Птицы у немцев с недавних пор имеется в достатке, корнеплоды в берлинской зоне уже посажены, люди ждут урожая. Посадок зерновых затевать не стали — полосу вдоль реки засадили кукурузой и бахчевыми. Сады в берлинском Посаде хорошие, угробить их зусулы не успели. Ну и маслины, конечно, — итогов первого урожая с огромным нетерпением ждет весь анклав.

Частные огороды тоже в порядке, каждый сантиметр задействован. Хотя в Берлине они еще не «частные». Это у нас по прошествии полугода владения, хороших результатах хозяйствования и при исправно уплаченных налогах хозяин забирает землю в собственность; пока установили норму до десяти соток. У немцев такой привилегии нет, на них положение распространится только после референдума.

В клубе пахнет жареным.

Уютное место. Три масляных светильника на уличной стене.

Наши крыши более технологичны: на каждой стоят антенны, висят панели солнечных батарей, во многих домах имеются свои резервные мини-генераторы, строения Посада соединяют электрокабели подземной гидроэлектростанции замка. Ничего этого здесь еще нет, работать и работать. Но есть другое — признаки и детали уюта при минимализации затрат. Наша художница вообще переселилась сюда — большинство оформительских заказов нынче идет из Берлина.

Клуб находится в конце единственной улицы города: некогда простой амбар с высокой крышей коллективными усилиями был превращен в подобие большой средневековой харчевни с длинными столами. Флюгер на коньке и кованая вывеска с надписью «Ганновер» над двустворчатой дверью украшают здание.

Играет губная гармошка, тихо тренькает гитара. На гитары спрос велик, в «локалках» нашли пять штук, но у меня заказы еще на семь. Ребята из старших классов уже собрали группу, а Сотников все обманывает их, никак не соберется выписать ударную установку.

Я достал записную книжку и написал на первой странице — «уд/уст. „Людвиг“» — надо выполнять, это не мелочи, это признаки нормальной, полноценной жизни сообщества.

Позади здания немцы каждый день на вертелах жарят целую тушу косули или дикого кабанчика. Посетители из числа наиболее опытных следят за температурой жаровни и по очереди крутят вертел. Потом каждый сам отрезает себе потребный кусок. Дичи здесь много, очень много. На том берегу наши охотники работают не глубже полукилометра — дикие, нетронутые места. В этом новом мире, пока во всяком случае, просто невозможно умереть с голоду, белковой пищи переизбыток. Остается вопрос сбалансированности питания, но голод нам не грозит.

Мне вспомнилась история первых наших дней в этом мире, когда нервозность порой была очень высока и мы еще не знали, какие страхи заслуживают большего внимания: не было понимания момента, не было опыта заказов и добычи нужного на месте.

Вокруг развелось неожиданно большое количество убежденных мальтузианцев.

И вот в один прекрасный день, когда на очередном совещании, ближе к вечеру, разговоры о катастрофическом голоде, грозящем вскоре превратить нашу жизнь в нормальный книжный постапокалипсис, меня уже просто достали, я предложил участникам совещания присутствовать при небольшом эксперименте.

Все согласились — куда бы они делись, — еще ничего не понимая.

Я достал из спальни недавно полученный по каналу спиннинг «Шимано», взял пару «кастмастеров», пару серебряных «ложек», глянул на часы: самое время — и пошли мы всей оравой на речку. Все там были — от Зенгер до Бероева.

Пришли к воде. Там я усадил личный состав подальше от берега, чтобы не мельтешили и не шумели, и начал любимое дело.

На подобных реках, где человек практически ничего еще не успел натворить, рыбы не просто много — чудовищно много. Даже на ближних к Енисею безлюдных речках «урожаи» более чем внушительны. Мой личный рекорд на речке в районе Сухой Тунгуски — семнадцать гольцов и тайменей за четыре часа. Мелких я тогда вообще выпускал без взвешивания…

Вскоре рыбалка была в разгаре.

Народ сидел смотрел, а я с наслаждением ловил рыбу — так, что вообще забыл о присутствующих, просто ностальгически балдел. Закат пламенел, Волга притихла, в большой заводи, на слабом течении реки мерцало водное зеркало с кругами играющей на вечернем клеве хищной рыбы, гоняющейся за косяками мелочи.

Тайменей на Волге нет, по крайней мере, никто их ни разу не выловил, нет и привычных мне гольцов Дрягина или арктических. А вот форель тут водится — изумительных размеров и вкусовых свойств.

Остановился я тогда, когда на траве лежали девять голов, каждая рыбина более четырех килограммов, и без весов видно. Солнце уже падало за степь, рыба успокаивалась, уходила в глубины, клев закончился.

— Вот тут лежит пятьдесят кило свежего белка, товарищи зрители! — Я указал кончиком спиннинга на блестящий ряд крупных пятнистых спин. — Высококачественной, деликатесной рыбы! Один человек натаскал их за два часа. На спиннинг и с берега! На троллинг возьму больше и проще, а сетями за вечер один накормлю весь замок. Хотите еды? Идите и возьмите, она тут рядом.

Я немного утрировал, хвастался, но урок пошел впрок. На следующий день человек десять мужиков с тремя «бенельками» наготове стояли возле ближнего северного пляжа и по очереди тягали рыбу. Через пару недель все успокоились, и нормальной промысловой рыбалкой занялись профессионалы.

Бургомистр Берлина умен и хитер.

Заметив, как мне все понравилось в местном клубе, он спокойно и по-деловому протянул мне бумагу, которую я, после минутного размышления, вынужден был подписать. Введение одной штатной единицы клубного работника. Это ляжет на бюджет, потому такие решения принимает только президент. Мы все еще кормим Берлин, хотя с каждым днем все меньше и меньше. «Ганновер» же на коммерческое предприятие еще долго не потянет: одному такого дела не поднять, а большее число работников заведение не прокормит. Однако подобное место отдыха жителям необходимо — подписал. Курцбах вежливо кивнул, позвал степенную женщину и показал ей бумагу, рассказав, что там значится. Фрау Ирма обрадовалась, поклонилась и вручила мне цветок.

После клуба мы с Якубом пошли к машине — мне нужно было понять, встретимся мы сегодня с Гонтой или нет. Водитель включил рацию.

Пш-шш…

— «Горка», ответь «Стилету». «Горка», прием…

Гриша шерстит берега Волги вблизи впадения в нее Шпрее. В пустой Тортуге все спокойно. Но пару дней назад, как я слышал, очередная группа придурков с правого берега Волги, ничего не знающая о предшествующих событиях, опять попыталась закрепиться на реке, даже две лодчонки притащили на квадрах. Речной патруль квадры отогнал, лодки конфисковал. Но основная база пиратов так и не найдена. Вот Гонта и старается.

Через минуту прапорщик водной пехоты откликнулся.

Пш-шш…

— «Горка» в канале, прием.

— «Горка», здесь «Кабарга», сиди на трубе.

— Принял. Жду.

Пш-шш…

— Алексей Александрович, трубочку возьмите, Гонта на связи.

— Гриша, это Сотников говорит… Пш-шш… Что там у тебя шипит? Или это у меня? Подожди-ка.

Я обернулся к водителю:

— Степа, мы в ЗАСе? В телефонном режиме?

Тот кивнул — мол, говорите спокойно. Ну и хорошо.

— Гриша, приветствую, вы там это, где находитесь?

— Здравия желаю, тварищпрезидент! Нахожусь примерно в двадцати километрах севернее Тортуги, есть контакт.

— Сомалийцы?

Неделю Гонта ищет по реке осиное гнездо сомалийцев пиратов, но пока безрезультатно. А вот одиночек находит и успешно с ними общается. В его распоряжении две мотолодки и три германских бойца. Как говорит Гриша, немцы работают, как звери, во всех смыслах. Охотно, дисциплинированно, моментально учатся и жалости к пиратам не ведают, вошли во вкус.

— Так точно, товарищ Командор. Разрешите доложить?

— Давай.

— Состоялся скоротечный огневой контакт в преследовании, противник частично уничтожен, остальные рассеяны по степи. В трофеях две лодки, обе без моторов: деревянная весельная и алюминиевая с транцем, обе взяты на берегу, у них тут хижина в притоке. Одна большая лодка утоплена вместе с мотором — не смогли иначе, Алексей Александрович, повинюсь.