— Жаль, вы бы не остались в накладе, — заметил Гарри как бы между прочим, — а моя кузина Амелия...
— Ни слова больше, — воскликнул я с жаром, — я еду!
Тут как раз подошел мой омнибус, я вскочил в него и с грохотом умчался прочь, прежде чем Гарри пришел в себя от изумления. Итак, то, о чем я так долго мечтал, свершилось. Завтра я увижу некую Амелию, и если... О судьба! Что ты предуготовила мне?
24 августа, среда.
Великолепное утро. Торопливо упаковал все необходимое, разбив в спешке, к счастью, лишь две бутыли и три склянки. До виллы «Розмари» я добрался к тому времени, когда ее обитатели собрались за завтраком. Отец семейства, мать, два сына школьного возраста, куча детишек поменьше и неизбежный младенец...
Но где мне взять краски, чтобы описать старшую дочь? Слова бессильны, лишь калотипия могла бы справиться с подобной задачей. Вид на ее носик был исполнен изящества, ротик, возможно, несколько выигрывал в ракурсах, сокращавших его длину, но зато восхитительная игра полутонов на щечках заставляла забыть все изъяны, а яркие блики на подбородке (с точки зрения любого фотографа) не оставляли желать ничего лучшего. О, сколь прекрасным мог бы выйти ее фотопортрет, если бы судьба не... Но не буду забегать вперед!
Среди собравшихся за столом был некий капитан Фланаган.
Я вполне сознаю, что предыдущий абзац обрывается несколько неожиданно, но едва я дошел до него, как вдруг вспомнил, что этот идиот всерьез считает, будто он помолвлен с Амелией (с моей Амелией!), рука моя невольно остановилась, и я не смог продолжать дальше. Должен признать, что этот капитан обладал стройной фигурой, некоторые сочли бы его лицо красивым. Но чего стоят красивые лица и стройная фигура, если у человека нет мозгов?
Быть может, моя фигура самую малость полновата — я отнюдь не похож на этих жирафов из военных, но зачем мне описывать самого себя. Моя фотография (моей собственной работы) поведает миру достаточно сведений о том, как я выгляжу.
Завтрак, по-видимому, был превосходным, но я не замечал того, что ел и пил. Я жил лишь для Амелии. И вглядываясь в безукоризненные дуги бровей, в черты, словно изваянные резцом, я невольно сжимал кулаки (правда, при этом моя чашка кофе невзначай опрокинулась) и мысленно восклицал: «Я сфотографирую эту женщину или погибну!»
После завтрака начались съемки. Привожу краткий перечень снимков.
Снимок 1. Отец семейства. Его я хотел снять еще раз, но все присутствующие хором заявили, что и одного снимка вполне достаточно и что у главы дома «его обычное выражение лица». Если только отец этого семейства обычно не выглядит как человек, подавившийся костью и пытающийся смягчить муки агонии созерцанием кончика носа одновременно двумя глазами, то должен признаться, что в данном случае подобное мнение следует считать чрезмерно снисходительным.
Снимок 2. Мать семейства. Усаживаясь, она с жеманной улыбкой поведала мне, что «в юности обожала играть в спектаклях» и выразила пожелание сфотографироваться в позе своей «любимой шекспировской героини». После продолжительных лихорадочных размышлений над тем, кого она имеет в виду, я вынужден был оставить эту безнадежную затею, будучи не в силах припомнить ни одной шекспировской героини, которой была бы свойственна конвульсивная поза, исполненная энергии, в сочетании с полностью отсутствующим выражением лица и которой подходил бы костюм, состоящий из голубой шелковой мантии, клетчатого шарфа, перекинутого через плечо, жабо времен королевы Елизаветы и охотничьего хлыста.
Снимок 3 (17-я проба). Попытался снять младенца в профиль. Подождав, когда младенец перестанет сучить руками и ногами, открыл объектив. Маленький негодяй тотчас же откинул голову назад, к счастью, всего лишь на дюйм, так как голову остановил нос няньки. Пользуясь спортивной терминологией, можно сказать, что младенец вел борьбу «до первой крови». В результате на снимке появились два глаза, нечто, отдаленно напоминающее нос, и неестественно широкий рот. В соответствии с этим я назвал фотографию снимком анфас.
Снимок 4. Три младшие дочери, выглядящие так, словно им всем одновременно дали по лошадиной дозе лекарства и привязали друг к другу за волосы, прежде чем с их лиц изгладилось выражение, вызванное приемом чрезмерной дозы лекарства. Разумеется, вслух я этого не сказал, заметив лишь, что их группа «напоминает мне трех граций», но моя сентенция закончилась непроизвольно вырвавшимся стоном, который мне лишь с большим трудом удалось выдать за покашливание.
Снимок 5. Эта фотография была задумана как своего рода художественный триумф дня. Я имею в виду семейную группу, долженствующую, по замыслу родителей, сочетать в себе тепло домашнего очага с аллегорией.
Их мысленному взору открывалась такая картина: следуя наставлениям отца и личному руководству матери, дети увенчивают младенца цветами. Аллегорически это должно было изображать Победу, увенчивающую лавровым венком Невинность. Победе в выполнении столь возвышенной миссии помогают Решительность, Независимость, Вера, Надежда и Милосердие, в то время как Мудрость снисходительно взирает на них и одобрительно улыбается. Таким, повторяю, был замысел. Его воплощение с точки зрения любого непредвзятого наблюдателя допускало лишь одно толкование: ребеночку плохо. Мать (несомненно, имеющая превратное представление об анатомии человеческого тела) пытается облегчить его страдания, сняв венок с головы ребенка и приведя его в соприкосновение с грудной клеткой младенца, в то время как два других сына, видя, что их младший брат обречен на немедленную гибель, вырывают из головы младенца клоки волос на память о столь горестном событии. Две дочери, ожидая, когда им представится случай выдрать прядь волос из головы невинного братца, чтобы не терять времени, душат третью, а отец, доведенный до отчаяния необычным поведением семейства, пронзил себя кинжалом и пытается ощупью найти карандаш, чтобы сделать соответствующую запись о случившемся.
Все это время я никак не мог улучить удобный случай, чтобы попросить Амелию позировать мне. Но во время второго завтрака такой случай, наконец, представился. Сделав несколько вводных замечаний о фотографии в целом, я повернулся к Амелии и сказал:
— Мисс Амелия, я надеюсь, вы окажете мне честь и позволите прийти к вам за негативом еще сегодня.
— Разумеется, мистер Таббс, — ответила Амелия с чарующей улыбкой. — Тут неподалеку есть домик, и мне бы хотелось, чтобы вы сфотографировали его после завтрака. Как только вы освободитесь, я буду к вашим услугам.
— Я думаю, что она подарит вам великолепный негатив, — вмешался в наш разговор этот ужасный капитан Фланаган. — Не правда ли, Мели, дорогая?
— Ничуть не сомневаюсь в этом, капитан, — ответствовал я с величайшим достоинством, но моя вежливость не произвела на это грубое животное никакого впечатления. Он разразился громким смехом. Амелия и я едва удержались, чтобы не рассмеяться над его непроходимой глупостью. С присущим ей тактом она попыталась замять неловкость и сказала этому медведю:
— Ну будет вам, будет, капитан! Не будьте так жестоки с ним. (Жестоки со мной, со мной! Да благословит тебя господь, Амелия!)
От столь нежданно свалившегося счастья чувства переполняли меня. Слезы стояли у меня в глазах, и я подумал:
— Мечта всей моей жизни свершилась! Я сфотографирую Амелию! Я был готов пасть на колени, чтобы возблагодарить ее, если бы мне не мешала скатерть и я не знал, как трудно будет потом подняться из столь неудобного положения.
Однако позже, когда завтрак подходил к концу, я все же улучил момент и дал волю обуревавшим меня чувствам. Обратившись к сидевшей рядом Амелии, я довольно явственно пробормотал:
— Сердце, трепещущее в этой груди, жаждет...
Наступившая тишина вынудила меня замолчать на полуслове. Сохраняя полнейшую невозмутимость, Амелия спросила:
— Вы, кажется, сказали, что жаждете выпить еще чашечку чаю, мистер Таббс? Капитан Фланаган, не затруднит ли вас отрезать мистеру Таббсу еще кусочек пирога с вареньем?
