— И это относится к «программным сбоям»?

— Да, к ним, равно как и к фактору накопления опытов, — коротко сказал профессор. — Спасибо, господа, у меня все.

Это хорошо, что все.

Телефоны на столе раскалились, проблемы не ждут, дела копятся.

Нужно расходиться по заимкам, как бы интересно ни было подобное общение.

— Спасибо, Марк Львович. Как всегда после таких изложений, всем есть над чем подумать. Предлагаю желающим переместиться к Юрику и там продолжить беседу и продуктивное планирование по ее итогам. Короче, валите, мужики, меня дела ждут…

Ребята ушли.

Я подошел к окну и открыл форточку.

Свежий воздух влетел в зал, разгоняя все еще витающие в помещении эмоции, сомнения и ожидания. Телефоны продолжали звенеть на столе, а я все стоял и стоял у окна. Смотрел во двор замка, вспоминая Самый Первый День и точно такой же дождик за открытыми створками.

Обалдеть, сколько всего произошло за это время. С ума сойти, сколько всего сделано.

А сколько людей толковых выявилось! Почему же Там этого не происходило, а?

Никаких таких дел у меня не было.

Была Задача. Одна. Важнейшая.

Я с наслаждением закурил и посмотрел на часы. Они у меня хорошие — имею слабость к дорогим качественным механизмам, хоть и не могу назвать себя богачом. Стрелки «Омега-Симастер» показывали двадцать сорок пять.

Пятнадцать минут осталось.

«Ну что, Сотников, ты окончательно принял решение? Убедился еще раз? Все взвесил? Не ошибаешься?»

— Не ошибаюсь, — тихо сказал я своему замку, привычно затушил сигарету в «забортной» кадушке с лютиками, развернулся и вошел в операторскую.

На синем экране планшета горела надпись.

Обратный отсчет времени и буквы. Осталось четырнадцать минут.

Эти буквы всегда вводят в дрожь. Это постоянный стресс.

Потому что это общение с Внеземным.

Это не «йети» Гоблина.

Это серьезно.

Уксусников до сих пор не понимает, зачем я взял у него досье с отпечатками.

Положил вытащенный лист бумаги.

И ввел фамилию и имя:

И ввод.

Вот так. Так гораздо лучше.

Парню пока знать не надо. А мне спокойней.

Уф… Еще одна опора поставлена.

Демченко Сергей, свидетель постапокалипсиса, летописец метаний и свершений

Еще никогда никто из нас не видел такого Сотникова.

Вполне может быть, что подобный образ сопровождал Главного в первые наши часы на Земле-5, до Первого Собрания и на нем, — но не вспомнить лиц: не до них тогда было. Я даже не помню, кто кроме моих ребят рядом стоял.

И столь расширенное совещание в «зал-кабинете» шефа на моей памяти собрано впервые. Это, знаете ли, уже не совещание, это вполне репрезентативный срез всего анклава, цельный и полный. Присутствуют не только начальники всех служб и главы поселений; ставшее вдруг тесным, просторное до сего времени помещение наполнено главными и просто специалистами, уникальными мастерами и всеми частниками. Шумно, нервно и душно. Притащили все стулья, отовсюду выгребли, откуда только можно, — зря, как выяснилось. Долго мы там не засиделись.

Главный встал, обхватил руками торец столешницы.

Поднял руку, требуя тишины.

Внимательно осмотрел всех присутствующих, еле заметно пошевелил губами, считая в уме и выискивая, кого все-таки тут нет, и с какой-то непостижимой тихой громкостью, медленно, как бы про себя, произнес:

— Ну вот. Приплыли мы, товарищи. Остановка номер один.

Я прямо почувствовал, как замерли сердца.

— Канал закрыли. На двенадцать дней. Пока. Причина… Сейчас зачитаю, слушайте:

Кто-то чихнул.

С приглушенным стуком упал чей-то стул.

Сотников развернул и положил бумагу на стол, тщательно разгладил.

— Ну мы-то с таким запасом патронов — как в Брестской крепости, сами знаете, куда попали… в число каких таких «отличившихся». Взрывчатки им… Дугин, ты своего, этого, как его, волосана… Хвостова! «Шушпанцерника»-вредителя! Ты уйми его, пожалуйста, иначе этого инициатора и форейтора люди в Посаде на части порвут.

Помедлил.

— Вот такие дела, товарищи. Кстати, с Каиром я уже связался, у них то же самое. Нотр-Дам сам вызвался: франки сильно напугались. Так что по всем Смотрящие прошлись, по всей Платформе.

И сел.

Вы слышали, как идет лавина? Когда далеко.

В лесу тихо, снег скрипит, снежинки падают, лишь изредка ветка сбросит белый ком. Вдали кто-то ржет, еще дальше снегоход стартует, музыки с горнолыжной базы почти не слышно, а трасса в стороне — это вам приспичило подняться на склон ущелья: завтра уезжать, камера классная, а фотовидов нет. Стоите отстраненно в своем новеньком «мармотовском» костюмчике, ждете, когда солнышко за сосну закатится, ракурс выбираете. А внизу сплошной «ресорт» и «релакс» — всеобщая благость и вообще пик цивилизации, даже все зажигалки с логотипом курорта.

И вдруг — гул. Сверху, от замерзшего водопада. Страшный, дрожащий, нарастающий — да так медленно и вкрадчиво накатывает, что голова начинает реагировать лишь на какой-то там секунде, когда ноги рефлекторно уже начали движение по склону вверх. И первая мысль: «Как хорошо, что я на снегоступах!» А внизу многие мирные люди куршевелят по мастям, чинно обсуждают: кто крутые рестораны, кто «шведки», идет демонстрация наивных понтов с хождением кругами вокруг модных мест и проблеском очей в ожидании падежа прохожих в состоянии «грогги». Кто пьет Б-52, кто «охотничий чай» за пять евро. Всем хорошо да спокойно.

И тут этот гул — погнали!

Они там, внизу, еще не прочувствовали, им и в голову не приходит страшное — а все уже кончено, сейчас протянется страшное белое одеяло, сомнет, изменит все — добро пожаловать в апокалипсис. А потом и в постапокалипсис, в котором тяжелый быт будет соседствовать с ненужной философской ностальгией.

Вот что-то такое пронеслось в голове. У всех нас.

И готовились вроде, и понимали отлично, что такое, рано или поздно, произойдет, — все едино шок. «Двенадцать дней» никак не отложилось. Все место в оперативной памяти заняли самые главные слова Сотникова: «Канал закрыли».

Вот такой нарастающий гул и заполнил просторную залу донжона.

Первой отреагировала Зенгер:

— Извините, Алексей Александрович, — уже совершенно в интровертном состоянии начмед смотрела куда-то в пространство. — У меня сейчас как раз фармкомплектация идет, мне нужно срочно… Да, срочно.

И, не дожидаясь разрешения, пошла к выходу, опустив голову к «мыльнице» с короткой антенкой; у каждой службы свой канал связи. Так, не поднимая головы, она чуть и не упала, в первый раз споткнувшись о медвежью лапу. Шкура огромная, всегда лежит возле камина. Когда мужики таскают из операторской что-то громоздкое, шкуру сворачивают и убирают, в остальное время бывший Миша греется у огня. Если выходить из-за стола, проходишь без последствий. Если же идешь от ряда стульев у стены — смотри под ноги. Кстати, левая лапа медведя вся плоская и вытертая: оттоптали.

Маргарита Эдуардовна всегда спокойна, собранна и внимательна. И всегда осуществляет традиционный блистательный выход, передвигаясь уверенно, значимая, загруженная — все смотрят. Но, увы, не сегодня: стоящий у двери Якуб, тезка стеклодува и молодой нукер Сотникова, еле успел поддержать врачиху. По-моему, она этого и не заметила.