Да и что ж являет собою русский народ в сегодняшней Российской Федерации (ни разу не удостоенный упоминанием в её Конституции)? Он — единственный изо всех коренных народов (не исчезающе малочисленных), сиротливо не имеющий своей очерченной территории. В любой школе национальной республики допустимо не изучать общей истории России — но крайнее подозрение и отталкивание вызывают в России русские школы, хоть и с общим приёмом учеников.

И вот мы докатились да Великой Русской Катастрофы 90-х годов XX века. За столетие многое вплеталось сюда, — Девятьсот Семнадцатый год, и 70 лет большевицкого развращения, и миллионы, взятые на Архипелаг ГУЛАГ, и миллионы, уложенные без бережи на войне, так что в редкую русскую деревню вернулись мужчины.

Но и губительней того: сам русский характер народный, так известный нашим предкам, столько изображённый нашими писателями и наблюдённый вдумчивыми иностранцами, — сам этот характер угнетался, омрачался и изламывался во весь советский период. Большевики издёргали, искрутили и изожгли наш характер — более всего выжигали сострадательность, готовность помогать другим, чувство братства, а в чём динамизировали — то в плохом и жестоком, однако не восполнив наш национальный жизненный порок: малую способность к самодеятельности и самоорганизации, вместо нас всё это направляли комиссары. Уходили, утекали из нашей души — наша открытость, прямодушие, повышенная простоватость, естественная непринуждённость, уживчивость, доверчивое смирение с судьбой, долготерпение, долговыносливость, непогоня за внешним успехом, готовность к самоосуждению, к раскаянию, скромность в совершении подвига, сострадательность и великодушие.

А затем в Катастрофу врезался и тот ельцинский добивающий «удар долларом» по народу — в ореоле ликующих грязнохватов и воров. Он толкнул нас в жестокое, преступное, зверское общество, ещё по-новому сотряс наш характер: кто сохранял ещё прежние добрые черты — оказались самыми неподготовленными к новому виду жизни, беспомощными, негодными неудачниками, не способными заработать на прокормление (страшно — когда родители перед своими же детьми!) — и только, с растаращенными глазами и задыхаясь, обкатывались новой породой и новым кликом: «нажива! нажива любой ценой!» — хоть обманом, хоть развратом, хоть растлением, хоть продажей материнского (родины) добра! «Нажива» — стала новой (и какой же ничтожной) Идеологией. Разгромная, разрушительная переделка, ещё пока никакого добра и успеха не принесшая нашему народному хозяйству, и не видно такого, — густо дохнула распадом в народный характер.

И не дай Бог нынешнему распаду стать невозвратным.

А грозней всего в Катастрофу вошло — нынешнее вымирание русских. И эти потери будут расти: в теперешней непроглядной нищете сколькие женщины решатся рожать? Не менее вчислятся в Катастрофу и неполноценные и больные дети, а они множатся от условий жизни и от безмерного пьянства отцов. И полный провал нашей школы, не способной сегодня взращивать поколение нравственное и знающее. И жилищная скудость такая, какую давно миновал цивилизованный мир. И кишение взяточников в государственном аппарате.

Катастрофа — и в расслоении русских как бы на две разных нации: тающий провинциально-деревенский массив — и совсем на него не похожую, совсем иначе мыслящую столичную малочисленность с большим прихватом западной культуры. Катастрофа — и в сегодняшней аморфности русского национального сознания, в сером равнодушии к своей национальной принадлежности и ещё большем равнодушии к соотечественникам, попавшим в беду. Катастрофа и в изувеченности нашего интеллекта советской эпохой: обман и ложь коммунизма так наслоились на сознание, что многие даже не различают на своих глазах эту пелену. Катастрофа и в том, что для государственного руководства слишком мало у нас людей, кто б одновременно был: мудр, мужественен и бескорыстен, — всё никак эти три качества не соединятся в новом Столыпине.

Всё происшедшее с русским народом отразилось и в языке, зеркале народного характера. Наши соотечественники весь советский период неизменно теряли, а сейчас — обрушно потеряли собственно русский язык. Не буду говорить о биржевых дельцах, ни о затасканных журналистах, ни о бойких политологах — но даже иные литераторы из крестьянских детей с отвращением отталкиваются от использования коренных, сочных русских слов, отвеку существовавших в русском языке. Даже им теперь понятнее, не вызывают ничьего нарекания такие дивные новизны русского языка, как брифинг, прессинг, маркетинг, рейтинг, холдинг, ток-шоу, истэблишмент — и многие десятки их. Уже полная глухота…

Как сумеет воздействовать Русская православная церковь на духовную сохранность, а, стало быть, и на само бытие русского народа? Однозначно — не ответить. Хотя русские православные уже не составляют в России цельного слоя — но хранящие веру преданы ей не слабее своих прадедов, а многие, после всех испытаний, и ещё более утвержены в ней. Православные же обряды и церковные службы — и сегодня сохраняют душевное обаяние и над маловерами, и даже над неверующими.

«Русский вопрос» к концу XX века стоит очень недвусмысленно: быть нашему народу или не быть? Да, по всему земному шару катится своя волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров. Однако сколькие выстаивают против неё без пошата и даже гордо! Но — не мы?

Напомним уже сказанное из дальновидной, провидческой дискуссии 1909 года: «Народ должен иметь своё лицо». «История требует нас к ответу… имеем ли мы как самобытный народ право на самостоятельное существование?» — и не ценой того, чтобы «себя "оброссиивать", тонуть и обезличиваться в российской многонациональности».

Сохранится ли, не пресечётся ли русский народ — равносильно вопросу: сумеют ли наши потомки — жители XXI и XXII века сохранить русское самосознание как основу своего мировоззрения и культуры. В это входят и традиции православной веры; и традиции народного характера, каким он бывал в более милостивые к нам века; и богатство русского языка, соответствующее духу его лексики и синтаксиса, вместе и с вершинами фольклора; и все разнообразные вершины русской культуры, достигнутые главным образом в XIX веке, отчасти и в XX.

А пока — до тех потомков и именно ради нашего продолжения — мы обязаны сейчас, сами, выходить из нынешнего потерянного, униженного состояния.

А иначе — ещё через век как бы не пришлось вычёркивать слово «русский» изо всех словарей.

Конечно, и вне сохранности народа — русская культура может сохраниться. (Так, как сохранилась античная?..)

Март 1994