- Чего же вы хотите, ведь прошло уже полтора месяца.

- В том- то и дело, что мы хотим найти способ более длительного сохранения.

- Зачем?

Карузин неловко улыбнулся и произнёс:

- Мы уже давно с вами не соотечественники. Что я буду вам рассказывать об уникальности Владимира Ильича и его гения? Вам приходилось слышать имя Николая Фёдорова?

Внутри профессора Метца всё похолодело. Он не просто слышал о нём - он слышал его самого. Николай Фёдорович, "московский Сократ", давным-давно, двадцать пять лет назад дал Метцу надежду, что смерть возможно победить, что всякая жизнь может длиться вечно - нужно только захотеть найти способ и открыть путь к бессмертию. Тогда мёртвые воспрянут из небытия, отцы вновь встретятся со своими детьми. Собственно это профессор Метц и осуществил четыре года назад с Лили. Но к чему вспомнил о заветах Николая Фёдоровича Карузин?

- Вы, что же, - неуверенно вопросил профессор Метц, - хотите оживить мертвого Ленина?

- Нет, конечно, - заверил его Карузин, - ведь пока такой технологии нет. Николай Фёдорович, знаете ли, был большим мечтателем. Все его теории о воскрешении детьми отцов родом из его детства, да. Он ведь был внебрачным сыном князя Гагарина, рос без участия отца. Отсюда и все его мысли о высшем единении сынов и отцов, даже если их разделила смерть. Как помните, он призывал воскрешать всех. Но к чему нам это? Во все времена люди были разные, зачем нам возвращать к жизни и откровенных подонков? Другое дело, если подходить к процессу избирательно, и даровать бессмертие только выдающимся людям. У Владимира Ильича не осталось потомков, а это осложняет процедуру его возможного воскрешения. Но мы с товарищами можем попытаться сохранить его тело, чтобы потом, когда технология оживления появится, у нас был хоть какой-то биологический материал для воскрешения. Мы обсуждали различные варианты - и содержание тела в атмосфере азота для препятствия окисления жиров, и погружение в ванну с бальзамирующей жидкостью, и замораживание при -10 градусах Цельсия. Красин так рвётся в бой, что сейчас скупает по Германии холодильное оборудование. - И Карузин раздраженно махнул рукой. - Что с него взять - инженер. Но мы-то с вами медики.

Теперь и профессор Метц начал проникаться всей грандиозностью идеи, которую задумали советские анатомы. Законсервировать тело на максимально допустимый срок с полной сохранностью внешнего вида. Годы, десятилетия, а может и больше. А ведь никто ещё не добивался таких результатов, ни один специалист, ни в одной стране мира. Если бы это стало возможным, советские бальзамировщики показали бы себя выдающимися мастерами своего дела и прозорливыми учеными.

- Вы знакомы с профессором Шором? - внезапно поинтересовался Карузин.

- Георгием Владимировичем? Конечно, ещё по Военно-медицинской академии.

- Так вот профессор Шор предложил использовать глицерин - впрыскивать его под кожу.

- Глицерин... весьма разумно, - согласился Метц. - Клетки, пропитанные им, никогда не высохнут, так как глицерин притягивает влагу из воздуха, и никогда не загниют, так как он хороший консервант.

- Но есть побочный эффект, - поспешил возразить Карузин. - Такой способ ведёт к пигментации. Не получится сохранить кожу в первоначальном виде.

- Значит, изменится цвет, - задумчиво протянул профессор Метц.

- Да. Но не исключено и усыхание. Кожа станет бурой, даже коричневой, и будет выглядеть как иссохший пергамент. Если бы вы только нашли рецепт бальзама вашего деда, можно было бы устранить эту проблему.

- Право слово, я не могу вам ничего обещать, - признался профессор Метц и пожал плечами. - Я ведь не против, просто...

- Да-да, я понимаю, - горько закивал головой Карузин. - Профессор Книпхоф не оставил вам формулы.

- А что будет, если ваша попытка бальзамирования не удастся? Если ничего не получится?

- Не получится, так не получится, - с лёгкостью произнёс Карузин, - что уж тут поделать. Мы ничего не теряем. Если ничего и вовсе не предпринимать, то тело придётся вскоре предать земле. Так не попытать ли удачу?

- Вы будете ответственным за эксперимент? - поинтересовался профессор Метц.

- Нет, что вы, я всего лишь на подхвате. Руководить процессом поручено одному химику, вторую скрипку будет играть мой харьковский коллега. Он всё боится, что в случае неудачи советская власть припомнит ему былую связь с белыми. Он ужасный паникёр. Всё время ходит и говорит, что ничего не получится, что он не давал своего согласия на участие, что его заставляют. Жутко мнительный, хотя и знаток своего дела. Боюсь, что рассчитывать я могу только на вас.

- Вы преувеличиваете, - смутился Метц. - Но я обязательно проверю записи профессора Книпхофа и сразу же сообщу вам, если что-нибудь найду.

- Благодарю, Павел Иванович, надеюсь, всё закончится благополучно.

Распрощавшись с Карузиным, профессор Метц ещё долго прокручивал этот разговор в памяти. Он впервые слышал, чтобы его дед Книпхоф когда-либо изобретал чудо-препарат от пигментных и трупных пятен. С другой стороны, Книпхоф всегда был скрытным и чересчур деятельным анатомом. Может он и вправду что-то изобрёл. Но почему тогда не обнародовал свои успехи?

Ответ профессору Метцу удалось отыскать в домашней библиотеке, в тайнике под банкой с заспиртованным зародышем пятикопытного ягнёнка-циклопа. Рядом с пустым грязным пузырьком лежал список из множества ингредиентов, одним из которых значилась "черная кровь белой женщины", которая "вследствие фагоцитоза перерабатывает отмершие клетки крови и остается под кожей, поддерживая её влажность".

Такого от своего деда профессор Метц никак не ожидал. Но ведь всё гениальное - просто. Разумеется, чёрная кровь с её устойчивостью к сворачиванию способна долгое время продержаться в любой среде, даже под кожей трупа. А учитывая, что носитель этой крови питается кровью человеческой, избавление от трупных пятен гарантированно.

Метц помнил, как профессор Книпхоф получил чёрную кровь белой женщины Мери от британца Рассела. Помнил он и наказ, использовать эту кровь для поиска эликсира жизни. Но чтобы вместо оживления мёртвого употребить чудесную кровь для поддержания жизни в мертвеце - до такого мог додуматься только анатом Книпхоф.

Где взять нужное количество чёрной крови, так необходимой для изготовления бальзама, профессор Метц знал, благо Лили не задавала лишних вопросов.

16

Летом профессор Метц получил телеграмму из Лондона, в которой доктор Рассел извещал его, что вскоре прибудет с визитом и новым презентом.

Метц запаниковал. Пять лет назад его эксперимент с шишковидной железой кровопийцы завершился успехом. Но он не известил об этом своего патрона, хоть и должен был. Что теперь говорить Расселу? Что его дочь Лили перестала быть похожа на саму себя и начала питаться кровью?

Профессор Метц слишком хорошо помнил, как Рассел обошёлся с подземной белой женщиной: как порезал ей руку лишь для демонстрации регенерации, как разрешил вытащить из неё кусочек мозга, только для того чтобы исследовать его. Для хирурга Метца подобное изуверство противоречило профессиональной этике. Но Рассел уже признавался, что держит несчастную Мери в подвале уже больше двадцати лет. Что это если не рабство? Что может прийти в голову такому человеку, увидь он Лили - нежный цветочек, юную прекрасную девушку? Полюбуется и забудет или заберет в Лондон и посадит в свой подвал?

В назначенный день профессор Метц наказал Лили не появляться дома. Взволнованный отец заручился обещанием Отто, что тот сводит её в кино, а после они посетят выставку современных художников, съездят на пресс-конференцию к ратуше, а потом прогуляются в парке - так и пройдёт весь их день вдали от дома.

За десять лет с момента прошлого визита доктор Рассел немного постарел. Да и сам профессор Метц в свои шестьдесят четыре года не был молод. Первое, что произнёс Рассел при их встрече, был странный комплемент: