Однако была в плане Уолтера одна загвоздка.

Джейсон подался вперед.

– А что ты станешь делать, когда от двадцати до пятидесяти работорговцев, вооруженных ружьями и всем, до чего еще смогут дотянуться, выскочат из «Серебряного гриба», окружат Палату и станут расстреливать всех и вся, выбегающих из ворот и перелезающих через стену?

Словотский смерил его ледяным взглядом.

– Я о них ничего не знаю. Ты мне не рассказал.

– Мне в голову не пришло, что ты упустишь нечто, столь очевидное. Кроме того, ты был занят: говорил сам.

Спустя долгий миг Словотский улыбнулся.

– Что было, то было… Я должен подумать. – Он уселся поудобнее, попивая чай и глядя на мигающие огоньки в камине, словно мог набраться от них мудрости.

В конце концов он покачал головой:

– Не могу ничего придумать. Черт… Там внутри – от двенадцати до восемнадцати человек. Можно бы, конечно, перебить часовых и охрану да и смыться – но у нас и приблизительно не хватит ни людей, ни ружей, чтобы сделать это достаточно быстро. – Он наморщил лоб. – Как у вас с деньгами?

Джейсон пожал плечами.

– Нормально. А что?

Словотский почесался.

– Значит, завтра поутру выясни, можно ли нанять тут полдюжины лошадей; если выйдет – уезжайте подальше и ждите. Я вас нагоню, и мы уйдем от любой погони, если будем гнать как следует – и менять лошадей. Мы должны попасть на ваш корабль, обогнав преследователей на полдня, и быть уже за горизонтом, когда явятся работорговцы. Потом мы встречаемся с драконом и улетаем. – Уолтер потер покрасневшие глаза тыльной стороной ладони. – Я выгорел, парень. Укатали сивку крутые горки.

Джейсон отодвинулся и внимательно на него глянул. Так быть не должно. Потусторонники считались лучшими, в особенности же – Уолтер Словотский; меткие словечки, хитроумные планы рождались у него так же, как у Лу Рикетти – его гениальные изобретения: просто, весело, вроде бы между делом.

Уолтер Словотский не должен, не может быть таким – просто измученным, усталым стариком. Словотскому за сорок, он в общем-то одной ногой уже стоит в могиле, – и каждый прожитый год был виден на его лице, когда он допил чай, пошатываясь, добрел до тюфяка и рухнул на него: сперва на колени, потом – на четвереньки, а потом зарылся в одеяла и заснул, едва успев лечь.

Брен Адахан поднялся и потянулся.

– Возьми первую стражу на себя, Дарайн.

Воин кивнул:

– Хорошо.

Джейсон отправился в ванную и потрогал воду. Все в порядке: теплая. Глаза у него слипались, а ложиться грязным не хотелось. Его царапины Дарайн промыл, так что заражения можно не бояться – но Джейсону казалось, что грязь, в которой он вывалялся сегодня не один раз, въелась в каждую пору его кожи. Он сбросил вонючую одежду и поднялся по лесенке, потом с наслаждением погрузился в воду.

План Словотского обязан сработать, решил он. У них не хватает огне…

Джейсона словно подбросило.

– Уолтер, проснись! Дарайн, буди его!.. – Он выскочил из лохани и быстро обтерся.

– Какого черта? – проворчал Словотский, когда Дарайн растолкал его. Глаза его были красными, он тер их тыльной стороной ладони.

Джейсон протянул ему два револьвера.

– Ты сказал – у нас мало огнестрельного оружия, – проговорил он, отщелкивая цилиндры. – Ты знаешь, что это?

– Откуда ты… – чертов Лу! – Словотский взял один из револьверов и принялся покачивать его в ладони, словно дитя. На миг он прикусил губу – и выпрямился. – Чертов Лу, – повторил он, и голос его был молодым, твердым. – Лысый сукин сын, он снова сделал это! – Сон с Уолтера как рукой сняло. – Да. Я знаю, что это. Сколько у тебя патронов?

– Две сотни. Нет – сто девяносто девять. Ну как – хватит у нас оружия?

Уолтер молчал долго – так долго, что Джейсон совсем было собрался заговорить, но в последний момент передумал.

– Да, – сказал наконец Словотский. – Теперь – хватит. – Он склонил голову набок. – Твой отец умел пробуждать в людях скрытые силы… даже когда им, казалось, и взяться-то неоткуда. Со мной он это тоже проделывал. Похоже, этот дар ты у него унаследовал. – Глаза его блеснули. – Пошли спать. Завтра мы напишем записку – ту, про Воина. Что он жив.

Дарайн улыбнулся.

– Я так и думал, что ты писал их не на месте действия.

– Я что, похож на болвана? – Словотский засмеялся. – Напишем записку и будем отдыхать – завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. – Уолтер улыбался, в бороде его, обрамлявшей худое лицо, вроде даже поубавилось седины. – А потом – врежем по ним. – Он снова наклонил голову. – Джейсон, твои глаза тебя выдают – что ты не понял?

– Не важно.

– И все же? Не нравится план нападения?

Джейсон помотал головой.

– Нравится. Не в том дело. Чего я не понимаю – истории со слухами. Понадобились годы, чтобы рассказ, как вы с папой отделали Ольмина и его работорговцев, стал легендой. Но вся эта шумиха вокруг Воина и сотен его людей… она возникла из ничего – как взрыв.

– И ты хочешь знать почему? – Словотский покивал. – Причин тут несколько. Во-первых, твой отец уже был легендой; новые слухи просто воспарили на крыльях прежних. Повсюду полно историй о бродящем поблизости Карле Куллинане; построить на них еще одну легенду – о Воине – было не так уж сложно. – Порывшись в вещах, Уолтер вытянул глиняную бутыль с «Отменным», откупорил и сделал добрый глоток. – Слухи разошлись бы быстро, даже не будь еще кое-чего.

– Это чего же?

– Ну… – Словотский по-волчьи улыбнулся, – я убил чертову уйму времени в тавернах и веселых домах – был чуть не во всех на всех островах. Изо всех сил старался, чтобы разнести слухи.

Джейсон засмеялся. Если кто и может найти место подвигу, посещая кабаки и бордели Разодранного архипелага, то, несомненно, Уолтер Словотский.

По тому, что говорил Уолтер Словотский, выходило – большая часть трудностей известна наперед; если что-то пойдет не так, они смогут отступить и удрать прежде, чем все рухнет.

Два дня отдыха – и Джейсон снова почувствовал себя человеком; теперь он сидел, съежившись, у стены рядом с Дарайном. Их окружала тьма. Позади него была Палата; впереди – его цель: дверь конюшни.

Он одеревенел, колени и спина ныли. Ничего так не хотелось ему, как выпрямиться, но было уже почти двенадцать: скоро смена караула. В это самое время и должен быть нанесен удар. Это давало Джейсону и его товарищам хоть какую-то фору.

С протестующим скрипом дверь растворилась, оттуда вышел и заторопился к конюшне коренастый крепыш. Кто-то быстро закрыл за ним дверь. Он был в металлической шапке и кольчуге, за левым плечом – работорговое ружье, в левой руке – пика; в правой он, высоко подняв, нес потайной фонарь.

Он отошел футов на пятнадцать от места, где засели Джейсон и Дарайн. Велико было искушение снять его прямо сейчас – но это была бы ошибка. Его сменщик непременно заметит погасшую свечу и станет ждать либо его, либо – в скором времени – того, кто притаился по другую сторону двери.

Часовому дали пройти.

Выждав – надо же убедиться, что дверь в Палату закрыта, – Джейсон и Дарайн поднялись и последовали за стражем в конюшню: пусть он своим фонариком осветит путь и им тоже.

Конюшня была в точности такой, как описал Уолтер Словотский: трехэтажная, два верхних этажа – галереи, опоясывающие пустое пространство. От каждого угла наверх, под самую крышу, вели лестницы: там того, за кем они шли, дожидался другой часовой. Пахло гнилой соломой и старым конским навозом.

Кони могли учуять их; крупный жеребец вскинул голову и заржал; копыта его выбили дробь на дощатом полу. Они нырнули в пустой денник, понимая, что работорговцы припишут волнение коня появлению сменного часового.