Его веки подрагивали, глаза закрывались.

– Джулиан, – порывисто сказала Эмма, – можно я останусь у тебя?

Это был условный знак, краткая версия целой череды вопросов: «Можно я останусь и забуду о своих кошмарах? Можно я останусь и посплю рядом? Можно я останусь, и ты прогонишь мой страх, прогонишь воспоминания о крови, о мертвых родителях, о темных воинах с пустыми, угольно-черными глазами?»

Они оба не раз задавали друг другу эти вопросы. Еще совсем детьми они прибегали друг к другу в спальни и устраивались на одной кровати. Эмма однажды представила, как переплетаются их сны, когда они засыпают вместе, делясь частицами своего мира сновидений. Отчасти поэтому Эмме и нравилось, что у нее есть парабатай: ведь парабатаи в некотором смысле никогда не оставались одни. Засыпая и просыпаясь, сражаясь и отдыхая после битвы, ты понимал, что кто-то всегда рядом, что есть человек, который предан твоей жизни, твоим надеждам, твоему счастью, который готов поддержать тебя всегда и везде.

Джулиан подвинулся и пробормотал в подушку:

– Оставайся.

Эмма залезла под одеяло. Извиваясь всем телом, Джулиан отполз еще дальше. Эмма скользнула на нагретое им место, где пахло гвоздикой и мылом.

Она все еще дрожала. Подвинувшись ближе к другу, она почувствовала тепло его тела. Джулиан спал на спине, закинув одну руку за голову и положив вторую на живот. Браслеты у него на запястьях поблескивали в лунном свете. Он посмотрел на Эмму – он явно заметил, что она подвинулась к нему, – а затем как будто нарочно закрыл вдруг вспыхнувшие в темноте глаза, и черные ресницы легли ему на щеки.

Его дыхание вскоре выровнялось. Он заснул, но к Эмме сон не приходил, и она смотрела на Джулиана, наблюдая, как размеренно вздымается и опускается его грудь.

Они не касались друг друга. Они вообще редко касались друг друга во сне. В детстве они каждый раз устраивали настоящую битву за одеяла и разделяли кровать книгами, чтобы сразу видеть, кто залезал на чужую сторону. Теперь они научились сосуществовать мирно, но между ними все равно всегда оставалось расстояние, равное ширине книги, – этакая дань прошлому.

Эмма слышала шум океанского прибоя вдали, и у нее перед глазами снова и снова поднималась зеленая волна из кошмарного сна. Но все это казалось ужасно далеким: тихое дыхание парабатая заглушало даже самые жуткие звуки.

Когда-нибудь у Эммы появится муж, а у Джулиана – жена, и они больше не смогут залезать в кровати друг к другу. Настанет конец их полночным беседам. Они по-прежнему будут близки, но эта близость станет совсем иной. И Эмме придется научиться жить с этим.

Когда-нибудь. Но не сейчас.

Когда Эмма проснулась, Джулиана уже не было рядом.

Она медленно села. Утро было в разгаре, и комнату заливал золотисто-розовый свет – обычно Эмма поднималась гораздо раньше. Темно-синяя простыня Джулиана и одеяло были скомканы в ногах. Положив руку на его подушку, Эмма почувствовала тепло – должно быть, Джулиан только что ушел.

Ей стало не по себе от того, что он ничего ей не сказал, но она отбросила эти мысли. Скорее всего, ему просто не хотелось ее будить: Джулиан всегда спал беспокойно, а из-за разницы во времени ему, наверное, было совсем нелегко. Убеждая себя, что это неважно, Эмма вернулась к себе в комнату и переоделась в леггинсы и футболку, а затем сунула ноги в шлепанцы.

Обычно она сперва заходила в студию Джулиана, но сейчас за окном стоял яркий летний день. Небо было усеяно рваными белыми облачками. Океан искрился на солнце, по его поверхности танцевали золотые искры. Вдалеке виднелись темные силуэты серфингистов.

Эмма знала, что Джулиан скучал по океану, – он писал об этом в коротких, нерегулярных сообщениях, которые присылал ей, пока был в Англии. Она вышла на улицу и спустилась по тропинке к шоссе, а затем перебежала его, уворачиваясь от фургонов серфингистов и роскошных кабриолетов, блестевших на солнце.

Когда она вышла на пляж, Джулиан был именно там, где она и ожидала его найти: он стоял лицом к океану, а соленый ветер трепал ему волосы и теребил легкую ткань его футболки. Интересно, сколько он уже простоял вот так, неподвижно, засунув руки в карманы джинсов?

Эмма неуверенно ступила на мокрый песок.

– Джулиан?

Он повернулся к ней. На мгновение показалось, что его ослепило солнце, хотя оно стояло уже высоко в небе – Эмма чувствовала, как жаркие лучи пригревают спину.

Джулиан улыбнулся. Эмму захлестнула волна облегчения. Улыбка на губах Джулиана была совсем знакомой, совсем родной; она озарила его лицо. Эмма ринулась к океану. Набежавшая волна почти достигла кончиков ботинок Джулиана.

– Ты рано встал! – воскликнула Эмма.

Вода плескалась у нее под ногами и серебристыми ручейками струилась по песку.

– Скоро полдень, – ответил Джулиан. Его голос звучал знакомо, но Эмме до сих пор казалось, что Джулиан выглядит иначе, совсем необычно: другой овал лица, другая линия плеч под футболкой. – О чем ты хотела поговорить?

– Что? – Вопрос застал Эмму врасплох: совсем не об этом она сейчас думала.

– Вчера, – уточнил Джулиан. – Ты сказала, что хочешь поговорить. Может, поговорим сейчас?

– Давай. – Эмма подняла голову и посмотрела на парящих в небесах чаек. – Давай присядем куда-нибудь. Не хочу, чтобы нас окатило волной.

Они отошли чуть дальше от моря и устроились на нагретом солнцем песке. Эмма сбросила тапки и зарылась в песок ногами. Джулиан рассмеялся.

Эмма искоса взглянула на него.

– Чего смеешься?

– Ты такая забавная на пляже, – объяснил он. – Любишь песок, но терпеть не можешь воду.

– Ага, – кивнула она и состроила Джулиану гримасу. – Какой парадокс, да?

– Да нет, это просто твоя странность.

– О, ты меня потряс, – бросила Эмма, вытаскивая телефон. – Я в шоке.

– Слышу нотки сарказма, – парировал Джулиан, принимая телефон у нее из рук.

На экране появились фотографии, сделанные Кристиной накануне. Пока Джулиан листал их, Эмма рассказывала, как воспользовалась подсказкой Джонни Грача и отправилась в бар «Саркофаг», как обнаружила тело и как Диана отчитала ее после визита Грача в Институт. Излагая события прошлого вечера, Эмма постепенно расслаблялась, чувствуя, как пропадает ее странная настороженность по отношению к Джулиану. Все было как обычно, они всегда вот так говорили, слушали друг друга, были истинными парабатаями.

– Уверена, письмена те же, – заключила Эмма. – Я ведь не сошла с ума?

Джулиан посмотрел на подругу.

– Нет, – ответил он. – А Диана действительно полагает, что твое вмешательство в расследование может еще больше настроить Конклав против Хелен?

– Ага, – вздохнула Эмма.

Немного поколебавшись, она взяла его за руку. На левом запястье у него мелодично звякнул браслет из морских стеклышек. Эмма почувствовала под пальцами знакомые мозоли на руке Джулиана.

– Я бы никогда не сделала ничего такого, что могло бы повредить Хелен, или Марку, или тебе, – призналась она. – Если ты считаешь, что Диана права, я не стану… – Она помедлила. – Я не стану вмешиваться.

Джулиан взглянул на их переплетенные пальцы. Он был спокоен, но жилка у него на шее забилась чаще, и это не укрылось от Эммы. Должно быть, его встревожило упоминание о сестре.

– Прошло уже пять лет, – сказал он и отнял руку.

Он не вырвал ее, ничего подобного, просто мягко высвободил, повернувшись к океану. Движение было абсолютно естественным, но Эмме все равно стало неловко.

– Конклав и пальцем не пошевелил, чтобы вернуть Хелен домой. Или чтобы найти Марка. Там даже не задумались о том, что твоих родителей, возможно, убил не Себастьян. По-моему, глупо отказываться от шанса выяснить, что случилось с твоими родителями, ради пустых надежд.

– Нет, Джулиан! Не стоит говорить, что эти надежды пусты…

– Можно, впрочем, сказать и по-другому, – продолжал Джулиан, и Эмма словно наяву увидела, как у него в голове закрутились шестеренки. – Если ты сможешь раскрыть это дело… если мы сможем его раскрыть, Конклав будет нам обязан. Я верю, что твоих родителей убил не Себастьян Моргенштерн. Нужно искать демона или какую-то другую силу, которая может безнаказанно убить Сумеречного охотника. Если мы одолеем ее…