Важнее был сам жест.

Но только со стороны Эммы.

Когда они, стоя в коридоре, просили девушек об этой малюсенькой услуге, она не потупила взгляд ни на секунду, наоборот, глаза у нее загорелись.

— Думаю, я смогу вам кое-что принести. С легкого пива ведь не надерешься.

А вот Сара уставилась в пол:

— Но, Эмма, я думаю, мы не должны…

Через пару минут она развернулась на каблуках и ушла. Эмма посмотрела ей вслед и попыталась объяснить:

— Я раньше работала в колонии в Кумле, а Сара совсем новичок, студенточка, и она пока не совсем понимает, что здесь и как.

После такого Шип хотел было окрестить ее Сучкой или Гнилью, но если кто-то из охраны узнает о таких прозвищах, это может закончиться плохо. Душеспасительные беседы, походы к куратору и, в худшем случае, лишение привилегий типа доступа к книгам или покупок в ларьке. Да ну на фиг.

Через пару недель они спросили Эмму, не могла бы она достать зарядку для телефона. Пару недель назад Шип заполучил древний «Самсунг», а вот зарядить его было нечем.

Она притащила зарядку через день.

Через неделю она принесла им флешку, и во всей шараге только она одна не догадывалась, что эта флешка была под завязку накачана жестким порно, на которое они часами залипали через общий иксбокс.

Еще через неделю они получили от Эммы конверт с двадцатью граммами плана. Тедди и Шип тогда заявили, что у них сильная простуда, и целый день провели в комнате, шмаляя, как подростки, которые впервые попробовали травку.

А вот Сару они видели нечасто. Тедди знал, что она работала как и обычно.

Он узнавал ее силуэт за зеркальной дверью в служебке, видел через окошко в двери, как она вечером проходила по коридору и запирала камеры, он даже поздоровался с ней, когда она проходила мимо мастерской, где он работал. Но он ни разу больше не видел ее с Эммой, всегда с другими цириками.

Это случилось теплым днем в конце июля, на прогулочной площадке. Шип сидел в одиночке в наказание за то, что у него нашли и телефон, и зарядку, спрятанные под матрасом. Локи работал в кухне.

Как обычно, на тюремном дворе люди делились на группы. Парни из мотошаек гужевались вместе, но с ними можно было поладить, с некоторыми Тедди даже свел дружбу. Ассирийцы тоже кучковались друг с другом, но вообще-то были неплохими парнями. Они смекали, что вокруг тоже есть жизнь, к тому же там было прилично народу из Седертелье. Арабы и африканцы держались особняком. Последние к тому же часто отвратительно говорили по-шведски, хотя прожили здесь уже много лет и крутились в наркобизнесе.

Были тут и другие группы: «Черная Кобра», «Львы», «Ориджинал Гангстерс» и прочие. По большей части они состояли из молодых ребят, которым еще предстояло хлебнуть лиха, пока они не угомонятся. Потом были еще сербские шведы, те, которые ни бум-бум по-шведски, и другие иностранцы: литовцы, русские.

И наконец, эти замкнутые психи. Папаша, который убил родную дочь за то, что та отказалась идти замуж за какого-то хмыря на двадцать лет старше где-то на родине. Придурок, воткнувший нож в шею своей сожительнице, потому что она не сказала, куда спрятала водку. Они здесь были явно не к месту.

Тедди сидел на спинке скамейки и наслаждался солнечной погодой. Это было его любимое место: за восточной стеной виднелись верхушки деревьев, все еще покрытые сочной прохладной зеленью. Через пару месяцев его впервые отпустят в увольнительную. И тогда он увидит деревья целиком, а не только макушки.

— Привет, о чем задумался?

Он обернулся. Перед ним стояла Сара, которая умудрилась подойти незаметно. Что она здесь забыла? Чтобы охранники вот так бродили по двору среди зеков, было весьма необычно, пару месяцев назад одного такого судака серьезно избили.

— Радуюсь лету и мечтаю отсюда выбраться.

Спина у Сары была, кажется, напряжена. Волосы над ушами заколоты. Она стояла перед ним, не говоря ни слова.

Тедди заметил татуировку в виде маленького иероглифа у нее за ухом, раньше он ее не видел.

— Недавно набила? — спросил он.

— Нет, — она улыбнулась, — но обычно за волосами не видно.

— Что это значит?

— Это на китайском — «смелость».

— И это означает, что тебе нужна смелость или что она у тебя есть?

— И то и другое. Уже чтобы здесь работать, требуется немного смелости. Но иногда мне нужны новые силы, когда я занимаюсь чем-то трудным.

Она слишком долго не отводила глаз, чтобы это все могло сойти за обычный разговор.

— Прекратите просить Эмму вам что-то достать.

Тедди сполз на сиденье скамейки.

— О чем ты?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Вы ее превратили в курьера с баулами, а это всегда заканчивается одинаково.

— С какой стати тебя-то это волнует? Не твое дело, если Эмма хочет быть с нами подобрее.

— Конечно, мое. Я ее знаю, она моя подруга. Ей просто хочется всем нравиться, хочется, чтобы на работе была хорошая атмосфера. Но ты бы знал, как она боролась за эту работу, она полжизни мечтала о таком месте. Если ваши дела всплывут — ее вышвырнут.

Тедди слез со скамейки.

— Пришло время тебе кое-что узнать о нашем мире. Каждый отвечает только за себя, и никто не имеет права лезть в чужие дела. Поняла? Вот по таким понятиям здесь живут.

Он повернулся, чтобы уйти.

Сара осталась на месте, но он услышал, как она сказала:

— Тедди, ты понимаешь, что я имею в виду. И я знаю, что в глубине души ты со мной согласен. Прекратите это. Если не ради Эммы, так ради меня.

Черные кресла в красно-желтой комнатушке были, скорее всего, из какого-нибудь дермантина. Хрустальные люстры, висевшие здесь и на балконе, тоже не похожи на настоящие. Да и столы, наверное, из ИКЕА, просто покрыты черным лаком. К столам приделали ведерки для льда, чтобы охлаждать шампанское и прочие напитки. Барная стойка длиной метров двенадцать, за ней тянулись светлые полки, на которых поблескивали бутылки. Янтарное сияние виски, зеленоватые блики «Кюрасао», вязко-бордовые оттенки «Крем де Кассис».

Шип вышел раньше Тедди и город знал лучше. Он-то и рассказал, что именно этот клуб был самым лакомым местечком для стокгольмских тусовщиков. «Клара».

Сейчас, в три часа дня, когда здесь не было ни души, весь дискозал казался смертельно уставшим. Крохотные софиты на потолке, словно блеклые звезды, двери скрипят при открытии. Когда они сюда зашли, Шип сказал, что бармен, который вытирал стаканы среди бутылок, выглядит по-идиотски. И Тедди с ним согласился. Весь лоб у парня в складочку, хотя ему никак не больше двадцати пяти. К тому же на запястье у него дурацкий кожаный браслет. Впрочем, его не видно, пока к нему не подойдешь, так что все-таки дело было в этих складочках.

Шип прошипел:

— Первое впечатление бывает только один раз — а у этого малого лицо — как будто он говорит «да что ты о себе возомнил». И мне это не нравится.

Бармен вернулся за стойку. В одной руке он держал тряпку, в другой мобильник.

Тедди подошел к нему.

— Привет, ты здесь работаешь?

Парень взглянул на него и еще больше нахмурился:

— Да, но мы закрыты.

— Я знаю, просто хочу задать пару вопросов, если можно. Ничего такого.

— Я думаю, вам лучше связаться с Даниэлем Йалда, это наш пресс-шеф.

Тедди остался стоять в метре от бара.

— Давай, подойди ближе, ближе, — зашептал Шип ему в ухо.

Но Тедди только сказал:

— Ладно, тогда я позвоню ему попозже. Но дело в том, что мы очень торопимся, и раз уж мы пришли, то я, может быть, могу и у тебя спросить?

Бармен наклонил голову, как бы разминая шею. Он ничего не ответил.

Тедди позвонил Шипу сорок минут назад и попросил пойти с ним. Они встретились впервые после тюрьмы. Он стыдился звонить и просить об услуге.

— Думаю, мне нужен небольшой «перезапуск», сходишь со мной? Это будет так мило с твоей стороны и отнимет все не больше получаса.