Мистер Саммерли с едкой улыбкой заметил, что как раз он в полной мере улавливает разницу между Темзой и Амазонкой, состоящую в том, что любое утверждение в отношении первой может быть проверено, тогда как в отношении второй – нет. Он был бы весьма признателен, если бы профессор Челленджер указал широту и долготу страны, где должны находиться доисторические животные.

На это профессор Челленджер ответил, что по понятным причинам он до сих пор держал эту информацию при себе, но готов предоставить ее, с определенными мерами предосторожности, комитету, выбранному из зрителей в этом зале. Не желает ли мистер Саммерли сам войти в этот комитет и удостовериться в правдивости его рассказа?

Мистер Саммерли. Да, охотно. (Большое оживление в зале.)

Профессор Челленджер. В таком случае я гарантирую, что передам вам в руки такой материал, который позволит найти туда дорогу. Однако поскольку мистер Саммерли отправляется туда, чтобы проверить мое утверждение, будет справедливо, если с ним поедет один или двое моих людей, которые могли бы проверить его самого. Не скрою, в этом путешествии будет много трудностей и опасностей. Мистеру Саммерли потребуется более молодой напарник. Есть ли добровольцы в этом зале?

Вот так может наступить переломный момент в жизни человека. Предполагал ли я, входя в этот зал, что мне суждено взять на себя обязательство участвовать в самом немыслимом приключении, которое я когда-либо мог себе представить? Но Глэдис… Разве она говорила не о таком случае? Глэдис сказала бы, что я просто должен отправиться туда. Я вскочил на ноги. Я что-то говорил, хотя и не успел подобрать подходящих слов. Тарп Генри, мой компаньон, дергал меня за фалды пиджака, и я слышал, как он шептал:

– Сядьте, Мэлоун! Не делайте из себя посмешище.

В то же время я заметил, как в нескольких рядах впереди меня также поднялся высокий худой мужчина с рыжеватыми волосами. Он обернулся и бросил на меня тяжелый раздраженный взгляд, но я не отвел глаз.

– Я готов ехать, господин председатель, – снова и снова повторял я.

– Ваше имя! Ваше имя! – вопил зал.

– Меня зовут Эдвард Данн Мэлоун. Я репортер из «Дейли газетт». Обязуюсь быть абсолютно непредубежденным свидетелем.

– Я – лорд Джон Рокстон. Я уже бывал на Амазонке, эти края мне знакомы, и у меня есть специальная подготовка к такого рода исследованиям.

– Разумеется, репутация лорда Джона Рокстона как спортсмена и путешественника известна во всем мире, – заявил председатель. – В то же время было бы очень кстати иметь в этой экспедиции также и представителя прессы.

– Тогда я предлагаю, – сказал профессор Челленджер, – избрать обоих этих джентльменов представителями собрания, дабы они сопровождали мистера Саммерли в его путешествии с целью проверить правдивость моих утверждений и доложить о полученных результатах.

Так, среди общих криков и шума, решалась наша судьба; в итоге я оказался в потоке людей, который, кружась, уносил меня к выходу, тогда как мое ошеломленное сознание было полностью занято неожиданно возникшим передо мной грандиозным новым проектом.

Когда я уже выходил из зала, мимо меня по тротуару врассыпную бросилась группа смеющихся студентов, старающихся увернуться от поднятой мощной руки с тяжелым зонтом. Рука опустилась в самую гущу толпы. Затем под стоны и возбужденные крики от тротуара отъехал электромобиль профессора Челленджера, и я пошел по Риджент-стрит в серебристом свете фонарей, думая о Глэдис и удивляясь ожидавшему меня будущему.

Внезапно кто-то коснулся моего локтя. Я обернулся и встретился глазами с ироничным и властным взглядом высокого худощавого мужчины, который будет участвовать вместе со мной в столь странном приключении.

– Мистер Мэлоун, насколько я понимаю, – сказал он. – Нам с вами предстоит быть компаньонами, верно? Я живу в Олбани[55], буквально в двух шагах отсюда. Не будете ли вы так любезны уделить мне полчаса, потому что есть пара вещей, которые мне совершенно необходимо вам сказать.

Меня называли бичом Господним[56]

Мы с лордом Джоном Рокстоном повернули на Виго-стрит и пошли вдоль потрепанных порталов известных аристократических гнезд. В конце длинного серого переулка мой новый знакомый распахнул дверь и включил электрический свет. Несколько ламп, светивших сквозь цветные абажуры, заливали большую комнату красноватым светом. Я стоял в дверях и оглядывался вокруг. Вся обстановка произвела на меня впечатление необычного комфорта и элегантности в сочетании с атмосферой мужественной силы. Во всем здесь чувствовалась смесь роскоши, характерной для жилища богатого человека со вкусом, и небрежного холостяцкого беспорядка. На полу были расстелены дорогие меха и пестрые циновки с какого-то восточного базара. Даже мой неискушенный глаз мог определить, что висевшие на стенах картины и гравюры были очень дорогими и редкими. Изображения боксеров, балерин и скаковых лошадей соседствовали здесь с полотнами чувственного Фрагонара[57], воинственного Жирарде[58], мечтательного Тернера[59]. Но среди всех этих красот время от времени попадались трофеи, заставлявшие меня вспомнить, что лорд Джон Рокстон был одним из самых выдающихся и разносторонних спортсменов и атлетов своего времени. Висевшие над камином крест-накрест весла – одно темно-синее, второе бордовое с розовым – свидетельствовали о том, что их хозяин входил в команду гребцов Оксфорда и был членом клуба «Леандр»[60], тогда как рапиры и боксерские перчатки чуть ниже подтверждали, что он в совершенстве владел и этими видами спорта. На стенах по периметру комнаты были развешаны великолепные тяжелые головы охотничьих трофеев, лучшие экземпляры из всех частей света; украшением этой коллекции был редкий белый носорог из анклава[61] Ладос, с надменно отвисшей нижней губой.

Посреди дорогого красного ковра стоял черный столик с золотой отделкой в стиле Луи Пятнадцатого – очаровательная старинная вещь, кощунственно оскверненная следами от бокалов и рубцами подпалин от сигар. На нем был серебряный поднос с табачными изделиями и сияющий ряд бутылок. Из них, а также из сифона, находившегося рядом с бутылками, молчаливый хозяин наполнил два высоких бокала. Он указал мне на кресло, поставил мой напиток рядом с ним и протянул мне длинную и гладкую гаванскую сигару. Затем Джон Рокстон сел напротив и посмотрел на меня долгим безразличным взглядом. Его странные мерцающие глаза были холодного голубого цвета – цвета замерзшего озера.

Сквозь легкий дым моей сигары я рассматривал черты лица лорда Джона, знакомые мне по многочисленным фотографиям: нос с горбинкой, впалые щеки, темные рыжеватые волосы, поредевшие на макушке, жесткие мужественные усы, небольшая агрессивная бородка на выступающем вперед подбородке. В нем было что-то от Наполеона Третьего, что-то от Дон Кихота и еще что-то такое, что отличает настоящих английских джентльменов, которые проницательны, внимательны, любят собак и лошадей, а также развлечения на свежем воздухе. Кожа лорда Джона приобрела на солнце и ветру цвет обожженного глиняного горшка. Нависающие кустистые брови делали его холодные от природы глаза почти жестокими, причем это впечатление только усугублялось благодаря мощному, изборожденному складками лбу. Джон Рокстон был худощав, но очень крепко сбит; он не раз уже доказывал, что в Англии найдется очень мало людей, которые могли бы поспорить с ним в способности выносить длительные перегрузки. Ростом он был чуть выше шести футов, но казался ниже из-за особой покатости плеч. И теперь этот знаменитый лорд Джон Рокстон сидел напротив, крепко сжимая зубами сигару и рассматривая меня в затянувшемся неловком молчании.