Будто в ответ на его слова, кто-то дернул снаружи закрытые на щеколду двери.

– Есть кто?

– Бог подаст! – отвечал, слегка возвысив голос, библиотекарь. – Ступайте, батенька, мимо! Тут книги, тут собираться не велено!

– Погодите. – Александр, все еще морщась, шагнул к дверям, в темноте почти наугад, едва не запнувшись о криво поставленный стул. – Это кто сюда ломится? Макс, ты?

Не слушая протестов библиотекаря, Кантакузин отпер двери и убедился, что за ними действительно кузен. Возбужденный и едва ли не подпрыгивающий по-мальчишески на месте.

– Ты что, так и просидел здесь?! Мне сказали, я не поверил!

– А что следовало? – Александр пожал плечами. – Строить укрепления из фолиантов? Может быть, жечь библиотеку, чтоб не досталась врагам?

– Ну знаешь! Я…

– Уволь, мне сейчас ей-богу неинтересно. Спать хочу. После расскажешь, как впервые в жизни не изучал историю, а принимал в ней участие. Я выслушаю. Выйти-то отсюда можно?

Дождь не перестал и к утру – низкие тучи лишь немного посветлели да еще тяжелее навалились на крыши и купола. По Воздвиженке, разбрызгивая грязную воду из-под копыт, проскакали казаки.

Перед воротами и везде, где можно было пройти, грудами лежали ящики и мешки. В одном месте обнаружилась крытая телега деревенского вида, в другом – массивный, без одной дверцы, шкаф. Людей было все еще много – и студентов, и разных других, попадались и девицы. Вели себя по-разному.

Всем, кроме, пожалуй, Александра Кантакузина и Ивана Севастьяновича, уже было известно: после переговоров осаждавшие университет черносотенцы разошлись, а осажденные отпущены с оружием, вышли прямо из университетских ворот и прошли мимо войск. Жертв не было.

Профессор Муранов и оба кузена идут по улице.

– Я чувствую приближение, – вещает Максимилиан. – Это – только начало! Это – предрассветное веяние на леднике. Надо обратить лицо свое к встающему солнцу!

Убеждал спутников: больше нельзя жить в городе, в уезде, в губернии, есть по утрам пшенную кашу. Надо жить в мифах вселенских, питаться эфиром светозарным.

– Спать, спать, спать… – говорит Александр, и кузену: – У тебя сознание с подсознанием все время меняется местами. Получается путаница.

– Что источники, Алекс? – спрашивает профессор Муранов.

– Вы были совершенно правы, Михаил Александрович, – отвечает Александр. – А я был небрежен. Нашлось много всего интересного…

– Сейчас?! – Светлые брови Максимилиана летят вверх, как семена травы-пушицы под ветром.

– Невозможно откладывать изучение истории до мирных времен, – спокойно замечает Александр. – Потому как именно историкам ведомо, как мало их было…

– Именно, именно. – Профессор с симпатией смотрит на младшего племянника.

Может быть, он его недооценил? Старший мыслит смелее и свободнее, обещает большого исследователя… Но не только ли обещает? Ведь сколько мусора в голове! Стихи, романы, символисты, декаденты, теперь вот еще революция и свобода… Осада университета! Всего лишь едва заметный штрих на величественном полотне Истории…

– Да, да! Я вспомнил! – воскликнул Максимилиан. – Именно в те дни, в университете, я видел обоих. Камарич выступал на митинге и призывал всех идти к Думе. Там потом оказалась засада, многих убили, я сам едва ноги унес… И он же отправил меня собирать деньги…

– Как, ты сказал, зовут врача? – неожиданно переспросил у Мая Александр. – Аркадий Арабажин? Странно… Тогда, в октябре, его звали товарищ Январев, я точно запомнил…

– Партийная кличка, – с блеском в глазах утвердил Лиховцев. – Наверняка.

Видно было, что он уже очарован новым знакомством.

– Люшика, расскажи сказку! Расскажи!

Атя и Ботя подползли с двух сторон, тыкались, как щенки, влажными мордашками.

– К деду Корнею идите! Пусть он расскажет! – с досадой отмахнулась от ребятишек Люша.

– Да он пьяненькой лежит! И мы евоные сказки все слыхали!

– Так и мои знаете!

– А ты новую расскажи! Люшика!

– Откуда я вам возьму, отродья босяцкие?.. А не забоитесь?

– Не-е-е! Не забоимся!

– Тогда ладно, расскажу вам. Только учтите, что это не сказка, а быль. И случилась она хоть и в стародавние времена, но прямиком там, где я прежде жила. Слушайте, отродья, только чур – не визжать!

Жила в нашей деревне Черемошне девушка по прозванию Синеглазка. Красавица была писаная. Глаза – синие, глубокие, как омуты, глянет и душу забирает. Все парни из Торбеевки, Песков, Черемошни, все мужики женатые – ее были. Только она никого к себе не подпускала, смеялась над ними. Бывало, бабы да девки зло таят – убить Синеглазку готовы, а она: да забирайте кого хотите, никто мне не нужен. Я князя жду…

Однако время шло, а князя все не было. И вот как-то говорит Синеглазка: ладно уж, пойду замуж. Все парни обрадовались! А она: только не за абы кого. За того, кто завтра не побоится прийти ко мне по льду с того берега Оки.

Тут-то все и примолкли. Весна ведь была, ждали, что как раз в ночь река вскроется!

Нашлись, однако же, трое – самые упорные. Любили ее сильно. Парни – на подбор, силачи, красавцы, хмельного в рот не брали, руки золотые. Ушли по санному пути на тот берег… А к рассвету – точно, затрещал лед, пошел громоздиться дыбом! Ну, они по льдинам и двинулись…

Она в стороне от деревни их ждала, на опушке над оврагом. Весь день ждала. И к вечеру не ушла. Ночью ударил мороз. Наутро черемошенские девки подговорили мужиков, те взяли кто кол, кто вилы – пошли туда. Не с добром шли, ясное дело, – сгинули ведь парни-то! Ни один не уцелел, все трое подо льдом пропали!

И вот приходят… А она лежит на талом снегу, вокруг – лед, и сама – как стеклянная. Стало быть, замерзла. Бог прибрал. Ан нет! Пошевелилась… встала… глаза открыла… Люди смотрят – а у нее глаза из синих-то светлые стали, прозрачные, будто льдинки! Нежить!

Ну и ушли тогда люди, не тронули ее. А она так и осталась там. Летом землянку откопала себе. И прожила в ней над оврагом еще много лет. Ни с кем не зналась и слова никому не молвила. Только молилась Богу да слезы лила по тем троим. От тех слез, говорят, Синие Ключи-то и потекли. А от Ключей уже и нашей усадьбе имя дали. Вода в тех Ключах чистая, холодная как лед – и синяя, как очи Синеглазки… Чудодейственная вода – много болезней лечит, силу и молодость возвращает… Только в любви счастья не дает, потому, как девушка в наших краях невестой станет, ей ту воду до самого замужества пить нельзя ни в коем случае! А если вдруг намеченная свадьба расстроится, то у нас так и говорят: «Видать, опоили невесту Синеглазкиной водой!»

Одно время, при царице Екатерине, недалеко от Ключей скит стоял, там три монахини души спасали. Две старшие, как Синеглазка, обет молчания приняли и не говорили ни с кем, а к младшей много народу за утешением ходили. Теперь уж там развалины только и еще колдунья Липа в землянке своей живет…

– Ой! – пискнула Атя. – Взаправду колдунья?

– Взаправду, взаправду, а ты что думала? Зелья волшебные варит, и филин при ней живет, и кот черный – все как положено!

– И ты ее сама видала? – спросил Ботя. – И кота ее, и филина?

– Вот как тебя! – подтвердила Люша. – Даже зелье колдовское пробовала!

– Ой! – Атя уткнулась головой Люше под мышку и замолчала.

Ботя, как более храбрый и вдумчивый, продолжал расспросы:

– Люшика, а ты в большом доме жила?

– В очень большом!

– Вы богатые были?

– Очень богатые!

– А потом тебя колдунья заколдовала?

– Можно и так сказать… Хотя нет, вообще-то Липа меня скорее расколдовала…

– А игрушки у тебя были? – снова осмелилась вступить в разговор Атя и спросила ревниво: – Такая кукла, как у нас, была, да?