- Четыре года.
- Тем более. Если свинцовое отравление не проявило себя в первые два года, вряд ли оно имеет место быть сейчас.
- Теперь коллега тоже это понимает, - кивнул Клемперер. - Но тем не менее, одну пулю он всё же удалил, из правой надключичной области. Операция прошла удачно, а через месяц случился приступ. У больного началась рвота, онемела правая рука и правая нога. Всё это сопровождалось сильной головной болью и помутнением зрения. А через час все симптомы исчезли, но повторились через четыре дня. Больной не мог говорить. Я заподозрил тромбоз мелких сосудов моторно-речевой зоны головного мозга.
- Но почему не тромбоз магистральных сосудов?
- Так ведь речь и подвижность конечностей вскоре вернулись. Это-то меня больше всего и удивляет. Состояние пациента периодически улучшается. Его интеллект полностью сохранился. Такая картина не характерна ни для одного известного мне заболевания. Коллеги твердят об артериосклерозе в тяжелой форме, но, согласитесь, для человека пятидесяти лет со здоровым сердцем, полностью сохранившим интеллект, подобное просто нехарактерно.
- И что же, ваш пациент выздоровел?
- Нет. Парез правых конечностей и потеря речи время от времени повторяются и так же периодически проходят. Я теряюсь в догадках. Такой болезни нет ни в одном медицинском справочнике.
- А вы не подозревали отравление? - к удивлению собеседника спросил профессор Метц. - Та периодичность, которую вы упоминаете, скорее, говорит не о внутренних изменениях, а о непостоянном внешнем воздействии. К тому же вы упомянули, что ваш пациент занимает высокую должность.
- Но, позвольте, сейчас не времена Борджиа.
- Коварство многих ядов состоит в том, что их нельзя обнаружить. Полагаю, никто бы не стал травить видного чиновника банальным мышьяком. Кстати о мышьяке, вы не подозреваете у пациента сифилис?
- Разумеется, это первое что мы с коллегами проверили. Брали кровь и спинномозговую жидкость - результат отрицательный. Но вы же понимаете, сифилис очень коварная и многоликая болезнь, чтобы так просто её отвергать. В конце концов, люэс бывает врожденным, а не только приобретённым.
- А если никакого сифилиса нет? Коллега, вы же знаете эту странную традицию медицинского сообщества - при спорных и необъяснимых случаях отчаянно диагностировать больному сифилис, даже если его нет и в помине. Но тогда приходится давать пациенту препараты из йода и мышьяка. Я надеюсь, ртуть вы ему не прописывали?
Судя по молчаливой реакции Клемперера, больного не минула чаша сия.
- Коллега, - продолжил говорить профессор Метц, - мне очень жаль слышать историю вашего пациента. Если бы от меня что-то зависело, я бы приложил все усилия, чтобы отменить противолюэтическое лечение и искать другое - правильное и единственно верное.
В ответ Клемперер порылся в портфеле и протянул Метцу кипу измятых листов:
- Я знаю о вашем интересе к гематологии, потому и привез результаты анализов крови.
Профессор Метц внимательно изучил бумаги. Признаков сифилиса или тромбоза в них не просматривалось, как и подтверждения теории об отравлении. Но для такого рода заключения нужен был комплексный анализ совсем иного рода.
- Он скоро умрет, - неожиданно для профессора Метца произнёс Клемперер, принимая обратно результаты анализов, - как не прискорбно это осознавать. Он и сам всё прекрасно понимает, хоть мы и не говорим с ним об этом.
На этом Метц и Клемперер распрощались, и профессор почти успел позабыть об этой странной истории, как через несколько месяцев в начале марта к нему нагрянул нежданный гость - московский анатом по фамилии Карузин, его ровесник. До этого дня профессор Метц не был знаком с этим учеником своего деда, но медики быстро нашли общий язык. Профессор Карузин вспоминал, как двадцать семь лет назад впервые встретился с уже не молодым Книпхофом, и как тот поразил его своими знаниями и навыками. Метц внимательно слушал гостя, и не мог отделаться от мысли, что Карузин приехал в Мюнхен из советской России вовсе не для того, чтобы предаться воспоминаниям о профессоре Книпхофе.
- Да, вы правы, - признался Карузин. - Я приехал с просьбой и хочу обратиться к вам, Павел Иванович, как к наследнику профессора Книпхофа, преемнику всех тех знаний, что он оставил после себя. Мне крайне необходима формула его бальзама.
- Я впервые слышу, что мой дед был бальзамировщиком, - возразил Метц. - О чём вы говорите, Пётр Иванович? Он анатомировал трупы, а не сохранял их.
- Всё верно. Но изредка, в особо безнадежных случаях, когда тело плохо сохранялось и на лице появлялись пятна, профессор Книпхоф применял свой секретный препарат. Многие бальзамировщики охотились за рецептом, предлагали ему немалые деньги, но профессор отвергал все предложения. Однажды я видел, как он впрыскивал под кожу трупа этот раствор. Через час от пятен ничего не оставалось - кожа была абсолютно чистой! Как преподаватель пластической анатомии я был просто поражен.
- Когда вы это видели?
Карузин ненадолго задумался и произнёс:
- Лет двадцать назад, здесь, в Мюнхене.
- Но в 1904 году профессору Книпхофу было уже девяносто шесть лет. Он никого не мог анатомировать, разве что в университете во время занятий со студентами.
- Официально, конечно, он не работал по основной специальности. Но негласно все знали, что профессора можно пригласить в морг, проконсультироваться по спорному случаю. Собственно, двадцать лет назад я так и сделал. Но помимо заключения, профессор помог мне и с бальзамированием.
- Увы, Пётр Иванович, мне ничего не известно об этом чудо-средстве.
Но Карузин и не думал принимать отказа. Напротив, он умоляюще обратился к Метцу:
- Наверняка профессор оставил записи о бальзаме. Павел Иванович, я прошу вас, найдите его формулу. Я не прошу отдать мне рецептуру, пусть она останется вашей династической тайной. Просто продайте мне сам раствор. Заказчик заплатит хорошие деньги. Только сделайте этот бальзам.
Что-то в тоне гостя не понравилось профессору Метцу, и он спросил:
- Простите моё любопытство, но кто заказчик?
Немного помявшись, Карузин всё же произнес:
- Да, вы правы, к чему скрывать? Вы, наверное, и сами догадываетесь. Ведь, как я слышал, недавно у вас консультировался доктор Клемперер.
Профессор Метц уже хотел было спросить, какова связь между бальзамированием и берлинским терапевтом, но тут же перед его глазами начала складываться мозаика: Советская Россия, высокопоставленный чиновник, тяжело болел неизвестно от чего, недавно умер, раз Карузин собирается его бальзамировать. И тут в голове прозвучал голос, словно чужой: "Ленин".
- Нет! - воскликнул Метц, сорвавшись с места, - уходите, прошу вас. Я не могу вам ничем помочь!
- Павел Иванович, что с вами? - искренне изумился Карузин. - Разве вы успели чем-то насолить советской власти, что так её боитесь?
С тех пор как началась Великая война, профессор запретил себе говорить с кем бы то ни было о своей работе в России, о цесаревиче и его родителях. После падения монархии в обеих странах, нашествия коммунистов и расстрела семьи русского царя, он и вовсе опасался за безопасность своих детей и себя самого. Узнай кто-нибудь из интернационалистов, кого он лечил в царской России, беды было бы не миновать.
Кроме покойного профессора Книпхофа и дочерей, о его давней связи с Романовыми, не знал никто. Профессор Метц искренне надеялся, что и советским властям об этом неведомо.
- Нет-нет, - лихорадочно продолжал отказываться Метц, расхаживая по кабинету из угла в угол. - Это большая ответственность, я не могу.
- Полно вам, - добродушно улыбался ему Карузин, - какая у вас может быть ответственность? Вы же уже давно не живёте в Петрограде. Тем более другие специалисты провели вскрытие ещё в январе. Кстати, вам как консультанту не любопытно узнать результаты? - Профессор Метц не успел возразить, как анатом тут же продолжил, - Там было тяжелое поражение мозговых сосудов в особенности сонной артерии. Мозг испещрен многочисленными вмятинами, рубцами и полостями. Странность заключается в том, что было поражено исключительно левое полушарие мозга. И причин такой избирательности недуга никто до сих пор не знает. Зато целым осталось правое полушарие, его-то и отдали на исследования. Вообще, сейчас тело в неважном состоянии: глазницы заметно запали, уши заострились, на носу появились пигментные пятна. Увы, тело обречено на высыхание и искажение.
