– Посмотрите на этого высокомерного немецкого ублюдка. Он даже не отвечает нашему брату, когда его спрашивают.
По озадаченным лицам пленных солдат вермахта Мастерсу стало ясно, что они не поняли ни слова из его немецкой речи.
Он заглянул в солдатские документы и понял, что один из пленных – поляк, другой – русский. Он вспомнил, что поляки учат в школе французский, и попробовал применить свое школьное знание французского.
«Лицо поляка просветлело, и он немедленно заговорил. Но Ловат, говоривший по-французски гораздо лучше меня, взял на себя ведение допроса, а я поспешил вперед со своим отрядом велосипедистов, чувствуя некоторое смущение оттого, что был отстранен лучшим, чем я, знатоком языков».
На дальней стороне леса находилась мощеная дорога, «поэтому мы поехали на велосипедах. Это была приятная перемена по сравнению с тем, как мы двигались до сих пор». Отряд въехал в Колевиль-сюр-Мер (впоследствии переименованный в Колевиль-Монтгомери). Селение лежало в руинах; оно было сильно повреждено бомбардировкой с земли и с моря. В полях, окружавших деревню, одни коровы были мертвы, другие обезумели. В дверях стояли люди.
«Они глазели на нас и махали нам, забыв об опасности, которую представляли собой снаряды и шрапнель, или пренебрегая ею. Один молодой человек в голубом комбинезоне и синем берете (обычная одежда нормандских фермеров) расклеивал по дороге плакаты. На плакатах была надпись «Вторжение» и приводились инструкции по поводу того, что следует делать. Они, очевидно, ждали этого дня и кричали нам, пока мы шли мимо: «Vive les Tommies!» и «Vive la France!» Было 10.30. Отряд продолжал двигаться на юг по направлению к мосту Пегас».
Перед вторжением Мастерс получил указание убедиться, что командир отряда, к которому он приписан, использует его должным образом. Командир Мастерса говорил ему: «Он будет очень занят и озабочен собственным делом, но не вздумайте, вернувшись, сообщить мне, что он был слишком занят, чтобы использовать вас. Надоедайте ему. Спросите, можно ли вам идти вместе с разведгруппой. Убедитесь, что все ваши умения не пропали даром».
«Я выполнил все в точности, – рассказывал Мастерс. – Капитан Робинсон, однако, действительно был занят и счел меня надоедой. Что бы я ни спросил: можно ли мне идти вместе с дозором, сделать то или это, – он просто отвечал:
– Нет.
Он посылал одного из тех солдат, с которыми вместе был в Северной Африке, или из тех, с кем проходил подготовку в течение нескольких лет до этого. Им он доверял больше, чем мне – забавному «опоздавшему Джонни», который говорил с акцентом и присоединился к его отряду в самую последнюю минуту».
Подъезжая к деревням Ле-Порт и Бенувиль в долине реки Орн, отряд был прижат к земле пулеметным огнем. Десантник, ехавший на велосипеде, был убит.
– Теперь для вас найдется дело, капрал Мастерс, – сказал Робинсон. – Идите в деревню и посмотрите, что происходит.
– Ну что ж, сообщить, что происходит, было нетрудно, – замечает Мастерс.
Я представил себе разведгруппу и спросил, сколько человек мне надо взять. А капитан сказал:
– Нет, нет, я хочу, чтобы вы пошли сами. Это не вызвало у меня беспокойства.
– Я обойду здесь кругом слева, – сказал я, – пожалуйста, ждите моего возвращения на повороте с правой стороны.
– Вы, кажется, не понимаете, чего я от вас хочу, – сказал Робинсон. – Я хочу, чтобы вы пошли прямо по дороге и посмотрели, что происходит».
Мастерс сообразил: Робинсон хотел узнать, откуда ведется огонь, и намеревался использовать его в качестве цели, чтобы вызвать стрельбу. Вместо того чтобы посылать кого-то из своих собственных людей, он решил послать этого недавно приписанного чужака.
«Я чувствовал себя так, будто всхожу на эшафот гильотины, хотя с трудом мог упрекнуть его за то, что он предпочитает отправить на это убийственное задание меня, а не кого-то из своих людей. Тем не менее меня учили вычислять углы, и я кинул безумный взгляд, ища какой-нибудь угол, но, кажется, там не было ни одного. Щелей и укрытий тоже не было. Стоял светлый день».
Мастерс вспомнил виденный им фильм с Кэри Грантом. Фильм назывался «Ганда Дин» («Gunda Din»). Он припомнил Гранта, столкнувшегося с полностью безнадежной ситуацией, окруженного восставшими индейцами из Кибер-Пасс. Грант бесстрашно посмотрел в лицо индейцам за миг до того, как они набросились на него, и совершенно спокойно произнес:
– Вы все арестованы.
Мастерс пошел по дороге, крича во все горло по-немецки:
– Все наружу! Выходите! Вы полностью окружены! Сдавайтесь! Война для вас окончена! У вас нет шансов, если вы сейчас же не сдадитесь!
Ни один немец не сдался, но и не выстрелил. «Они, вероятно, думали, что никто не станет так бродить, наподобие лунатика, если у него за спиной не будет бронедивизии, и что они могут застрелить меня в любой момент, если почувствуют что-то в этом роде. Поэтому они ожидали, что будет дальше».
Наконец из-за низкого каменного парапета высунулся немец. Мастерс припал на одно колено. Оба выстрелили. У немца был «Шмайссер». Его очередь прошла мимо. Автомат Мастерса выстрелил один раз, и его заклинило. Как раз в тот миг, когда Мастерс подумал, что для него все кончено, капитан Робинсон – очевидно, почувствовав, что увидел все, что нужно, – отдал приказ закрепить штыки и атаковать. Отряд бросился в атаку, едва не задев лежащего ничком Мастерса. Капрал оказался на парапете первым, стреляя из своего «Брена». Он выбил немцев с позиции, ранив двоих.
Мастерс поднялся, чтобы провести допрос. Один из солдат не годился для беседы – он только стонал. Другим был 15-летний мальчик из Австрии. Он заявил, что ни разу не стрелял. Мастерс указал на опоясывавшую его пулеметную ленту: она была наполовину пуста. Мальчик ответил, что стреляли другие.
Английский капрал с пулеметом «Брен» стоял подле Мастерса. У мальчика очень болела рана.
– Как сказать «Извините, мне очень жаль» по-немецки? – спросил капрал.
– Est tut mir leid, – отвечал я, – или Verzeihnung.
– Verzeihnung, – попытался сказать капрал. Он был хорошим солдатом и хорошим человеком. Он сказал мне, что до сих пор никого не застрелил. На следующий день он был убит, когда руководил атакой и стрелял с плеча из своего «Брена».
