Да, непримиримые формы всякого, без исключения всякого на Земле национализма есть болезнь. И больной национализм опасен, вреден прежде всего для своего же народа. Но не закрайней гневливой бранью, а совестящим вразумлением можно и нужно обращать его в национализм строительный, созидательный. Без которого ни один народ в истории не выстроил своего бытия.

Существует, вероятно, немало определений патриотизма. Я всё же предложу здесь своё, при моём возврате в Россию неоднократно повторенное на общественных встречах по многим областям и везде всегда принятое с пониманием: «Патриотизм — это цельное и настойчивое чувство любви к своей родине, с готовностью жертвовать ей, делить невзгоды, но со служением не угодливым, не поддержкою несправедливых притязаний, а откровенным в оценке её пороков, грехов и в раскаянии за них».

Патриотизм — чувство органическое, естественное, оно не требует никаких оправданий, обоснований, а всякие к нему приставки («социал-патриотизм», левая и ленинская брань; «национал-патриотизм», нынешняя брань) суть либо непонимание, либо намеренная издёвка. Когда-то П. Вяземский приставил эпитет квасной патриотизм, очень полюбившийся российским либеральным кругам. А сказалось-то здесь его аристократическое высокомерие к бесхитростной, пропитанной бытом любви простонародья к своей стране.

Это — у нас модно: травить патриотизм едва ли не рядом с «фашизмом». А вот в Соединённых Штатах патриотизм стоит высоко. Не только никто его не стыдится, но Америка дышит своим патриотизмом, гордится им — и разные народные группы сливаются в нём едино. В каждом американском школьном классе висит национальный флаг, и во многих школах произносят слова верности ему.

Патриотизм — достояние многих стран, в том числе всех европейских, патриотизм — начало, объединяющее народ и никак не отделяющее от человечества. Другое дело, что, как всякое человеческое чувство, он может подвергаться отклонениям, искажениям.

Да подобно же тому, как и сегодняшнее в мире понятие «свободы» — и даже особенно в сотрясённой всеми «шоками» России — взнесено до полного забвения обязанностей человека и до свободы от всякой ответственности. А между тем мы только до той грани человеческие существа, пока постоянно чувствуем на себе, над собою — наш долг.

И как не может сохраниться общество, где не усвоена ответственность гражданская, так не существовать и стране — особенно многонациональной, — где потеряна ответственность общегосударственная.

Страна многонациональная в трудные моменты своей истории должна иметь опору в поддержке и одушевлении всех своих граждан. Каждая нация должна иметь убеждённость, что единая защита общих интересов государства — жизненно нужна также и ей.

Такого государственного патриотизма в сегодняшней России нет и в помине. Помимо усиленного поощрения патриотизмов отдельных автономий — здесь и общее влияние хаоса, и совершенно недостойное поведение государственных властей, которые морально низко уронили себя в глазах всего населения страны. Один офицер на встрече в Ярославле сказал: «Новая Россия не поставила себя как родину».

Однако, и приняв понятие гражданского патриотизма, нельзя упустить патриотизма национального. В странах однонациональных тот и другой — едины суть. В странах многонациональных, как наша, национальный патриотизм есть составная и подкрепляющая часть общегражданского — и горе тому государству, где эти патриотизмы разошлись. К национальному патриотизму применимы те же характеристики, что приведены выше: готовность делить невзгоды, жертвовать, неугодливость служения. И так же естественно и неукоримо — сознание единства со своим народом.

Любовь к своему народу так же природна, как и любовь к своей семье. В этой любви никто не может быть укорён, но лишь уважен. Как бы ни был круговертен и разбросчив современный мир — но ведь свою семью мы силимся сохранить и мерим особою меркой, пронизанной внутренним пониманием. А нация — это тоже семья, только следующего уровня и объёма; и её тоже скрепляют неповторимые внутренние связи — общий язык, общая культурная традиция, воспоминание об общей истории и задачи её на будущее. И почему же самосохранение нации греховно?

Тут многие меньшие и малые нации нашей страны — ныне патриотизмом своим несомненно, явно превосходят русских. Их национальное чувство — стойкое.

А наше? А наше — истоптано, изорвано в клочья. Короткое время войны с Германией русский патриотизм был разрешён, возвышен, прославлен — а затем, по использовании, задвинут и снова превращен в пугало.

Я говорю тут — о русском патриотизме чистом, любовном, строительном; не о крайнем националистическом переклоне («только наша порода!», «только наша вера!»), не о взнесении своей национальности выше мыслимых духовных вершин, выше нашего смирения перед Небом. И разумеется, не назовём «русским патриотизмом» тот, который заключает малодушный союз со своими уничтожителями-коммунистами.

Не напрямую, не Указом запрещён русский патриотизм — но близко около этого, почти. Немалые силы — и внутри страны, и вне её — направлены к тому, чтобы нас, русских, обезличить.

А мы? А мы — и поддались. Под лавиной нашего поражения в XX веке — опала наша воля защитить свой облик, свою особость, духовную органичность. Мы в упадке нашем много-много виноваты сами.

Вспомним Гоголя: «Велико незнание России посреди России». И вспомним Ивана Аксакова (речь о Пушкине): «Не в том ли вся сумма наших бед и зол, что так слабо в нас во всех, и в аристократах, и в демократах, русское историческое сознание, так мертвенно историческое чувство!»

Тяжче всего — отсутствие у нынешних русских людей слабого и отроду сознания своего единства. Сегодня, когда и большинство народов России в бедствии, — многие из них крепятся своею объединённостью и усилиями местного устройства. А русский народ — в наихудшем положении, ибо в цепи наших потерь мы утеряли связующую, спасительную сцепку друг с другом, а с ней — и сознание своего места в стране.

Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живы: между глухим беспамятством позади и грозно маячащим исчезновением впереди.

Мы — в национальном обмороке.

Когда во всём мире растут настойчивые национализмы — обморок нашего национального сознания отнимает у нас и жизненную силу, и даже инстинкт самосохранения.

С горькой горечью опасаюсь, что после всего пережитого и при ныне переживаемом — участь уклона, упадка, слабения всё более угрожает народу русскому.

Причины или силовые поля, направляющие нас к этому упадку, — они сплетаются в удавку на наших глазах, вчера и сегодня, но и тянутся из нашего далёкого прошлого.

У русских — своя выстраданная культура. Не будем отмерять ей всю тысячу лет — но уж верных шестьсот, от расцвета православной культуры в Московской Руси. Затем она испытала жестокую ломку с Петра I, её насильственно втискивали в чужие формы и заставляли развиваться в них. (То, что в геологии называется псевдоморфоз — кристаллизация в несвойственных формах.) Но в фольклорном слое, а от пушкинского времени и в слоях высших — мы многое своё отстояли. И православие сквозь века питало наше духовное своеобычие.

В советское время разрушительно действовал не только коммунистический пресс, но искусственное вытворение советской культуры — взамен и в эрзац русской. (А более всего пострадал, грубо упростился наш язык. Сегодня в русском народе и даже в оставшемся тонком культурном слое его до поразительного предела утеряно ощущение и понимание собственного языка. За употребление сочных и объёмных русских слов из живого словарного запаса XIX века я получал упрёки в «новаторстве», в «экспериментаторстве» не просто от рядовых читателей, но от русских критиков, и даже деревенского происхождения: они уже не узнают народных слов! Недавно опубликовал я в массовой газете сотню нерасхожих русских пословиц — потекли письма с жалобами, что пословиц этих не понимают, например, «Выше ветру голову не носи» — к а к это понять? да самым поучительным для нас образом: не заносись, не гордись не по силам, — урок и нашим неистовым националистам.)