Кто-то из публицистов назвал 70-е - 80-е годы временем абсолютной лжи. Сказано точно, оболгано и скомпрометировано было многое. В Киеве как-то готовили встречу первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого с передовыми комсомольцами, - очередное показушное мероприятие. Запорожье должен был представлять на встрече молодой рабочий с "Мотор Сичи" по фамилии Козюра. Текст выступления ему написали замредактора "КоЗы" и завотделом обкома комсомола, а утвердили в обкоме партии. А ведь этот Козюра был членом ЦК комсомола Украины, неглупым парнем, могущим самостоятельно связать пару слов.
Интересно, что перед этим прошел Пленум ЦК партии, на котором шла речь о пагубности беззубых, заранее подготовленных мероприятий. Писать статьи от имени рабочих, комсомольских активистов приходилось и мне. Как мутило порой от такой журналистики, как хотелось сбежать в "поля и пампасы". Помню разговор с Леней Наконечным, приятелем, с которым учился в школе. Леня, поработав инструктором в райкоме партии и горкоме, попал в обком. Там сложилась нормальная, в общем, практика, когда каждый отдел готовил свою вставку в доклады, с которыми выступало начальство. Приятель возмущался лицемерием коллег, старательно записывающих во время выступления первого секретаря важные мысли, которые сами же для шефа и сочинили. В конце концов, Леня, технарь по образованию, ушел из обкома партии на автозавод "Коммунар".
Так жила вся страна, ведомая в светлое будущее коммунистической партией. Привыкнув к вранью, заполнявшему газеты, радио и ТВ, тотальному дефициту продуктов и ширпотреба. Считалось, что купить хорошую вещь в магазине нельзя, блат и выгодные знакомства стали главными достоинствами. Редакционная машинистка рассказала: сын, увидев принесенную новую одежонку, спросил: "Это ты купила или достала"? Если "достала", значит, вещь редкая, есть не у каждого.
Занять любую значимую должность можно было только члену КПСС. Вся советская номенклатура состояла в партии. Высшие партчиновники пользовались специальными продуктовыми распределителями, поэтому партбилет иначе, чем хлебной книжкой не называли. Это воспринималось как норма, никто особенно не роптал. В эти тухлые и скучные времена на какой-то предновогодней вечеринке в малознакомой компании мой брат предложил выпить за смерть Брежнева в наступающем году. Я, помню, помертвел от страха за Женьку. Но никто даже не обратил внимания на его слова. Нелюбовь к власти демонстрировали, открыто смеясь над одряхлевшим руководством страны во главе с шамкающим генсеком. Политические анекдоты моего времени - подробная энциклопедия эпохи застоя.
Партийные съезды и пленумы проходили регулярно и решения на них принимались правильные. Видя, что произносимые декларации и реальная жизнь абсолютно не совпадают, я, без преувеличения, очень переживал, всерьез полагая, что в падении авторитета КПСС виноваты бездарные идеологические работники, разжиревшие и трусливые. К слову: обычная для
руководителей любого ранга манера общения - материться и тыкать всем, кто ниже по должности - всегда коробила и вызывала протест.
Повторюсь: правила, по которым играла партия, давя всех, идущих против течения, были мне отвратительны. Но я знал, чем заполнить голову, помимо размышлений о роли КПСС: занимался самообразованием, охотно ездил в командировки, с одинаковым интересом писал о селе, АЭС, музыке, истории, зарисовки о людях. Я был активен, неглуп, контактен, независим в суждениях, но от баррикад - далеко. Летом 1984-го бюро обкома комсомола утвердило меня заведующим отделом писем и массовой работы. Эта должность, в отличие от корреспондентской, предполагала наличие партбилета. Иными словами, мне дали добро на журналистский карьерный рост.
Устав КПСС, который я, конечно же, прочитал, не разочаровал. Первые же его строки были такие: "Коммунистическая партия Советского Союза - есть боевой испытанный авангард советского народа, объединяющий на добровольных началах передовую, наиболее сознательную часть рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции СССР". Я относил себя к сознательной части интеллигенции и знал точно, что смогу быть полезным обществу.
В Советском Союзе все сферы жизни строго регламентировались. На прием в партию тоже существовала очередь. Разнарядка на количество инженерно-технических работников, крестьян, интеллигентов, рабочих спускалась в райкомы сверху. Такие же, только негласные квоты были по национальному составу "народного авангарда". Стать "членом" без очереди было непросто. Мой товарищ Игорь Варшавский, толковейший инженер, много лет отдал "Мотор Сичи", но выше должности мастера не поднялся. Он мог стать хорошим начальником цеха, главным инженером завода, но беспартийные евреи на такой уровень пробивались редко. Игорь не раз хотел вступить в партию, и каждый раз слышал завуалированное: норма по итээровцам и пятому пункту уже перебрана.
Не помню деталей, но мой прием в коммунисты тянулся долго. Бумаги застряли в Жовтневом райкоме партии, к которому относилась редакционная партячейка, точнее - в орготделе райкома. Заведовал отделом Вячеслав Филатов, которого я давно и хорошо знал. Мы в одно время учились в СШ 15, были, каждый в своем классе, капитанами команд КВН. Я попросил соученика ускорить мой прием в партию, и он охотно помог. Когда Союз и КПСС развалились, Филатов исчез из моего поля зрения, появившись лет через десять в качестве... пчеловода. Завязав с партийной карьерой, Слава занялся пчелами, жил тем, что "выращивал" и продавал мед. Я написал с его пасеки репортаж, опубликовал в двух газетах, одна из которых предложила Филатову вести "пчелиную" рубрику, за что он с удовольствием взялся. Позже Слава вместе с женой "впал" в религию, причем, не в православие, а в сектантство. Бывая иногда у меня, только и говорил, что о свидетелях Иеговы, пришлось общение с ним полностью прекратить. Такие вот мировоззренческие кульбиты.
Приему в КПСС предшествовал испытательный кандидатский срок, прежде же чем стать кандидатом, нужно было пройти парткомиссию, куда входили, как правило, партийные ветераны. Старички мучили неофитов вопросами по истории партии и Уставу, часто придираясь по мелочам. Мне объяснили: комиссии твоя борода вряд ли понравится. А на вопрос: "Как же Маркс, Энгельс, Ленин, носившие бороды?", ответили, что время сейчас другое и другие традиции. Короче - отбрили, порекомендовали побриться. Зато я успешно стал кандидатом в члены КПСС. Через год, вступая в партию "окончательно", побрился снова, усы, однако, оставив.
За свою жизнь с бородой прощался три раза, и всегда по причинам, можно сказать, идеологическим. Расскажу об этом подробнее. Нечто, что мне лестно было посчитать бородой, выросло на моих щеках к двадцати годам. Для увековечивания столь зримого факта полового созревания пошел в ателье и сфотографировался. Помню, мастер-фотограф по фамилии Гольдбаум мне понимающе подмигнул. Дело было летом, а к сентябрю, перед занятиями в вузе, бороду пришлось сбрить. Бородатый студент в Запорожском машиностроительном институте в то время - явление невозможное. Получив диплом инженера в 1975 году, я отпустил, наконец, волосяной покров своего лица в свободное плавание. Потому что бриться никогда не любил, а девушки, главные для меня, юного, судьи, уверяли, что борода мне идет. Прежде чем круто связать жизнь с журналистикой, я работал некоторое время "на производстве", в том числе на оборонном заводе "Радиоприбор", по тогдашней лексике - п/я 64. При оформлении в отделе кадров от меня категорически потребовали, чтоб перед тем, как фотографироваться на пропуск, сбрил бороду. Потом, сказали, можешь опять отпустить. Логики в этом не было, ведь мое настоящее лицо и изображение на пропуске не совпадали. Но для кадровиков имел значение не здравый смысл, а Инструкция, в которой о бороде не говорилось ни слова, но четко указывалось, что лицо сотрудника на документе должно быть "чистым". Весь год, пока работал на "Радиоприборе", вопрос бороды никого больше не взволновал.
