Под воздействием сталинских планов А. Толстой написал свой роман «Петр I». Как и Сталину, А. Толстому было наплевать на принципы. Им обоим была созвучна сменовеховская идея «единой и неделимой России». Вот как в 1937 году, в Париже, сам А. Толстой обрисовал в беседе с художником Ю. Аненковым свои отношения со Сталиным:

«Я циник, — смеялся он, — мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандистские пьесы? Черт с ним, я их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видите ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома «пролетарским царем» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург — все они акробаты. Но они — не графы! А я — граф, черт побери! И наша знать (чтоб ей лопнуть) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна…»

«…Я спросил, что представляет собой «любимый отец народов»?

— Великий человек! — усмехнулся Толстой, — культурный, начитанный! Я как-то заговорил с ним о французской литературе, о «Трех мушкетерах». «Дюма отец или сын, был единственным писателем, которого я читал», — с гордостью заявил мне Иосиф. «А Виктора Гюго?», — спросил я. «Этого я не читал. Я предпочел ему Энгельса», — ответил отец народов.

— Но прочел ли он Энгельса, я не уверен, — добавил Толстой». (Ю. Аненков, «Дневники моих встреч», том второй, стр. 149. «Международное литературное содружество», США, 1966 г).

В это время, как известно, Сталин лично наблюдал за сценариями для кино и пьесами для театров, в которых с определенной точки зрения освещалась история русских царей и полководцев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Великого, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова, Кутузова, Ушакова и др. Об этом подробно писали известный кинорежиссер М. Роом, кинокритик Каргин и другие.

В книге Н. К. Черкасова «Записки советского актера» автор вспоминает, как он и кинорежиссер С. М. Эйзенштейн были 24-го февраля 1947 года приняты Сталиным в связи с постановкой второй серии фильма «Иван Грозный».

«Говоря о государственной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин, рассказывал Н. К. Черкасов, — заметил, что Иван IV был великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. В частности, говоря о прогрессивной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин подчеркнул, что Иван IV впервые в России ввел монополию внешней торговли, добавив, что после него это сделал только Ленин. Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины, сказав, что руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией.

Коснувшись ошибок Ивана Грозного, Иосиф Виссарионович отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств (подчеркивается — семейств, а не феодалов, т. е. со всеми чадами, что, как известно, и делал сам Сталин в отношении своих противников — авт.), не довел до конца борьбу с феодалами (этой ошибки стремился не допустить Сталин, он старался ликвидировать всех оппозиционеров, и не только открытых, но и скрытых, и не только их — авт.) если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени… И затем Иосиф Виссарионович с юмором (вот уже воистину юмор не висельника, а вешателя — авт.) добавил, что «тут Ивану помешал Бог» (чтобы, не дай Бог, не заподозрили наличия у него такого предрассудка, как совесть — авт.). Грозный ликвидировал одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает «грех» (вот уж чего не было у Сталина — авт.), тогда как ему нужно было действовать еще решительнее!..

В конце беседы Иосиф Виссарионович спросил, как мы думаем заканчивать фильм? Я ответил, что, как и предполагалось по первоначальному варианту сценария, фильм должен заканчиваться ливонским походом и победоносным выходом Ивана IV к морю. Иван IV в окружении военачальников, знаменосцев и воинов стоит на берегу моря, перед набегающей волной. Сбылась его заветная мечта увидеть «море синее, море дальнее, море русское», и, вглядываясь в даль, он заканчивает фильм словами: «На морях стоим и стоять будем!» Товарищ И. В. Сталин улыбнулся и весело воскликнул: «Ну что же!.. Ведь так и получилось — и даже намного лучше!..» (Иосиф продолжатель дела Ивана авт.), (Н. К. Черкасов «Записки советского актера», М. 1953 год, стр. 380 382).

Таков облик Сталина — марксиста-ленинца. О том, как все сильнее и сильнее захватывала его идея слияния его личной судьбы с судьбой русского народа, с его прошлым, настоящим и будущим, отлично написано А. И. Солженицыным в его книге «В круге первом». А. И. Солженицын своим поистине тонким чутьем схватил основную суть сталинского стремления сродниться с русским народом. Сталин всегда хвалился своим глубоким пониманием русского человека, преданного, по его убеждению, авторитарной власти, готового за своего вождя пойти на самые тяжелые испытания.

Он хладнокровно и безжалостно, не считаясь с жертвами, «вел» русский народ по пути «преобразования» России, за которое, как он был уверен, потомки будут чтить его в веках, так же, как они чтили имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Петра Первого и других. Он восстановил в истории, в литературе, в художественных галереях имена знаменитых монархов и полководцев, прославивших крепостническую Россию.

В предвоенные годы он все чаще и чаще стал обращаться к национальным чувствам русского народа. Были поставлены фильмы о Петре Первом, Иване Грозном, Александре Невском, Суворове, Кутузове, Ушакове и других, в которых нашли отражение победоносное русское оружие, война на чужой территории и другие лозунги, служившие основой национального русского патриотизма. Логическим завершением этой линии на восстановление героев самодержавной России было возобновление в армии и в других ведомствах чинов и орденов. Было отброшено революцией утвержденное звание «народный комиссар» и заменено старым званием — «министр».

«Армия есть сколок общества и болеет всеми его болезнями, чаще всего при высокой температуре», — писал Л. Д. Троцкий в книге «Что такое СССР…» в 1936 году.

«Рост внутренней спайки частей, выработка у солдат критического отношения к себе самим и к своим начальникам, — гласит основное решение партии по военному вопросу, — создают благоприятные условия, в которых начало выборности лиц командного состава может получить все более и более широкое применение».

Однако через шестнадцать лет после того, как вынесено было это решение, правящая верхушка повернула на прямо противоположный путь. В сентябре 1935 года цивилизованное человечество, друзья, как и враги, не без изумления узнали, что Красная Армия будет увенчиваться ныне офицерской иерархией.

По объяснению Тухачевского:

«Введение правительством военных званий создает более устойчивую основу для выращивания командирских и технических кадров».

«Командные кадры, — писал Троцкий, — укрепляются, прежде всего, доверием солдат. Именно поэтому Красная Армия начала с упразднения офицерского корпуса. Практическое значение имеет командный пост, а не чин.

«Поднять значение руководящих кадров» — значит, ценою ослабления моральной связи армии, теснее связать офицерство с правящими верхами.

Никакая армия не может быть демократичнее питающего ее строя. Источником бюрократизма с его рутиной, чванством являются не специальные потребности военного дела, а политические потребности правящего слоя».