскаленные шампуры. Секира, запущенная гномом, управилась в секунду. Обух ударил злого повара в плечо, и там что-то хрустнуло. Хруста этого, конечно, никто не услышал, но по тому, как жалобно взвопил коварный Ачил Круглый, как бросил оба шампура, и ухватился левой рукой за правое плечо, можно было понять, что хрустнуло как следует и там, где надо. Сам виноват, нечего было бросаться на человека.