Купец ехидно взглянул на меня. Это что же, торговая грамота? Но они без надобности в Виланвеле. Здесь разрешен свободный обмен. Любой, без какой-либо доверенности, может спокойно толкать с прилавка все, что его душа пожелает. В рамках законного, разумеется. К тому же, подобные документы обычно излагают на въезде в город, а не в караулках. Купцы обязаны являться к капитану за заверением торговых лишь если их товар обязан к представлению городским верхам... Немыслимо! Хотите сказать, что эта едва не разваливавшаяся на каждой кочке повозка шла к самому герцогу?! Мне доводилось слышать, что груженные текстилем обозы два раза в год да следуют прямиком в управленческие хоромы. Ведь не в крестьянских лавках или прядильнях изыскивать дворянские лохмотья. Герцог имел своих собственных ткачей, что обязывались шить ему одеяния ровно впору, а сырье, самых разных сортов, летом, когда западные водные пути еще не успевал сковать лед, заказывал прямиком из-за морей, а по зиме -- из столицы. Однако происходили сии закупки на месяц-полтора позже, нежели сейчас, да и посредниками выступали много более благодостаточные перевозчики с много более серьезным сопровождением и несколькими десятками набитых доверху фургонов, отчего на подобные обозы не смели нападать даже самые бесшабашные разбойники, довольствовавшиеся лишь жадным точением зубов.

Получается, зря мы клеветали на беднягу Живольера. Тот, наверняка, даже слыхом не слыхивал об идущей в Виланвель партии и сейчас преспокойно готовился открывать для посетителей двери своей лавки. Следовало тщательней обыскивать купца на предмет такой вот расписки. Но я даже предположить не мог, что эта развалюха заказана герцогом севера! Да и с какой стати поставку решили так сильно форсировать?! Неужели Его благочестивой заднице стало холодно восседать на троне в повязанных с летней получки кальсонах?

Наконец, опустившись глазами до нижних границ письма, Альрет Гамрольский подошел к столу, положил на него грамоту, взял стоявшее в чернильнице перо и что-то быстро черканул в углу. Мягко подул, осушая подпись, свернул, вручил обратно купцу.

-- Я попрошу вас провести.

-- Благодарствую. -- Купец, приняв документ, льстиво поклонился.

Командующий кивнул нескольким стоявшим на входе бойцам и те, без слов, выступили на улицу, а за ними, обдав меня очередным колким взором, зашагал торговец.

-- Вы что с ним сделали? -- взглянув на торчавший из моего плеча болт, а затем переведя взгляд на нашего переговорщика, спросил сэр Альрет.

-- Сопротивлялся, капитан, -- выпрямив спину и возведя подбородок на уровень носа командира стражи, быстро ответствовал тот. -- Вот и пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Гамрольский бросил взор на мое посеревшее лицо и, качнув головой, приказал:

-- В застенок. Я сам его допрошу. И кликните лекаря. Не хватало еще, чтобы он кровью истек, языка не развязав.

Покрепче взяв меня под каждое плечо, двое стражников синхронно, как один, поклонились. Единовременно же рявкнули: "Пошел!", дерзко пихнули меня в спину, отчего непоколебимо вставший в плоти болт вновь дал о себе знать, и повели в сторону нырявшей во мрак лестницы.

***

Плотная сосновая дверь каталажки, гадко поскрипывая, отворилась. Внутри оказалось несколько светлее, чем в том сыром коридоре, которым меня вели к камере. В основном потому, что комнатушка была совсем маленькой, пять шагов вдоль и поперек, так что сияния, исходившего от одного-единственного настенного факела вполне хватало, дабы прогнать мрак из большинства углов.

Никаких окон, даже самой захудалой форточки. Посредине, на голой земле, стоит грубый, незашкуренный стол, с подставленными к нему по обеим сторонам стульями. Меня, предварительно сковав холодившими запястья браслетами, усадили на один из них. Процедура эта, стоит отметить, прошла не совсем гладко. Я, и без того немного прихрамывая на прогрызенную собачьими челюстями ногу, нарочно споткнулся, едва не повстречавшись лицом с низкой спинкой, но меня вовремя подхватил конвоир, внушительного вида детина, не позволив получить преждевременные увечья. В своеобразную "благодарность" за такую чуткость, я, быстро и без шума, вытянул из повязанных кожаными лентами к его бедру ножен короткий кинжал, спрятав сталь под ниспадавший чуть ниже запястья рукав. Благо, меня не удосужились раздеть догола, видно исключая с моей стороны саму возможность пронести нечто подобное, хотя поясные сумы содрать не поленились. Наверное, мое дело было слишком срочным, чтобы тратить вмиг ставшее ценнее всех злат мира время на экие условности. А я и не против.

Занятый моей усадкой стражник даже не заметил, как с ноги исчезла тяготившая ее сталь, по окончании лишь несильно пихнув меня ладонью в затылок, мол, поаккуратней, и, скрестив руки на груди, встал по левое от меня плечо. Я стиснул зубы. Спрятанный клинок острием уперся точно между загнутыми, удержавшими его от падения пальцами, начиная потихоньку выжимать из них скудные капельки крови. Как бы я, не выдержав этой рези, раньше времени не выпустил сокрытое оружие на волю -- тогда моя уже разложенная в голове по нотам песенка будет спета, не дойдя даже до припева. А терпеть сверх меры, если допрос вдруг затянется, моя и без того потрепанная плоть явно не сможет. Потому как уже сейчас приходилось буквально сдерживать так и норовившее скривиться от боли лицо и мысленно журить требовавшую сбросить стального кровопийцу ладонь.

Тем не менее, смотревший на меня с нескрываемым призрением, грозно, на манер быка, вздувавший ноздри в глубоком дыхании верзила не замечал моего мелкого неудобства, а лишь молча продолжал, с высоты своих шести с половиной футов, буравить взглядом мой профиль. Однако наедине мы пробыли недолго. Оставленная чуть приоткрытой дверь широко распахнулась, впуская внутрь робкий ветерок, а следом и отворившего створку посетителя. Сжимая в заскорузлых руках пухлый саквояж, в камере возник одетый в дряхленький халатец человек, по-хозяйски поставил свою рабочую суму на стол, раскрыл и принялся, расположившись ко мне спиной, копошиться внутри, шепча под нос что-то неразборчивое. Наконец, после нескольких сопровождавшихся нелицеприятными лязгами перебираемых медицинских приборов секунд, лекарь повернулся. В одной руке у него расположилась округлая, обитая кожей фляга, в другой, между пальцами, я усмотрел тугой комок ниток и ложку для извлечения стрел из ран -- от одного только вида застывших по краям черпала багровых пятен меня уже бросило в дрожь.

Я даже мельком не взглянул на лицо врача. Все мое внимание забрал на себя этот миниатюрный и безвредный, но в то же время пугавший почище любой описанной в бестиариях твари хирургический инструмент.

-- Вам повезло, молодой человек, -- хриплым голосом заговорил лекарь, чуть разрывая ткань моего плаща и рубашки на месте ранения, -- неглубоко вошла. Однако все одно, сейчас вы почувствуете отнюдь не материнские поглаживания.

Он большим пальцем откупорил флягу, смочил сверток нитей, и, едва касаясь, стал прикладывать его по краям открывшегося увечья. Рана от этих прикосновений начинала слабо покалывать и, по ощущениям, пениться. Пока что терпимо.

-- Неровно пришлась, -- вновь стал приговаривать себе под нос целитель. -- Благо, кость не задета. Изрядно вас покалечить стрелявший явно не желал. Хотя, арбалеты у нашей стражи далеко не первосортные, так что это может быть осечка оружия, нежели давившего на курок перста... А теперь... -- Он оторвал комок ниток от раны, вложил обратной стороной мне в рот, вынудив стиснуть в челюстях дурно пахнувшую горькую пряжу. -- Вооружитесь терпением.

Врачеватель поднес бутыль к моему разорванному плечу, аккуратно наклонил, позволяя жидкости тонкой стрункой политься на увечье -- и тут все мое естество вспыхнуло ужасающей жгучей болью, словно внутри, сжигая ткани, кости и органы, запылала целая тысяча костров. Наружу, сквозь зажатый во рту сверток, прорвался глухой нутрянный вопль, сами собой забились в мучительных судорогах ноги. Струившаяся из горлышка вода обжигала похлеще расплавленного в кузнечном тигеле металла. Благо, эти страдания продолжались лишь пару мгновений. Пару мгновений, за которые я успел примерить на себя шкуру варимого в Омутских котлах грешника.